[98]…
— Назад! — командует городовой, стоящий посреди проспекта.
Я догадался, что порожние извозчики не пропускаются и повернул обратно на Дворянскую[99], Вульфову[100] улицы, т. е. в объезд к Карповскому мосту[101]… Кружился долго по закоулкам и переулкам и выехал к Петропавловской больнице[102]… Снова выезжаю на Каменноостровский проспект и снова команда:
— Н-н-а-зад!
Поворачиваю оглобли, но здесь другой улицы, параллельной Каменноостровскому проспекту, нет. Надо ехать или обратно через Выборгскую сторону по Чёрной речке, или через острова: Крестовский, Петровский и Елагин… Но по этим островам едва ли пустят, да, кроме того, нужно ведь пересечь Каменноостровский проспект, что тоже не позволят. Решил вернуться, и поплёлся по закоулкам к Сампсониевскому мосту. Я должен оговориться, что обыкновенные извозчики поступают иначе, если им нужно миновать заставы. Они нанимают седока, т. е. сажают даром или за выпивку какого-либо субъекта и везут его благополучно по Каменноостровскому проспекту. Этот компромисс вызывается, как видят читатели, необходимостью, потому что иначе порожний извозчик не может попасть даже к себе на квартиру, если он живёт в той местности, а колесить по городу два с половиной часа на измученной лошади совсем извозчику невозможно. Итак, я доехал до Выборгской, миновал Сампсониевский мост и хотел проехать по шоссе до Ланской, но у клиники Виллие[103] команда:
— Назад!
К паровой конке не подпускают. Я замялся несколько, просто соображал, не зная, куда же и как теперь ехать, а городовой счёл мою «заминку», вероятно, за ослушание и стал было номер записывать… Куда же ехать? Просто отчаяние взяло!.. Повернул опять к Троицкому мосту, по Кронверкскому пр., мимо Сытного рынка, на Большую Зеленину улицу и на Крестовский остров… Целое путешествие… У поворота к Крестовскому саду не пустили; объехал мимо Каменноостровского театра.
По Каменному острову и Елагину я благополучно попал в Новую деревню. Не пускали около «Эрмитажа»[104], но тут заставы не страшны… Я выехал на Заднюю линию Новой Деревни, где не только застав, но и дворников нет… Уф! Как легко себя чувствуешь!.. Я почти уже доехал до «Аркадии», как явился соблазн… Господин в цилиндре, с дамой в шелку, даёт 80 копеек к «Аквариуму[105]». Цена хорошая, отчего не свезти, но как потом вернуться? Опять три часа кружить по городу!..
— Нет, не поеду…
Хорошо ещё, что нет таксы, и седок не может приказать ехать, а то совсем зарезал бы…
К «Аркадии» я подъехал с заднего фасада. Было уже около часа ночи… Обыкновенному извозчику здесь делать нечего: седоков нет, одни «нанятые» извозчики (нанятые обратно), лихачи и собственные экипажи… Но мне интересно было постоять в их компании… Вот где узнаешь все тайны «господ»! Если бы владельцы экипажей знали, как тонко кучера изучили их жизнь и «дела», как громко и без церемоний они повествуют о самых сокровенных тайнах и интимных подробностях жизни их господ. Когда барин был пьян, сколько должен и кому, как он ругался с женой и за что, как он морочит кредиторов, похищает сабинянок, ловит жену в амурах и т. д., и т. д. Все это рассказывается цинично, с собственными умозаключениями и с кучерским остроумием, причём фамилия «барина» неоднократно и публично повторяется, хотя некоторые фамилии довольно громки среди жуирующего Петербурга… Я скоро ввязался в разговор, хотя большинство жирных, упитанных «дармоедов» (как мы, извозчики, зовём кучеров) относились с нескрываемым презрением и очень пренебрежительно к «гужееду» (кличка для извозчиков в устах кучеров).
Мне хотелось навести разговор на быт самих кучеров и лихачей, что скоро и удалось. Красавец-кучер с бородой до пояса и широчайшей спиной оказался словоохотливым:
— Что за жисть у купца!.. Я живал… Не стоит… Вот у моего барина так жисть!.. Я почитай каждый день то рессору чиню, то лошадь кую (общий хохот). Овса положения нет, у меня три куля в неделю на пару идёт (громкий смех). Лошадей убирает конюх, моё дело только на козлах сидеть и 30 рублёв в месяц, окромя харчей и подарков…
— Ты поди сам бы барину 30 рублей в месяц дал, — заметил сосед.
— И 50 дал бы… Да что 50, намедни развинтил рессору у ландо, — говорю, — сломалась… Велел отправить к мастеру, а я мастеру красненькую в зубы и счёт от него на 118 рублей. Это куме значит на зубок! (общий хохот).
Позади «Аркадии» несколько портерных лавок; я пригласил ближайшего лихача пару пива выпить; хочу, говорю, угостить… Пошли… Лихач оказался хозяйский сын; сам ездит на резине, а сорок закладок у работников… Сели… Я собеседнику говорю «вы», а он «тыкает»… Все же меж нами дистанция огромного размера: у него сорок ведь таких желтоглазых…
— Вы с кем же здесь в «Аркадии»?
— У меня постоянная «штучка»… А важная штучка!.. Четыре комнаты одна занимает, триста рублей за фатеру платить, без стирки белья; за это отдельно… Одевается бестия, что твоя графиня аль анаральша… и кавалеров марьяжит — за моё почтение… По красненькой мне на чай только приходится, а то и четвертной билет!
— Неужели каждый вечер»?
— Ну, не кажинный, положим! Случается день, два я даром провозишь, бывает, что и ей пятёрку ещё дашь, в долг значит, да это наплевать…
— А езды много?
— К девяти вечера подам, доставлю в сад, отсюда в «Донону[106]», «Пивато[107]» или к татарам и после к ней…
— И давно вы с ней ездите?
— Третье лето.
В «Аркадии» начался разъезд. Мы побежали к лошадям.
Посыльные сновали среди экипажей, выкликая фамилии или называя местности: «одиночка от Банковского моста», «ландо из Зимина переулка[108]», «кучер Илья», «коляска такого-то»… Кучера зашевелились, стали приводиться в порядок. Солнышко показалось на горизонте. Из подъезда «Аркадии» потянулись вереницы публики к пароходной пристани, к вагонам конки и по дачным линиям. Мне тронуться с места было нельзя, потому что все проезды к первой линии заняты «охранителями» и порожний извозчик думать не смеет показаться вблизи публики. Около часа продолжался разъезд, и затем линия опустела. Ушёл последний пароход, последняя конка, только изредка попадался запоздалый посетитель. Ушли полицейские наряды и для извозчиков теперь свобода: поезжай куда хочешь, только седоков больше нет… Мне-то это, конечно, все равно, но профессиональный извозчик в положении критическом: пока были седоки — нельзя подъехать; теперь подъехать можно — сажать некого!.. Я шагом поплёлся к Каменноостровскому проспекту. Совсем уже было светло, как днём. Расходилась и разъезжалась «кабинетная» публика, то есть закутившиеся компании и освободившиеся официанты. Последние тоже группировались в компании и тоже со своими девицами. Омерзительную картину представал из себя теперь Каменноостровский проспект. К городу потянулась пьяная, безобразная публика, из города тащились вереницей пахучие бочки[109]. Букет получался полный, имеющий нечто общее по безобразию и отвратительному впечатлению.
Из «Аквариума» идёт по панели хор цыган, возвращающийся домой в Новую Деревню; из двух колясок выскакивают растерзанные кутилы и загораживают дорогу.
— Стой, фараоново племя; пой… пой, здесь на панели. Пл-а-а-чу!
Цыгане жмутся, заработок улыбается, но петь на панели как-то зазорно, да и боязно. По тротуару, торопясь, идёт приличная дама по направлению к Карповке; её окликают из ландо, дама не обращает внимания и чуть не бежит. Из ландо выскакивает субъект и догоняет даму; ему кричат из ландо: «брось, право, не стоит», но он догоняет, тащит за рукав; дама кричит, вырывается, из экипажей хохот, городового вблизи нет, нет и ни одного трезвого человека, кроме флегматиков-чухон, сопровождающих бочки; но им дела нет ни до чего, они идут как сонные.
— Извозчик! — слышу я.
Подаю. Из боковой улицы (Песочной[110]) выходит господин с молоденькой девочкой в платочке; она плачет, господин рассыпается, уговаривает, шепчет…
— Куда ехать?
— В «Караванную[111]», полтинник.
— Пожалуйте.
Господин тащит девушку почти насильно к дрожкам; она плачет все громче, тот её все уговаривает. Садятся. Я их осматриваю. Девушка миленькая, совсем ещё ребёнок, одета в ситце, по-видимому, горничная или модистка; господин лет 35, полный, в котелке. Мы поехали. Девушка всхлипывает и шепчет: «не хочу, не хочу, не поеду».
Вот и «Караванная». Господин позвонил у подъезда, двери открыли. Швейцар отдал мне полтинник, мой первый полтинник, который я заработал во всю ночь с 9 часов вечера до 4 часа утра. Пора домой.
«Денные» интервью в роли извозчика я посвятил извозчичьей «выручке». Я хотел сделать опыт, сколько может заработать извозчик при нормальных условиях, т. е. работая 11 часов в сутки, при двух часах перерыва для обеда и корма лошади. С этою целью я ездил так: 19-го июня с 11 часов утра до 8 часов вечера с перерывом от 1 до 3 часов и 22-го июня с 7 часов утра до 4 часов дня с перерывом от 11 до 1 часов дня. Можно было, разумеется, взять существующий рабочий день с 11 часов утра до 4 часов ночи; но брать этот рабочий день у извозчиков я не считал правильным и нахожу его ненормальным. Ездить 16 часов в сутки и употреблять сверх того 2–3 часа на чистку и уборку лошади, экипажа, сбруи, на баню и прочее, по моему мнению, невозможно, если мы не хотим иметь извозчиков сонных, грубых, грязных и лишённых человеческого облика… Нормировку рабочего дня следует поставить первым и настоятельным делом в вопросе упорядочения извозчичьего промысла.