Сибилла, станцевав с ним несколько танцев, нашла отговорку и снова уединилась в своем углу.
Оттуда хорошо было наблюдать.
«Проныра Шмидтхен» и «Ночи Кройцберга» были самыми модными в этом сезоне. Герберт, упруго переставляя ноги, вел возбужденно улыбающуюся фрау Дрёгер. Сибилла видела, как он поглаживал сзади ее бедра в то время, когда Дрёгер не смотрел на них. Доротея часто приглашала подростка, и его, очевидно, радовало это: она была единственной, кто обратил на него — впервые за весь вечер — внимание. Колли танцевал с громкими возгласами и вычурными жестами, создавая вокруг себя шум, увлекал то одну, то другую даму; одна только девица Шмидт испытывала неловкость; танцуя с ним, она упорно смотрела в пол, и лицо ее не выражало и тени участия к тому, что делалось рядом, пытаться расшевелить ее было делом безнадежным. Интересно, думала Сибилла, как она станет описывать этот вечер через несколько дней какой-нибудь своей подружке.
Колли раздражал Сибиллу своим наигранным весельем, всеми показными жестами и тоном голоса. Разве не может он без этого? Фрау доктор Шмидт сидела за столом словно падшая графиня, она сделала один тур со своим мужем и позволила себе станцевать модный танец с молодым человеком, который неловко держал свою даму и беспрестанно путался. Ее мужу вся эта сутолока, судя по тому, как он морщил губы, внушала отвращение.
В воображении Сибиллы рисовалась картина: тихо и мягко падает снег, ложась на плечи, ее и Грегора; рука об руку они идут через лес; снег довольно глубокий, и сапоги ее увязают в нем; он берет ее ладони в свои, смотрит на нее, проводит рукой по ее выбившимся из-под шапки заснеженным волосам, потом целует ее холодный, покрасневший нос; с ветки падает ком снега, осыпанные густой снежной пылью, они со смехом разбегаются в стороны. Ю-пи-ду, ю-пи-ду, ю-пи-ду.
Колли резко повернул ручку телевизора на полную громкость. На экран вынырнул, уже, наверное, в третий раз, Шмидтхен.
Сибилла подошла к столу, налила себе вина и вернулась обратно, в свой угол.
Колли, когда она проходила мимо него, поинтересовался:
— Почему не танцуешь? Что-нибудь случилось?
Сибилла только тряхнула головой. Она отказала, любезно улыбнувшись, и Дрёгеру, пригласившему ее на танец.
Часов в одиннадцать фрау Дрёгер воскликнула:
— А не позвонить ли нам Грегору?! Узнать, что он сейчас делает.
Герберт, не много говоривший в течение вечера, хотя и принимавший шумное участие в общих затеях, решительно возразил:
— И не подумаю. Он ведь мог приехать.
Колли тотчас поддакнул громогласно:
— Вот именно. Пусть его там теперь злится на себя.
Сибилла обвела взглядом комнату.
— Вот уж чего не стала бы делать на его месте. — И снова с ветки свалился ком снега, рассыпался, запорошив их, и они засмеялись.
В половине двенадцатого Колли инсценировал полонез, проведя компанию через весь дом, включая кухню и угол с умывальником; положив руки друг другу на плечи, они вереницей проследовали с песнями, через все помещения, перелезая через стулья и проползая под столами.
Незадолго до двенадцати почти вся компания разместилась вокруг стола перед телевизором; Герберт щелкал ручкой, переключая аппарат с одной программы на другую. На экране поминутно возникало изображение часов, отстукивавших время.
Мужчины принесли со двора шампанское. Колли настаивал на том, чтобы сейчас же открывать и начать пить: кто осилит все эти литры после двенадцати? Сибилла не возражала, ей было все равно. Фрау доктор Шмидт и супруг не одобряли затею, надо дождаться двенадцати, раньше пить шампанское не полагается.
Наконец свершилось. На экране телевизора веером вспыхивали и рассыпались огни, и приторный голос желал счастья, здоровья и успехов в Новом году. Все тянулись друг к другу с бокалами, лица расплывались в улыбке, все были счастливы в эту минуту и довольны друг другом. Пары долго и проникновенно смотрели друг другу в глаза.
Колли увлек Сибиллу в ее уголок. Смущенно кашлянул.
— Давай поженимся в этом году?
— Ты с ума сошел, — сказала Сибилла. Она резко поднялась и вернулась со своим бокалом шампанского назад, к общему столу.
Доротея неподвижно стояла сбоку от стола, взгляд ее задумчиво скользил по лицам. Вдруг слезы хлынули у нее из глаз. Она отвернулась, пытаясь овладеть собой. Сибилла подошла к ней и погладила ее по щеке.
— Ну что с тобой?.. Успокойся… — бормотала она первые попавшиеся на язык слова, надо же было что-то сказать. Герберт сидел поблизости с сигаретой в руке, смотрел на Доротею и не шевелился. Сибилла не понимала выражения его лица.
Фрау доктор Шмидт тем временем гладила свою дочь по волосам и что-то нашептывала ей, маленькое происшествие осталось не замеченным ею. Она обратилась вдруг к присутствующим: пусть каждый сейчас скажет свое самое заветное желание, какое он хотел бы, чтобы осуществилось в новом году. Многих это предложение покоробило, в то же время, казалось, нельзя было просто отмахнуться — дама выразила свое желание слишком уж категорическим тоном; она строго подобралась, выпятив высокую грудь, наконец и она внесла свою лепту в подпорченный праздник.
Кое-кто пытался отделаться шутками, но дама-доктор не давала увернуться: все должно было быть на полном серьезе. Доротея оказалась послушной жертвой.
— Ну, Доротея, а что бы ты хотела? — обратилась к ней фрау Шмидт тоном, каким разговаривают с ребенком.
Доротея поднялась и, блестя еще влажными от слез глазами, сказала, что в этом году она хотела бы наконец обзавестись ребенком. Совсем крошечным. Герберт, молча попыхивая сигаретой, не выразил себя ни единым жестом и дружные возгласы, которыми были встречены слова Доротеи, пропустил без внимания.
Сибилла налила себе еще рюмку доверху и разом осушила ее. Не так давно еще она думала, что Доротее лет восемнадцать или девятнадцать, между тем ей было, как она потом узнала, уже двадцать шесть.
Что-то нехорошее, страшно мутившее, внезапно и сильно поднялось в ней. Она знала за собой уже с детства это отвращение ко всему миру — так она называла внезапно захватившее ее чувство. Появлялось такое ощущение, будто бы мгновенно смещались все понятия, рушились внутренние и внешние опоры, прежде всего всякая надежда. Не какая-то одна, на что-то определенное, — но та всеобъемлющая надежда, что побуждает человека к жизни. Оставалось только отвращение. Будто летишь в бездонную пропасть и вокруг мрак.
Бывало, что это проходило в считанные секунды, минуты: новый человек, встреча с чем-то новым, новая мысль, новый интерес — и все разом отодвигалось, часто так далеко, словно ничего и не было.
Но оно возвращалось. Иногда через годы. Ничем не омраченные, счастливые годы, А потом находило снова, приступами. Отвращение. И полное пресыщение.
Сейчас ей вдруг показалось, что она поняла, когда именно настигало ее это чувство: в ситуациях, которые вызывали острое чувство неудовлетворенности, отчужденности и полного неприятия, а она не видела, не могла найти выхода. Или не могла найти одна.
Колли вдруг вспомнил, что у него в сумке остались еще три шутихи. Компания высыпала во двор. Ракеты взвились одна за другой, сопровождаемые шумом и возгласами. Одна из них не сработала.
— Так испортить вечер, — проворчал Герберт, вспомнив о Грегоре.
Потом они, поодиночке, притихшие, вернулись в дом. Сибилла задержалась на крыльце. Вокруг была безмолвная тишина; все тонуло во мраке, только в небе одиноко проглядывали звезды. Первая ночь нового года.
В доме танцевали. Не так шумно, как до двенадцати. К двум часам гости начали разъезжаться. Первыми проводили семейство Шмидт. Девочка села на заднее сиденье, зарывшись лицом в свой зеленый капюшон, и уже не обращала внимания на прощальные возгласы и пожелания. Одна фрау Дрёгер, казалось, не настроена была прощаться: она бы охотно пила и танцевала еще, лучше всего с Гербертом, и совсем бы не уезжала домой со своим Дрёгером.
Колли взял у Герберта ключ от дома, где они должны были расположиться на ночлег. Дом был неподалеку. Они на ощупь — выключатель не нашли — пробрались через темный коридор. Хозяева уехали еще на рождественские праздники.
Комната, отведенная им, показалась ледником. Сибилла улеглась в постель прямо в свитере. Над кроватью висела полка с книгами, Сибилла медленно прошлась глазами по корешкам, книжки были в основном детские. Она подоткнула под себя одеяло и зарылась носом в подушку.
Колли ничего не оставалось, кроме как лечь на складную кровать. Он попробовал было подлезть в постель к Сибилле, она вскинулась — на нее пахнуло водочным перегаром — и закричала вдруг чуть ли не в истерике:
— Нет! Нет! Я устала, черт возьми! Нет!..
В первый день нового года мороз завернул крепкий, градусов в двадцать; в ясном серо-голубом небе ослепительно светило солнце. Сибилла хотела немедленно ехать, но Колли и Герберт уговорили побыть еще. Вчетвером они позавтракали — тем, что оставалось от праздничного стола, выпили и поджарили карпов. Потом прошли несколько кругов на лыжах. Все было белым вокруг, деревья стояли заиндевелые, снег на солнце искрился, теплый пар, вырывавшийся при дыхании, клубился у рта, этот день, казалось, возмещал убытки прошедшего.
В третьем часу они уехали. В дороге по большей части молчали — разговор не клеился, уже с утра до самого отъезда они избегали оставаться наедине друг с другом. Обратно ехали так же медленно, как и накануне, за ночь подморозило, и местами на дороге был голый лед.
Стемнело быстро. Чем ближе подъезжали к городу, тем призрачнее становилась езда. На железнодорожных переездах предупреждающе мигали красные огоньки лампочек, даже если шлагбаумы были открыты. Время от времени проносились, громыхая на стыках, состав или поезд городской железной дороги, проезжать через пути было небезопасно. На одном из переездов они ждали полчаса, без видимой причины. Светились только красные лампочки-мигалки. Позади них уже выстроилась вереница машин. Наконец они все не выдержали и, подстраховывая друг друга, пересекли рельсы. У Сибиллы сердце замирало от страха, в любой момент мог с грохотом вырваться из сумеречной мглы поезд.