Теперь в Осташкове есть и улица Магницкого, и памятный знак в сквере возле Вознесенского собора, и даже примета у молодых осташковских преподавателей математики – первого сентября на первый урок приходить с магнитом в кармане. Хоть с холодильника магнитик оторви, но в карман положи, а иначе удачи не будет. Лучшему учителю математики или физики и вовсе вручают раз в год, в виде почетного значка, крошечную красно-синюю подкову, чтобы он носил ее каждый день. Филологи, историки и биологи с химиками обижаются, конечно…
Но не будем забегать из XVIII века в XXI, тем более что в XVIII веке Осташков по указу Екатерины Великой родился в четвертый и последний раз. Новгородский губернатор Яков Ефимович Сиверс[63], очарованный красотой Осташкова и представивший его императрице как селигерскую Венецию, убедил Екатерину даровать городу герб, на котором в виде особой царской милости был изображен «в пересеченном золотом и лазоревом поле вверху – возникающий черный двуглавый орел с золотыми клювами и червлеными языками, увенчанный двумя малыми и одной большой российской императорской короной». Внизу, под орлом, текла лазоревая река, в которой плыли три серебряные рыбы. Увы, это были не осетры, не стерляди и даже не щуки, а самые обыкновенные ерши, которыми всегда изобиловал Селигер. Осташей иногда так и называли «ершеедами»[64].
При Екатерине Осташков получил новую, регулярную планировку, да такую удачную, что ее взяли за образец при планировке уездных городов всей империи. Каменные дома, построенные в те годы, еще стоят в Осташкове, и еще живут в них люди. На улице Печатникова, напротив Троицкого собора, в котором теперь располагается музей, я видел такой дом с мезонином. В его окнах на широченных подоконниках стояли горшки с фиалками, глоксиниями и растением «декабрист», во дворе на бельевых веревках сушились джинсы и разноцветные футболки точно так же, как двести лет назад сушились тиковые или канифасовые панталоны, а может быть, и яркие, в диковинных цветах, сарафаны со множеством больших, позолоченных пуговиц.
Конец XVIII и XIX век – время расцвета Осташкова. В расцветающем Осташкове проездом побывал Александр Первый. Царь въехал в иллюминированный город в два часа ночи под звон всех осташковских колоколов. Жаль только, что всего на день. Одарил городского голову Кондратия Савина и его старшего сына Ивана бриллиантовыми перстнями, дал по пятьсот рублей гребцам на судне, что возило его по Селигеру от Осташкова до Нило-Столобенского монастыря, и укатил в Торжок под неумолкающие крики «Ура!» так быстро, что народ, по словам летописца, «бежал за экипажем Императора до самой заставы и тут, припав на колена, неоднократно восклицал: „Прости, батюшка Государь! не насмотрелись мы на тебя!“»
У Осташкова к тому времени появился даже свой гимн, который написал известный писатель Иван Иванович Лажечников. Со слезами на глазах пели осташковцы: «От конца в конец России ты отмечен уж молвой: Из уездных городов России ты слывешь передовой. Славься, город наш Осташков, славься, город наш родной!» В нем появляются духовное и городское училища, музей, богадельня, воспитательный дом, больница, аптека, публичная библиотека, благотворительное общество, общественный банк, общественная добровольная пожарная команда, о которой писали не где-нибудь, а в «Московских ведомостях», Общество любителей сценического искусства и даже оркестр при городском театре. Общественная жизнь била в Осташкове ключом. Осташков ставили в пример и вологодской Устюжне, и тверскому Весьегонску, и даже далекому костромскому Кологриву. Вся Тверская губерния, в которую тогда входил город, завидовала черной завистью осташковскому благоустройству. Да что губерния! Из самого Петербурга приезжал известный журналист и писатель Слепцов, чтобы описать удивительный феномен Осташкова. Описал Василий Алексеевич богоугодные заведения, театр, актеров, общественный банк Савина, ухоженный бульвар, перед входом на который был устроен хитроумный лабиринт для того, чтобы не проникали коровы и многое другое. Так описал, что майскую книжку журнала «Современник» за 1862 год с письмами Слепцова из Осташкова городская публичная библиотека и брать не захотела, хотя подписка на журнал у нее имелась. Журнал был в городе запрещен. Мало того, в городе было проведено расследование с целью выявить тайных информаторов Слепцова и наказать их за слишком длинные языки. Особенно негодовал городской голова Федор Кондратьевич Савин, по совместительству купец первой гильдии, миллионер, владелец кожевенного завода, главный акционер общественного банка и вообще осташковский маркиз Карабас, поскольку ему принадлежало в городе… да, кроме Селигера и облаков в небе над Осташковом, почитай, все и принадлежало. Папенька Федора Кондратьевича Кондратий Алексеевич, тоже купец первой гильдии, миллионер и, конечно же, городской голова еще при Александре Первом, учредил в Осташкове один из первых в России частных банков. И стал банк давать кредиты осташковским промышленникам, купцам и просто мещанам. Кто брал на зарплату рабочим, кто на заведение собственного дела, а кто и на покупку совершенно необходимого нового платья, лисьей шубы или устройство свадьбы единственной дочери. Тех, которые брали на платье, шубу или свадьбу, было, понятное дело, гораздо больше тех, которые на зарплату рабочим. Небольшие кредиты банк давал охотно. Кабы существовали тогда мобильные телефоны, то не миновать получать осташковцам что ни день сообщения, что им одобрена кредитная линия на десять или даже на двадцать рублей под невообразимо низкий процент. Была, однако, небольшая, но очень существенная разница между теми кредитами и нынешними. Полтора века назад должников банка без разговоров отдавали на осташковские фабрики и заводы, которые большей частью принадлежали… Федору Кондратьевичу Карабасу и его родственникам. Часто бывало так, что должники эти работали, работали, работали, а долг их все не уменьшался, не уменьшался и не уменьшался. Ну, что тут долго рассказывать. Сами все знаете. Или, не дай бог, еще узнаете. Лучше я вам про осташковскую пожарную команду расскажу, которая была создана еще в 1843 году.
Как и многое в Осташкове, она была первой. Первой добровольной непрофессиональной пожарной дружиной в России, главным спонсором и начальником которой был… сюрприз, сюрприз! – Федор Кондратьевич Савин. Сначала как городской голова, а потом как попечитель с полномочиями, переданными ему от города. Это при нем ее личный состав вырос от полусотни до полутора сотен пожарных, это при нем приобрели новые заливные пожарные трубы и насосы, построили каланчу, которая стоит до сих пор, это при нем каждому пожарному перед выездом на пожар или во время дежурства на каланче вместе со сверкающей медной каской стали выдавать преогромные, закрученные вверх и черные как смоль усы, а для хождения по улицам – форменные фуражки с галуном. Пожарным с десятилетним стажем выдавалась на фуражку кокарда, на которой был изображен серебряный ерш в языках пламени. Федор Кондратьевич всегда лично присутствовал на пожарах и руководил их тушением. Он и умер от сердечного приступа при тушении ночного пожара в 1890 году, а через три года после этого Осташков праздновал полувековой юбилей пожарной команды и даже отчеканил серебряную медаль в честь этого события. В одном из залов краеведческого музея висит на стене дозволенный цензурой текст праздничной песни Осташковской общественной пожарной команды, датированный первым января 1877 года. Куплетов в праздничной песне бесчисленное количество, и после каждого припев: «Пейте дружнее – больше вина! Залпом смелее – чарку до дна!» По части «залпом смелее» с осташковскими пожарными мало кто мог сравниться. Памятная книжка Тверской губернии за 1860 год описывает пожар, случившийся на каком-то из небольших осташковских кустарных заводиков. Бравые пожарные так быстро его потушили, что члены городской думы, тоже присутствовавшие на пожаре, решили с материальным вознаграждением не тянуть, а выдать его тут же, немедленно. И выдали. Не отстал от думцев и хозяин спасенного заводика. Денег он не дал, но щедро угостил героев хлебным вином. В тот момент, когда уже начали пить из касок за здоровье новорожденных… или новобрачных и у некоторых членов команды стали отклеиваться черные, закрученные вверх усы, прибежал человек, сообщивший, что на соседнем с городом острове загорелась изба. Мгновенно личный состав вскочил в первые попавшиеся на берегу озера лодки и без весел (sic!) доплыл до острова, а там голыми пьяными руками раскидал по бревнышку горящую избу и прекратил распространение пожара.
Если осташковской пожарной команде сто семьдесят один год, то народному театру и вовсе больше двухсот. Сначала театр помещался в здании бывшего кожевенного завода, который принадлежал кому-то из купцов Савиных, а уж в бытность Федора Кондратьевича Савина городским головой здание было перестроено специально для театра, был организован театральный оркестр, и супруга Савина – известная русская актриса Прасковья Ивановна Орлова-Савина, блиставшая на сценах Малого и Большого театров… Нет, Савин не женился на ней ради того, чтобы она занималась общественным театром. Он просто влюбился в нее без памяти, предложил руку и сердце, и ради Федора Кондратьевича Прасковья Ивановна оставила большую сцену, перебралась в Осташков и стала ведущей актрисой местного театра. Благодаря ей в Осташкове, еще раньше, чем в самом Петербурге, была поставлена без всяких цензурных сокращений пьеса «Горе от ума», и это при том, что для провинциальных театров она была запрещена до 1863 года. Ее и сейчас по праздничным и торжественным датам дают на осташковской сцене. Пока цензура смотрит на это сквозь пальцы…
Вообще можно подумать, что Савин только и делал, что был городским головой, руководил тушением пожаров и обустраивал общественный городской театр. На самом деле Федор Савин, как и его братья Иван и Степан (тоже, кстати, городские головы), никогда не оставлял без присмотра своих кожевенно-юфтевых заводов, выделывавших кожу такого высокого качества, что золотых, серебряных и бронзовых медалей, полученных ею на выставках в Европе и Америке, хватило бы не на одну грудь, хоть бы и очень широкую. И поставлялась эта кожа, кроме России, в Европу, Америку и даже в Африку. Между прочим, только из осташковских кож шились фирменные сапоги для матросов Британского королев