Вернемся, однако, в Старицу времен Грозного царя. Ивану Васильевичу нравилось бывать в ней. Во время Ливонской кампании он бывал здесь неоднократно. Принимал послов Речи Посполитой, беседовал с папским посланником иезуитом Поссевино, выстроил на территории кремля величественный Борисоглебский собор, простоявший до начала XIX века, обнес крепость каменной стеной… Вот тут надо признаться, что не обнес, а скорее оштукатурил. Была такая технология у средневековых строителей крепостей – обмазывали деревянные срубы глиной, белили и… снизу, с Волги, тем, кто проплывал мимо крепости, казалось, что стены каменные. Тот самый случай, когда дешево и очень сердито. С подзорными трубами тогда дело обстояло плохо. Их во времена Ивана Грозного еще не успели изобрести.
Именно в Старице Грозный, в свободное от работы время, писал свои знаменитые письма князю Андрею Курбскому. Между прочим, в своих письмах царь неоднократно цитирует античных авторов. Что из этого следует? То и следует, утверждают старицкие краеведы-энтузиасты, что Иван Васильевич, если, конечно, не пользовался поисковыми системами, откуда-то эти цитаты брал. Значит, продолжают энтузиасты, были у царя книги, из которых он делал выписки. Ну были, скажете вы. Ну делал он выписки. Что это значит? То и значит, никак не уймутся краеведы, что античных авторов в те времена в старицкой городской библиотеке не было. Библиотеки тоже не было. Зато была библиотека у Ивана Грозного. Та самая, которую все ищут уже почти пятьсот лет. В которой были уникальные издания вроде прижизненного издания «Илиады» с автографом Гомера или самой полной версии «Жизни двенадцати цезарей» Гая Светония Транквилла. И спрятал он ее… Наконец-то до вас дошло. В старицких каменоломнях. В Старице об этом вам расскажет любая собака и даже кошка. Эта же собака, одна или вместе с кошкой, за умеренную плату и покажет ныне заброшенные каменоломни, где можно поискать библиотеку и найти летучих мышей, сталактиты, сталагмиты, многочисленные надписи на стенах самого различного содержания, пустые бутылки, но… вам непременно понравится[78].
В старицких каменоломнях добывали известняк с незапамятных времен. Здесь его даже называют «старицким мрамором». Может, он, конечно, и родственник каррарского мрамора, но только дальний и, если честно, не очень богатый. Как бы там ни было, а именно известняк стал для Старицы тем продуктом, который поставляли старичане, что называется, «к царскому столу». Из старицкого известняка построена колокольня Ивана Великого в Кремле, и этого обстоятельства вполне достаточно, чтобы о старицком камне помнить всегда. Увы, забыли и забросили разработку всех старицких месторождений. Дошло до того, что известняк для реставрации белокаменных сооружений Успенского монастыря в Старице привозили из Крыма! И это при том, что крымские известняки хуже старицких и начинают разрушаться уже через четыре наши, совсем не крымские, зимы, в то время как старицкие от мороза только крепчают. Кроме известняка в старицких каменоломнях добывали еще и опоку – мелкопористую осадочную кремнистую породу, которая использовалась при изготовлении фарфора. Опоку из Старицы везли на знаменитые фарфоровые фабрики Кузнецова, но это уже было в XIX веке, а мы все никак не выберемся из XVI, потому что без рассказа об уроженце этих мест, старце Иове, ставшем первым патриархом Московским, этого не сделать никак.
Иов был монахом в Свято-Успенском монастыре, когда Иван Грозный устроил в Старице «перебор людишек» по случаю опричнины. Иову к тому времени было уже сорок лет. По тем временам он был уже человеком пожилым, но, как утверждают современники, обладал феноменальной памятью и был «прекрасен в пении и во чтении, яко труба дивна всех веселя и услаждая». Знал наизусть и Евангелие, и Псалтирь, и Апостол. Грозному он приглянулся, и тот его сделал архимандритом и игуменом Свято-Успенского монастыря. Через пять лет Иов – уже архимандрит московского Симонова монастыря, потом царского Новоспасского монастыря, потом архиепископ Коломенский, Ростовский, потом, после смерти Ивана Грозного, мы видим Иова в ближайшем окружении царя Бориса Годунова, потом его возводят в митрополиты Московские, потом в первые патриархи Московские, потом… Иов отказывается признать первого Лжедмитрия царем и уезжает под конвоем в родную Старицу в одежде простого монаха. Да и как ему было признать Гришку Отрепьева царем, если тот какое-то время служил у него секретарем? Видимо, и Самозванец этого не забыл, а потому, еще до своего вступления в Москву, велел взять Иова «в приставы» и содержать «во озлоблении скорбнем». Два года прожил Иов в монастыре и умер. По нашим, никому, кроме нас, непонятным понятиям, ему повезло – он умер своей смертью, и перед ней, а не после нее, его реабилитировал царь Василий Шуйский. Иов даже посетил Москву, но на патриарший престол отказался возвратиться. К тому времени он совсем ослеп. Над его могилой выстроили четырехъярусную колокольню с часовней, а через сорок пять лет его мощи по приказу Алексея Михайловича были перенесены в Москву и захоронены в Успенском соборе Московского Кремля.
Но до этого еще долго, а пока, в начале XVII века, «…приидоша ко граду тому супостатнии Литовствии вои и Русские воры, град Старицу обступиша и пожжгоша, и люди в нем мечю подклониша, и пожжгоша соборную церковь… святых мучеников Бориса и Глеба, разориша, и в них множества людей посекоша и пожжгоша…». Старица, как и патриарх, отказалась присягать Самозванцу, и потому ее брали штурмом.
Отстраивался город после окончания Смутного времени долго. Военное значение старицкая крепость потеряла и стала мало-помалу разрушаться. В 1637 году, в довершение ко всем бедам послевоенного лихолетья, город сильно пострадал от пожара, которые случались в деревянных русских городках с незавидным постоянством. Через двадцать лет после пожара – новая напасть. Патриарх Никон запрещает постройку шатровых храмов. Борисоглебский собор, которому и так досталось от поляков и казаков, было приказано разрушить. Разрушили. Никона потом сослали за волюнтаризм, за перегибы на местах, а руины собора простояли до начала XIX века, пока не построили на его месте нынешний Борисоглебский собор, который хоть и не разрушили, но забросили и запустили.
Остатки крепости продержались еще дольше – последние камни и бревна горожане растаскивали на свои нужды еще в конце XIX и в начале XX века. Теперь на том месте, где стояла крепость и когда-то была резиденция старицких князей, а потом и Ивана Грозного, никто не живет. К заброшенному Борисоглебскому собору экскурсоводы иногда водят туристов. Стоит рядом с собором одинокий двух- или трехэтажный жилой дом советских времен, окруженный палисадниками и огородами. Огороды, правда, заброшенные. Удивительное дело – в последние годы развелось на этом месте огромное количество гадюк. Весной, летом и ранней осенью без высоких сапог лучше и не ходить.
От Борисоглебского собора, выстроенного в классическом стиле, открывается удивительной красоты вид на другой берег и на Свято-Успенский монастырь. Именно с этой точки и фотографировал его Прокудин-Горский. Приезжего, хотя бы он и был без фотоаппарата, непременно ведут сюда. В Старице даже образовалось добровольное общество имени знаменитого фотографа, которое раз в год, летом, в тот самый день, когда Прокудин-Горский фотографировал Старицу, устраивает выездное заседание с вином, закусками и фотокамерами… Впрочем, фотокамеры не берут, чтобы, не дай бог, не разбить дорогостоящие объективы, и из автобуса не выходят, чтобы не быть покусанными гадюками. Приезжают на эти заседания фотографы-любители с докладами не только из Москвы, но даже из Санкт-Петербурга.
Чучело птички, которая вылетела из аппарата Прокудина-Горского, мне увидеть так и не удалось, поскольку его утеряли во время переезда музея из монастыря в новое собственное здание, но это не беда, поскольку в одном из номеров то ли «Старицкого краеведа», то ли московского журнала «Длиннофокусник» была статья, в которой подробно описывался род, вид и отряд, к которому эта птичка принадлежала.
Вернемся, однако, к монастырю. Теперь он полностью восстановлен, и вид на него так же хорош, как и во времена Прокудина-Горского. Начали его реставрировать в 2000 году и через десять лет практически закончили. Народная молва в лице экскурсовода Старицкого краеведческого музея повествовала мне об этом так:
– Еще до начала реставрации, в девяносто седьмом году, приезжал в Старицу министр энергетики и разных промышленностей Христенко. Путин велел министрам проехаться по России и взять в опеку монастыри, храмы и привести их в порядок. Сначала Христенко хотел взять себе Нилову пустынь на Селигере, но что-то там не сложилось, а к нам он очень удачно приехал – в свой день рождения. В этот день как раз было Успение. Он и взял себе наш Успенский монастырь. Между прочим, деньги на восстановление давал не только Христенко – многие пожертвовали. Путин намекнул им всем пожертвовать. Тут есть стена с двумя памятными досками, где перечислены фамилии меценатов. Мы ее называем стенкой Чубайса.
И правда – среди полусотни фамилий, среди которых и Потанин, и сам Христенко, есть фамилия Чубайса. Вот как удивительно устроено народное сознание – специальный благотворительный фонд для возрождения монастыря создал Христенко, десять лет был его бессменным председателем, а стенку назовут именем Чубайса. Ну да что об этом говорить. Вспомним хотя бы Тургенева, написавшего «Муму». Кому поставили памятник? То-то и оно…
В тот весенний день, что я был в монастыре, на верхнем ярусе колокольни, сооруженной над могилой Иова, проходили занятия школы юных звонарей. Через полчаса… нет, гораздо раньше – уже через пять минут этих занятий я понял, что монахи, проживающие на территории монастыря, имеют ангельское… нет, адское терпение и стальную выдержку. Спокойнее всего к этому трезвону, напоминавшему гомон гигантской птичьей стаи, которой не дают приземлиться, относился невозмутимый бронзовый Иов, сидевший на белой каменной скамье метрах в двадцати от колокольни. Он сидел и смотрел на то, как с новой медной крыши арочной галереи, пристроенной к надвратной церкви святого Иоанна Богослова, стекала голубая зеленая талая вода и в темном пористом льду у подножия стены образовывалась голубая зеленая лужица, похожая на пригоршню растаявшего неба или на южное, только очень холодное, море в масштабе один к миллиону.