Найти помещение под кинотеатр поближе к снимаемой квартире, увы, не удалось. В Солдатской слободке большинство владельцев домов составляли иудеи и ортодоксальные старообрядцы, весьма негативно относящиеся к 'бесовскому искушению'. Вокруг собственно базара весь метраж был давным-давно поделен торговцами и хозяевами доходных домов, а про аренду зала на Большой Садовой, Таганрогском и Большом проспектах и думать не хотелось: тамошние цены кусались, как стая взбесившихся ротвейлеров. Лишь спустя полторы недели тщетных поисков удалось снять помещение лавки у вдовы скоропостижно скончавшегося бакалейщика на Малой Садовой, неподалёку от греческой церкви. Лавка находилась в первом этаже, второй же хозяйка частично сдавала 'чистой публике', частично занимала сама со своим немаленьким семейством, состоявшим из двоих дочерей - гимназисток и пятилетнего сына, а также ветхой старушки весьма преклонных лет: то ли своей матери, то ли свекрови, а может, и вовсе бабки. Большим неудобством было соседство - буквально на расстоянии квартала - с печально знаменитой тюрьмы, воспетой в песне 'С ростовского кичмана бежали два уркана' и бандитско-воровской Богатяновки, также увековеченной в словах 'На Богатяновской открылася пивная'. Ну, да на то и охранников нанимаю, чтобы минимизировать подобного рода проблемы.
Впрочем, оказалось, что ростовчане различных сословий и рода занятий - законопослушные и совсем даже наоборот - отнеслись к моему кинотеатру примерно как ковбои из старой советской комедии 'Человек с бульвара Капуцинов'. Даже если одни из зрителей ловко очищали карманы других или вытряхивали после выхода на улицу по окончании сеанса из верхней одежды, это никак не портило имидж моего 'очага культуры'.
А когда, примерно месяц спустя, я снял, наконец, свою первую 'детективную' короткометражку 'Не зевай!' и изготовив три копии, принялся демонстрировать и эту новинку, в кинозале перебывала, наверное, треть населения окрестных улиц, по крайней мере, из тех, кто мог позволить себе потратить двугривенный за вход. С городовых, которые приходили многократно - вся полицейская часть пересмотрела это кино - я, впрочем, брал полцены, равно как и с награждённых крестом уволенных со службы увечных ветеранов Китайского похода и только недавно отгремевшей войны с японцами.
Секрет такого успеха был прост. Всего лишь правильный подбор актёров при простеньком сюжете, отвечающем непритязательным вкусам местной публики. На экране зрители видели юную даму, прогуливающуюся по прекрасно знакомой всем ростовской улице. Сзади к очаровательной мечтательности подкрадывался шпанистого вида парень и, ловко вытянув из её ридикюля солидного размера кошелёк, бросался бежать со своей добычей. Однако находящийся поблизости бдительный городовой, заметив это, бросался в погоню за преступником и в конечном итоге хватал того за шиворот, после чего возвращал кошелёк заламывающей в отчаянии руки потерпевшей.
Роль дамы досталась супруге квартировавшего на втором этаже учителя географии, неудачливого вора сыграл пятнадцатилетний шкет с той самой Богатяновки, по нескольку раз приходивший смотреть французские киноленты. Городовой же Михайлов сыграл самого себя, только в нерабочее время и за целых десять рублей. Учитывая, что царского жалования ему причиталось всего двести целковых за год - довольно неплохой приработок за час съёмок. Он-то и поприводил на кинопоказ своих сослуживцев, а те пустили весть по знакомым из других полицейских частей города, что 'нашего брата гордаша теперь и там и тут показывают, во до чего техника дошла!'.
АНДРЕЙ
АНТИПИРАТИН
Да уж, 'поход'... Помню, как-то вместе с парнями из братского клуба, реконструирующими пехоту кайзеровской германской армии устроили тактический выход, включающий в себя пеший марш к месту предстоящего 'боя': в форме, с полной выкладкой и массо-габаритными макетами винтовок и пулемёта... Вот это был поход, который приносил участникам радость, несмотря на усталость после двенадцативёрстного перехода. 'Офисные мальчики' и городские работяги двадцать первого столетия - мы играли в то, что за век до того было обыденной жизнью русских и германских солдат. Знали, что предстоящая 'войнушка' - это, всё-таки, не всерьёз и пальба холостыми с дальнего расстояния друг в дружку ничем не грозит, а вечером при желании ты можешь по-дружески беседовать 'за фляжкой чая' с 'немцем' из соседнего города, который перед тем брал тебя на мушку... Праздник для ценителей истории, блин!
А вот тут, в настоящем тысяча девятьсот пятом году - отнюдь не праздник и не парад, и люди здесь живут совсем не так, как представляется в хоть и не самом благополучном, но всё-таки достаточно светлом будущем. Как там в песне было: 'лакеи, юнкера и вальсы Шуберта'? Ну да, у кого-то, может, и 'хруст французской булки', а кому и суп из требухи с горохом в ржавой жестянке после тюремных харчей за деликатес канает... нет, ребята, всё не так. В гробу я видел всю эту империю, верните меня обратно!
Ааа, чего терять? Хуже не будет!
Вскидываю лицо к синему небу, чуть вспоминаю старый фильм, рабочего паренька в тельняшке и с гармонью в руках...
'Тучи над городом встали,
В воздухе пахнет грозой
За далекой рабочей заставой
Парень идет молодой
Далека ты путь-дорога!
Выйди милая моя!
Мы простимся с тобой у порога
И быть может навсегда...
Мы простимся с тобой у порога
И быть может навсегда.
Черные силы мятутся,
Ветер нам дует в лицо
За счастье народное бьются
Отряды отважных бойцов.
Далека ты путь-дорога!
Выйди милая, встречай
Мы простимся с тобой у порога
Ты мне счастья пожелай
Мы простимся с тобой у порога
Ты мне счастья пожелай
Жаркою страстью пылаю
Сердцу тревожно в груди
Кто ты тебя я не знаю,
Но наша любовь впереди.
Приходи же друг мой милый,
Поцелуй меня в уста
И клянусь я тебя до могилы
Не забуду никогда!'
Строчки про то, как 'за счастье народное бьются отряды...' конвойным категорически не понравились, судя по тому, что двое солдат по приказу унтера соскочили с влекомой каторжанами платформы и быстро обнаружив 'крамольника' (что было нетрудно, поскольку со-узники по упряжке постарались от меня максимально дистанцироваться, как только поняли, что сейчас будет) неплохо отлупили меня прикладами. Особо, однако, не усердствовали, стараясь бить по ногам и заднице. Болезненно - но не смертельно. Оно, конечно, понятно: охране нужно, чтобы подконвойные не только дошли до места назначения, не разбегаясь (за беглецов, потраченные патроны и убитых при таких побегах ещё и отчитываться бы пришлось, а оно надо?), но и дотащили вверенную платформу с грузом. Искалеченный же каторжник - 'бурлак' никуда не годный. Так что, как сказал гораздо позже персонаж Папанова, 'били больно, но аккуратно', чтобы уголовник не забывался и крамольных песен впредь не орал. Внял и до самого вечера старался помалкивать, чтобы не нарываться на новые неприятности.
Метод перевозки грузов силами каторжан, как выяснилось, был хоть и не слишком быстрым, но тем не менее действенным: за световой день наш этап проволок восемь платформ, две теплушки и обшарпанный зелёный вагон-'третьеклассник' мимо двух станций, а на третьей нас загнали на какую-то запасную ветку-отстойник и, выдав ужин, сразу же позагоняли в те самые теплушки, заперев снаружи и поставив часовых. К сожалению, в отличие от завтрака ужин представлял собой малоаппетитную бурду из перловки и разваренных в слизеобразную массу недозрелых баклажан. Полагавшиеся к этому 'пиршеству' чёрствые куски чорека оказались более съедобны, а содержимое котелка я, отхлебнув три ложки, пожертвовал в польщу желающих, которые тут же отыскались. Я так понял, что в Баку, поближе к 'зраку начальственному' гешефтмахеры, ответственные за кормёжку заключённых, старались не слишком борзеть, потому и питание было хоть не из деликатесов, но, по крайней мере, сытным и вкусным. А в глуши азиатской провинции давно всё разворовано и попилено. Этапников можно и дерьмом накормить, а сэкономленные на продуктах деньги рассовать по карманам. 'Запомните, джентльмены: эту страну погубит коррупция', как сказал Боярский в одной кинокомедии. Вот только смеяться мне как-то не хочется.
Следующий день прошёл примерно также, разве что на следующей станции, где пришлось вновь заночевать в теплушках, в наши эрзац-'котелки' из жестянок наплюхали кашу из траченой шашелем пшеничной сечки с бараньим жиром и кишками и выдали по некрупной луковице. Зато ночью, в тесноте вагона, у меня произошла довольно занимательная беседа.
Как-то незаметно рядом со мной оказался парень лет двадцати двух-двадцати пяти на вид, широкоплечий, с грубыми чертами лица, окаймлённого уже готовой сформироваться в бородку щетиной. Я и сам зарос, как дикобраз: бритвы осуждённым не полагаются и физиономии нашей каторжанской братии приводили в цивильный вид в последний раз в астраханской тюрьме. При этом правилом было и обстригание тупой машинкой половины головы, чтобы нас даже в бане нельзя было принять за 'вольных'. Впрочем, как я узнал на собственном опыте, 'воля' в Российской империи - понятие относительное. Дворяне и священники вольны делать что хотят, естественно, не скатываясь в откровенную уголовщину, и ездить куда заблагорассудится, насколько позволят финансы. Большинство купечества из 'второгильдейцев', как правило, привязаны в своей деятельности к конкретному региону (третья купеческая гильдия, как выяснилось, упразднена ещё при Александре Втором). А все простолюдины жёстко ограничены в перемещениях системой 'временных паспортов', и беспаспортный автоматически считается подозрительным бродягой и подлежит аресту, а дальше - как повезёт: поручится за тебя сельская 'община' - повезло: оштрафуют, может, розгами выдерут, да и отправят на родину. Не окажется поручителей - и загремишь ты на каторгу, руду копать или дороги строить. А с испачканной каторгой биографией судьба твоя в дальнейшем незавидна. Удача - если сумеешь стать чернорабочим или подсобником на фабрике, на иное 'варнаку' рассчитывать не стоит. Можно, конечно, в сибирскую или туркестанскую глушь забраться и существовать там в полном чучхэ, сиречь 'с опорой на собственные силы', но для такой жизни характер нужен специфический. Ну а не повезёт - покатишься, раб божий, по уголовной дорожке. Как в известном фильме: 'украл, выпил, - в тюрьму!'. Только вот это ни разу не комедия...