— А давайте сначала поедим, — говорит Ксюха, пытаясь улыбнуться, — и выпьем. После уже поговорим.
И минут на сорок мы все зависаем на кухне, пытаясь приготовить ужин, который у меня язык не поворачивается назвать теплым и семейным. Мама постоянно косо смотрит, а волна злости внутри поднимается еще выше, грозясь затопить все вокруг. В идеале бросить бы все к чертям и сбежать на хрен отсюда, но я и так в глазах матери уже какой-то отброс общества, надо все-таки постараться не разочаровать ее до конца. Если, конечно, это возможно.
— Артем… — Мама, словно нарочно, скребет ножом по тарелке, проверяя мои нервы на прочность. Вино, которое притащила Ксюха, вообще не хочется, а вот что-то покрепче я бы выпил с удовольствием, да только явно не при маме это делать после всего, что она узнала. — Я даже не буду спрашивать, как это произошло. Случилось и случилось. Но нужно жить дальше и думать о завтрашнем дне, а не сидеть на шее сестры.
— Он и не сидит, — говорит Ксюха, и я киваю ей в благодарность, пережевывая кусок мяса. Жру, только чтобы закрыть рот и не наговорить ничего лишнего. Знаю, что мама снова поднимет тему о компании отца, и от этого непроизвольно сжимаются кулаки. — Мы с Темой все честно поделили, и он тоже вносит финансовый вклад в съем жилья.
— И откуда деньги? — смотрит строго то на меня, то на Ксюху. Недовольная до ужаса. — Ему об учебе думать надо, а не о том, где бы заработать на крышу над головой.
— Мам! — Не выношу нравоучений и рычу, уже даже не пытаясь сдерживаться. — Сам разберусь. К отцу кланяться не пойду, даже не проси.
— Нет, ну а ты куда смотришь? — принимается за сестру. — У него скоро диплом! А он будет по стройкам шататься, чтобы денег заработать? Спортивной стипендии теперь не видать, денег ему отец не даст, и что? Будет приживалкой твоей?
— Ну, во‑первых, мы все же не чужие друг другу люди, так что приживалкой Тему точно не назовешь. А во‑вторых, если у Артема возникнут трудности, то мы справимся с жизнью и на мою зарплату, если ты помнишь, она у меня не копеечная.
Я не знаю, как такая недовольная жизнью женщина могла родить такое чудо, но Ксюха и правда чудо. Без нее я бы уже давно вышел в окно, чтобы избежать разговора, и встретилась бы вся семья в следующий раз на моих похоронах.
— На все-то у тебя есть ответ, — качает головой матушка, недовольная положением дел. — Но ты Артему не мать, а сестра, и ответственность за него тоже не тебе нести.
— Мам, мне уже двадцать два. Хватит со мной носиться как с ребенком.
— Пока я с тобой носилась, тебя не выгоняли из команды.
— Боже! Да сколько можно опять эту пластинку заводить? Выгнали, и фиг с ним. Новую команду найду, если надо будет! — Пока я распинаюсь, в дверь кто-то звонит, и Ксюха уходит открывать, а я понимаю, что сдерживался, только пока она была здесь, а сейчас крышу сорвало окончательно. — Как будто на этом хоккее долбаном жизнь остановилась!
— Ну остановилась, видимо, раз на мать так орешь из-за него, — издевательски улыбается и поднимает бровь. — Ты со мной ругался из-за хоккея, ты никогда не слушал, когда я говорила, что не занятие это, а чушь собачья, и что в итоге? Не нужен больше хоккей? Променял на выпивку?
— Я вернусь в команду, ясно? — шиплю со злостью, но деть ее никуда не могу, она лезет из меня сумасшедшим потоком. — Вернусь и докажу тебе, что могу. Но к отцу я работать не пойду. Даже если придется дворы мести — не пойду.
Мама в спину кричит: «Ну-ну», а я за пеленой злости почти не вижу, куда иду. Хватаю куртку, бегу в прихожую, замечая Мирослава, жму ему руку, мысленно желая сил пережить эту мозговую мясорубку, запрыгиваю в кроссовки и вылетаю из квартиры, не собираясь возвращаться, пока тут будет находиться эта женщина.
Она никогда не ценила мои труды и, даже когда упахивался на тренировках, фыркала, называя это бесполезным занятием.
Я доигрался до капитана, а потом меня и еще несколько парней позвали в городскую команду. Хоккей стал приносить деньги, меня снова выбрали капитаном, игры, поездки в другие города, кубки, но мать всегда только фыркала. Она не была ни на одной моей игре, не интересовалась успехами и в сторону хоккея выражала только недовольство, и вот, когда я реально сам все просрал, обрадовалась моей неудаче.
Я всегда хотел ее поддержки, как любой ребенок, но ждал слишком долго, чтобы успеть разочароваться и понять, что мне больше от мамы ничего не нужно. Вообще ничего.
Сажусь в машину, хлопаю по карманам куртки, понимаю, что сигареты оставил в квартире, и бью по рулю, проклиная свою невнимательность. Покурить сейчас кажется невыносимо важным занятием, чтобы хоть немного привести нервы в порядок, но курить нечего, а нервы в тишине и холоде сами собой успокаиваются, и даже дышать становится легче.
Завожу мотор и еду сам не зная куда. Просто кружу по дворам и улицам и очухиваюсь, только когда останавливаюсь у подъезда Гавриловой.
Черт.
Видимо, приехал сюда на автомате, потому что мысли о том, что я обидел ее и сделал это зря, все чаще и чаще мелькают в голове.
Потому что, черт возьми, коротышка была права. Я люблю хоккей, я хочу играть в хоккей, и мне до боли в мышцах не хватает тренировок и игр. Это дело всей жизни, я на коньках с трех лет, а сейчас это отобрали, и на душе появилась дыра необъятных размеров. И пока я пытался строить из себя сильного и не нуждающегося в помощи, Гаврилова рассмотрела во мне что-то и сразу поняла, что помощь мне и правда нужна. До сих пор не понимаю, зачем это все-таки было ей нужно, но вдруг осознаю, что она сделала невероятное: она заставила меня поднять свою жопу. А с ее ростом это ой как тяжело.
Я сказал маме, что вернусь в команду, чтобы доказать ей, что чего-то стою, но по факту доказать это я хочу только себе. Что я не бездарь, что алкоголь не важнее дела всей жизни, что я еще что-то могу и что еще не все потеряно.
Выхожу из машины, пару раз вдыхаю холодный воздух, пытаясь успокоиться до конца, и набираю Гаврилову, надеясь, что мне удастся с ней поговорить.
Лиза
День какой-то абсолютно дурацкий. У меня до сих пор не прошла крепатура, с самого утра болит живот, и даже таблетки не помогают, а еще нет никакого желания рисовать, хотя рисовать нужно, потому что я обещала скинуть заказчику рисунок до понедельника.
Целый день валяюсь в кровати с желанием сдохнуть и проклинаю Еву, которая сожрала это чертово яблоко, и теперь все девушки из-за нее должны страдать с месячными; лениво вожу стилусом по экрану планшета, выводя узоры и ровные линии.
Мама меня не трогает, спасибо ей за это, потому что, если бы она сейчас начала говорить свои шуточки про Савельева, мы бы точно поссорились.
Козла этого видеть вообще не хочется, наговорил мне вчера гадостей, кулаком шкафчик помял и ушел психованный. Труды мои, значит, напрасны, а то, что он без хоккея дохнет, я, конечно же, придумала, да.
Ну и пусть катится куда хочет. Хоть в клуб, хоть к толпам своих баб. И пьет дальше. И курит. Мне все равно на него, было и есть, просто случилось минутное помутнение рассудка, когда хотела ему помочь.
Мне. По барабану. На Савельева.
Проговариваю это целый день как мантру, прерываясь на радость о подруге. Хоть у кого-то наконец-то все наладилось, и можно выдохнуть. Одной проблемой меньше.
Если, конечно, жесткий мужик в постели не является для Лиски проблемой. Хотя она с таким восторгом верещала в трубку, что Колосов явно не разочаровал…
К вечеру я успеваю сделать мегаважное дело: сходить в душ. На большее меня не хватает, у меня неприятно тянет живот, мне дико хочется съесть что-нибудь вредное, а из вредного дома только я. Натягиваю теплый спортивный костюм и заворачиваюсь в плед, как в кокон, с целью застрять в кресле из-за такого объема и никогда из него не вылезать.
Устраиваюсь удобно, нахожу идеальную позу, только хватаю планшет в руки, как звонит телефон. Наверняка Лиса опять, что уже случилось? Ее привязали к кровати и ей нужно срочно поделиться эмоциями?
Но на экране не наша с Лиской фотка, а имя одного невыносимого козла, которого я час назад пообещала себе забыть. В идеале еще и выкинуть из жизни, но тут уж как пойдет. А он звонит.
Нет, ну вот что надо? Решил напомнить, что мои старания ничего не стоят?
Пока мысленно шлю его в задницу, звонок прерывается, но не успеваю выдохнуть с облегчением, как начинается новый. Бесит.
— Чего тебе? — беру трубку и закатываю глаза. Наверное, на саму себя. Зачем взяла? Могла отключить звук и радоваться, ну нет же. Сама себе гадости делаю…
— И тебе привет, коротышка. Спускайся, а?
— Чего? — хмурюсь. Куда спускаться? Что он несет? — Ты опять пьяный, что ли?
— Трезв как стекло, стою под твоим подъездом, выходи, поговорить надо.
— Мне не надо, — фыркаю, еще чего придумал. Надо ему…
— И тебе надо, Гаврилова, выходи, иначе я поднимусь, с родителями заодно позна…
— Не смей! — перебиваю и вскакиваю с кресла, чуть не уронив планшет. Еще чего! Если мама вживую Савельева увидит, то точно никогда с вопросами не отвалит. А думая, что он мой парень, может и ему на уши присесть. Не-не. Лучше и правда выйду. — Сейчас спущусь, жди.
Манипулятор хренов. Чего приперся вообще? Надо ему. Деловой какой.
Натягиваю шапку, куртку, запрыгиваю в угги и натыкаюсь на вопросительный взгляд мамы. Да, я знаю, что вечером зимой без двух шарфов никуда бы не вышла и это выглядит странно. Она явно ждет объяснений…
— Лиска приехала, спущусь, — улыбаюсь маме и хватаю ключи.
— Скажи, чтобы засосов поменьше ставила твоя Лиска, тебе еще на учебу ходить, — хихикает мама и уходит в комнату с таким лицом, что я чувствую себя полной идиоткой.
Ну и ладно.
Спускаюсь вниз, на ходу застегивая куртку, потому что мне на самом деле кажется, что, если я не выбегу через минуту, этот идиот поднимется и будет беседовать с моей мамой до самой ночи. Такого счастья мне не надо, поэтому я даже пожертвовала шарфом и колготками, так и натянув куртку на спортивный костюм.