— Я очень похожа на своего отца, — сказала девушка. — Однажды моя мать разозлилась на меня и сказала моей сестре нечто подобное, как ты сейчас.
— Я знаю, — сказала женщина. — Ты мне рассказывала. Не глупо ли, если похож на отца, то мать тебя терпеть не может.
— Здесь я могла бы устраивать пирушки, — перебила девушка и улыбнулась.
— Могла бы, — сказала женщина. — А я бы сходила в кафе и пригласила людей тебе в помощь. Или бы пришла однажды ночью вдребезги пьяной с какой-нибудь компанией.
— Неужели ты так напиваешься? — улыбнулась насмешливо девушка.
— Не меньше тебя.
— Я могла бы пить, но боюсь, стану пьяницей, если начну, потому и не пью.
— А иногда и у тебя бывают страхи? — сказала женщина.
— У нас в семье есть пьяница.
— Ты не станешь такой, если не будешь искать в вине решения своих проблем, — сказала женщина.
— У меня железная воля, — ответила девушка. — Но иногда у меня прямо-таки желание покончить с собой.
— Мне это тоже знакомо, — молвила женщина.
Они еще немного походили по квартире, женщина зашла посмотреть туалет, поинтересовалась состоянием оконных рам.
— В кухне тебе нужно покрасить рамы лишь снаружи, — сказала женщина. — Может быть, только выступы. Или по меньшей мере покрыть олифой или чем-нибудь другим, чтобы они не ветшали от сырости.
— Что ты все беспокоишься?
— Не нужно?
— Ну почему же?
— Если я тебе действую на нервы, скажи.
— Ты не действуешь мне на нервы. Напротив. Я даже и не предполагала, что ты так практична.
— Ах, это приходит со временем, — вздохнула женщина.
Потом они вышли из квартиры и на лестнице снова повстречали прежнего бородача, на этот раз с женой и ребенком. Они остановились и прислушались, не на третьем ли этаже он живет. Но он поднялся выше.
— Все-таки не твой сосед, — отметила женщина.
Когда они были уже внизу, женщина отыскала почтовый ящик соседа. Табличка с именем на двери квартиры бросилась ей в глаза еще наверху.
— Со всей определенностью можно сказать, он — музыкант. Имя я уже где-то слышала. Признаться, такое встречается нечасто. У тебя еще будет время разгадать его секрет. К тому же куча телеграмм в его почтовом ящике. У него, конечно, нет телефона, и телеграммы — единственная возможность для радио и телевидения связаться с ним.
— Ну и фантазерка же ты, — усмехнулась девушка, развеселившись.
— А тебе понравилось бы, если бы он был музыкантом? Ведь не все равно, с кем рядом жить. У меня, например, вообще нет никаких отношений с моей соседкой, хотя я и слышу, как она звонит по телефону или отмечает праздник. А она слышит нас. Ну что за абсурд: мы почти интимно близки, из-за общих стен.
На улице было спокойно, стайка детей стояла у подъезда дома. Они открыто смотрели на обеих и производили вполне приятное впечатление.
— На углу — кафе, — сказала девушка. — Потом — бар и еще одно кафе поблизости.
— Это хорошо, — откликнулась женщина равнодушно.
— Думаю, пока в моей квартире еще неуютно, мы могли бы там посидеть.
— Замечательно! — обрадовалась женщина и повеселела при мысли снова пойти в кафе или погребок. — Давай пойдем. Если нам не захочется или мы не будем знать, о чем говорить, в кафе можно и помолчать.
— У нас всегда будет о чем поговорить, — сказала девушка.
— Ты меня не знаешь, — откликнулась женщина. — Когда мне приходится говорить, только потому что я в гостях, обычно из этого ничего не получается.
— Так же, как и у меня, — подхватила девушка.
— В таком случае мы ничего не станем говорить друг другу и не станем обращать на это внимания.
— Будем видеться чаще, не правда ли, — сказала девушка.
— Если я переделаю всю домашнюю работу.
Они шли по аллее, обсаженной кленами. На этой стороне тротуар для пешеходов был очень широким и тем не менее заполнен людьми. И только по внешней кромке некоторые прохожие без помех бежали напрямик, Большинство же описывали большие и малые кривые от одной витрины до другой. Часто одни и те же люди, встречаясь у входа или в самом магазине, постепенно начинали присматриваться друг к другу, прежде чем окончательно потерять из виду. Аллею прорезали трамвайные рельсы. На другой стороне, скрытые зеленью, высились строения из красного кирпича, охраняемые вооруженными постовыми. Аллея сужалась у моста, перекинутого через линию городской электрички.
Женщина и девушка распрощались, еще раз коротко кивнули друг другу, помедлили одно мгновение, но все же не подали друг другу руки и разбежались каждая в своем направлении, ни разу не оглянувшись.
Девушка направилась к электричке, женщина пересекла аллею по пешеходному переходу и снова была на другой стороне. Она казалась раскованней и моложе и думала, что по ту сторону аллеи вскоре появится кто-то, к кому она сможет пойти, когда бы ей ни захотелось. До сих пор у женщины не было близких знакомых, потому что семья ее жила далеко и у нее не было никого, кроме мужа. Хоть и немало — иметь одного-единственного человека, но все же недостаточно. И она радовалась возможности на какое-то время окунуться в мир, который во многих отношениях отличался от ее теперешнего.
Перевод К. Кирилловой.
АНГЕЛА СТАХОВА
БАНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
О поездке в Италию мы узнали во вторник в середине дня.
Репетиция была назначена на девять утра. Мы отрабатываем летнюю программу; как и в прошлые годы, собираемся выступить в июле в нескольких курортных городках и местечках на Балтийском побережье. Программа шла под девизом «Мы в нашем отечестве ГДР».
Янтца, наш художественный руководитель, с самого утра был в скверном состоянии духа. На календаре уже 9 июня, а танцоры мазали, хор пел из рук вон плохо — следовательно, Янтца поминутно срывался и с каждым разом расходился все больше.
Едва мы пропели первые такты «Ах, ты мой лужок зеленый, ах, подруженька моя, сердцу милая», как Янтца, вскочив со своего места, одним прыжком очутился на сцене и размашистым жестом прервал наше пение.
— Ханске, вы кого обнимаете — палку или девушку, которой признаетесь, что она для вас все: и гора, и долина, и речка, и луг… черт побери, вы должны улыбаться, изображать счастливого влюбленного и при этом покачиваться в такт — вот, смотрите…
Янтца обнял Лейлу и показал, как надо это делать.
Потом он так же резко соскочил вниз и дал оркестру знак начинать. Мы пропели еще раз с начала «Ах, ты мой лужок зеленый, ах, подруженька моя, сердцу милая»; Матей Ханске снова держал меня за талию и своим острым бедром впивался в мое и подталкивал меня, изображая покачивание.
Матей Ханске уже четыре месяца в нашем ансамбле. Про него говорили, что парень после окончания школы довольно намытарился, полтора года увиливал от призыва в армию, работал как будто грузчиком и еще кем-то в этом роде, и поступить учиться в прошлом году ему не удалось.
Насколько мне известно, его родители дружны с Кролой, директором, тот, верно, и пристроил парня сюда.
Мы оттараторили еще несколько песен, делая при этом все, что требовал Янтца. Когда мы пели «Ханка, радуйся всегда», то широко растягивали губы, что должно было означать улыбку; когда пели «Радость моя Лилиенфайн», смотрели друг другу в глаза — «проникновенно!», кричал нам снизу Янтца, «проникновеннее, черт побери!» — Матей при этом смотрел куда угодно, только не на меня; а когда пели «Добрый вечер, матушка», он небрежно вскидывал руку мне на плечо и, как и все, держал перед собой фонарь.
Так мы дошли до песни «Распустилась роза на моей сторонке лужицкой» и пропели уже несколько фраз, а Матей по-прежнему изображал на своем лице глубоко печальную мину, которая нужна была для предыдущей песни. Я прошипела ему:
— Ну черт тебя побери, певец ты или клоун…
Вышло довольно громко, и Янтца закричал из зрительного зала:
— Кравцец, вы, однако, на репетиции, чего это вам взбрело в голову болтать посреди песни, уж не мизерные ли ваши успехи вскружили вам голову?!
Янтца, когда бывал не в духе, обращался к хористам по фамилиям, и этаким издевательским тоном. Не ко всем, правда. К фрау Шустер, например, он не решается так обращаться, непременно будет море слез, к здоровяку Киндерману тоже — тот одним своим взглядом может сразу осадить Янтцу.
Взглянув на часы, Янтца решил, что на сегодня хватит, и подозвал нас к себе. В сентябре, объявил он, предстоит большая гастрольная поездка в Италию, но поедут не все, а только часть коллектива, всего 40 человек; разумеется, вся танцевальная группа и часть хора. Он выразительно посмотрел на Лейлу, стало быть, ей билет на самолет обеспечен.
В раздевалке мы заговорили все разом и наперебой. О значительных поездках мы, как правило, узнаем по крайней мере за год — так, в прошлом году мы были в Марокко и Тунисе — 14 дней, годом раньше в Балканских странах, и уже четыре года все идет разговор о Японии.
Тем временем явился толстяк Яуэр и стал предлагать помидоры из своей теплицы.
— Что пение, — бормотал он, как всегда, — сколько ни пой — денег не напоешь, — и заломил довольно высокую цену. Но в городе ведь простоишь за ними час, подумала я, и взяла три фунта.
Наконец раздевалка опустела, а я все сидела в своей майке и юбке. Не знаю, что побудило меня снова вернуться в зал. Осветители уже выключили прожекторы, слышно было, как они переговариваются и двигают чем-то за сценой.
Округлив руки, я выбежала на середину сцены, попыталась сделать несколько вращении, пируэтов, горизонтальный вис — все, в чем упражнялась когда-то ежедневно. Мне стало тоскливо; я попробовала сделать еще две-три фигуры и совсем скисла.
— Партнер тебе не нужен случайно? — Матей стоял в кулисах и смотрел на меня, на лице его кривилась усмешка. Я смутилась, оттого что он застал меня за этим занятием; мне стало неловко за свои жалкие попытки в хореографии.
Я показала, что и как ему следует делать.
Кончив пируэт, я оттолкнулась от пола и прыгнула — Матей, подхватив меня, едва удержался на ногах; я намеренно сделала слишком сильный прыжок, думала, что так ему легче будет поднять меня вверх.