можно было купить целую усадьбу. Торопчане не были бы самими собой, если бы не извлекали из таких сокровищ выгоду. Их давали напрокат, на свадьбы, не забывая при этом зорко за ними присматривать. После революции… Бог знает, куда они подевались после революции. В местном краеведческом музее этого тоже не знают. С другой стороны – если бы у них такой убор в коллекции был, то его, понятное дело, тотчас же отобрала бы Тверь, а у Твери Москва.
Кстати, о музее. Он находится в барочном здании церкви Богоявления, красивее которой в Торопце не найти. По документам церкви всего две с половиной сотни лет, а на вид все пятьсот – так она запущена. Я посмотрел на нее и подумал, что люди, которые красили и штукатурили эту церковь в последний раз, наверное, давно уже умерли. На колокольню уже не пускают, часть стекол выбита… Торопец к концу XVIII века, конечно, выглядел лучше, но бедность уже стучала в его окна. Торопецкая торговля стала понемногу приходить в упадок. Причиной тому – далеко отодвинувшаяся западная граница империи, новые торговые пути, Петербург с его торговым портом и большие парусные корабли с трюмами, полными товаров. Торопецким торговцам, которые, в сущности, были средневековыми челноками, пришлось со своими возами подвинуться так далеко, что они и сами не заметили, как оказались задвинутыми в дальний угол, по улицам которого бродили сонные куры. Когда в 1778 году торопецкий священник и первый торопецкий историк Петр Иродионов писал в предисловии своего очерка «словом сказать, что он был некогда совсем в ином состоянии, нежели в каком теперь находится», то он имел на это все основания. И все же по новому, утвержденному Екатериной Второй, городскому плану улица Миллионная в Торопце была. Не такая, конечно, как в столице, но ведь и с миллионами в Торопце все обстояло не так хорошо, как в Петербурге. Торговля уходила, а ее место занимало ремесло – кузнечное, ювелирное, кожевенное, сапожное, портновское. Писали иконы, научились делать печные изразцы отменного качества. Прочтет читатель два последних предложения, зевнет и скажет: «Экая, однако, тоска в этой провинции. Сапоги, подковы, поддевки, армяки… Кабы какой герой, или полководец, или мореплаватель…» Были и мореплаватели. Двух адмиралов, двух георгиевских кавалеров, Российскому флоту в XVIII веке подарил маленький городок на реке Торопе. Одному из них, Петру Ивановичу Рикорду, земляки поставили памятник в виде огромного валуна и прикованного к нему якоря на берегу озера Соломено рядом со входом в краеведческий музей. Второму – Макару Ивановичу Ратманову – памятника в Торопце еще не поставили, зато в его честь назвали самый восточный российский остров в Беринговом проливе. Петр Иванович был губернатором Камчатки, освобождал русских моряков из японского плена, организовывал морскую блокаду Дарданелл в турецкую кампанию 1828 года, был членом-корреспондентом Академии наук и первым употребил в печати слово «пароход». Макар Иванович вместе с Крузенштерном и Лисянским обошел вокруг света, воевал со шведами и начальствовал над портом Кронштадта. Все это происходило в невообразимой дали от Торопца, в котором… тачали сапоги, ковали подковы, шили армяки, писали иконы и ходили по улицам сонные куры.
Война двенадцатого года до Торопца не дошла. Было, однако, в городе устроено запасное рекрутское депо, в котором обучали новобранцев, прежде чем отправить в действующие части. Все же в Торопецком уезде было создано народное ополчение, которое выдвинулось к западным границам уезда, чтобы пиками, топорами, вилами и косами встретить неприятеля, в случае если он… но у неприятеля было такое количество проблем, что до границ уезда он так и не добрался. Да еще в августе двенадцатого года привезли в Торопец пленного губернатора парижского, маршала Жюно. Недолго он там пробыл и был отправлен в свой Париж. Говорили, что торопецкий городничий купец второй гильдии Поджаров обращался к Жюно запросто – «коллега», чем доводил маршала и герцога до белого каления.
XIX век прошел в Торопце еще тише, чем восемнадцатый. Наверное, он был самым тихим и мирным в истории города и уезда и становился все тише, потому что торопчане понемногу уезжали из города в поисках работы и лучшей жизни. Уехали из Торопецкого уезда и родившиеся в нем композитор Модест Мусоргский, будущий военный министр и член Государственного cовета генерал Алексей Куропаткин, и мальчик Вася Беллавин, ставший впоследствии патриархом Тихоном. Вернулся на родину только Куропаткин. На дворе был уже XX век и новая власть. Старик до самой своей смерти преподавал в сельскохозяйственной школе села Шешурино, которую сам же и основал, и заведовал волостной библиотекой, которая теперь носит его имя. Возле сельскохозяйственной школы местные жители и поставили ему за свой счет памятник. За год до его смерти, в двадцать пятом году, в Торопце был основан краеведческий музей. Генерал Куропаткин представлен в нем картиной неизвестного художника «Лунная ночь на Украине», реквизированной из его имения, доспехами японского самурая XVII века, привезенными генералом из поездки в Японию в те времена, когда он еще был военным министром, и фотографией, где он на рыбалке с крестьянскими детьми. Да еще, сказали мне в музее, бамбук, посаженный генералом, растет в парке его бывшего шешуринского имения[87].
Вообще говоря, экспозиция торопецкого краеведческого музея очень скромна. Отчасти потому, что выставочных площадей в Богоявленской церкви мало. Да и не приспособлена она для музея. Нового здания музею строить никто не собирается, а потому власти присмотрели купеческий особняк, но особняку хорошо бы сделать ремонт, а уж потом и переезжать. Ремонт обещают сделать обязательно, а поскольку обещанного ждут три года… Пока прошло только два с половиной. Понятное дело, что в старом здании ремонт делать уже не будут. Смысла нет. Знать бы, в чем он есть, этот смысл. Вряд ли в том, чтобы тысячи экспонатов музея держать в запасниках и ждать наплыва туристов[88].
В одном из залов музея увидел я выставку, посвященную первому русскому укротителю Николаю Павловичу Гладильщикову. На самом деле он, конечно, не первый, и не столько русский, сколько советский, но… уроженец Торопца, а уж в Торопце до него точно никто медведей и львов не дрессировал. Первый он был в том смысле, что вывел на арену вместе со львами, волками и медведями ослов, петухов и даже галок с воронами. И все эти львы и медведи, вместо того чтобы немедля сожрать ослов, петухов и галок с воронами, показывали почтенной публике различные трюки. Выступал Николай Павлович и с дрессированным удавом по кличке Крошка, правда, только до тех пор, пока тот однажды чуть не проглотил его собственную жену. Гладильщиков был необыкновенным силачом и, как и все силачи, рвал цепи и ломал толстенные гвозди голыми руками. Обрывки тех самых цепей и обломки тех самых гвоздей теперь лежат в музее, на столе, на подушечке красного бархата. Каждый может подойти и убедиться, что теперь таких гвоздей не делают. Не говоря о цепях.
В XX веке в Торопце и уезде больше не рождалось ни адмиралов, ни генералов, ни великих композиторов, а все же родился в 1902 году человек, имя которого теперь заслуженно забыто. Это автор ряда работ по марксистской идеологии науки, академик ВАСХНИЛ, правая рука академика Лысенко и, наконец, просто сукин сын – Исаак Израилевич Презент. В торопецком краеведческом музее нет ни его фотографии, ни личных вещей, ни потрепанного экземпляра журнала «Яровизация», в котором он был вместе с Лысенко соредактором, ни пишущей машинки, на которой он настучал статью, а по существу донос в «Правду» под названием «Лжеученым не место в Академии наук». И хорошо, что нет.
На втором этаже музея расположен зал, посвященный войне. Немцы заняли Торопец уже в конце августа сорок первого. В Николаевском мужском монастыре устроили концлагерь для военнопленных[89]. Расстреляли двести человек. Торопецких евреев обязали носить белые повязки. В ноябре их расстреляли. Семьдесят пять евреев похоронено в братской могиле на торопецком кладбище возле Трехсвятской церкви. Может, и не семьдесят пять. Может, и больше…
В январе сорок второго немцев из Торопца погнали. Мороз был сильный – тридцать и даже тридцать пять. Еще и полутораметровой глубины снег. Мерзли ноги у немцев, и они делали себе эрзац-валенки. Добротные, надо сказать, валенки. На толстой деревянной подошве, с войлочным верхом и кожаными застежками. Стоять в них удобно, а отступать нет. Есть в музее такой валенок. Правда, всего один. То ли его обронили при отступлении, то ли сняли с того, кто уже никуда не шел.
И еще про войну. Неподалеку от музея, на той же Комсомольской улице, но на другом берегу Торопы, стоит на постаменте самолет – памятник военным летчикам. Памятник ставили через сорок лет после Победы. К тому времени найти целые По-2 и Пе-2, которые с окрестных аэродромов летали бомбить фашистов, было практически невозможно, а потому взяли то, что смогли достать, – реактивный МиГ-21. Ну да это ничего. Памятная табличка на постаменте все объясняет.
После грохота войны тишина в Торопце стала еще оглушительней. Жили, работали. Построили мебельный комбинат, швейную и обувную фабрики, литейно-механический завод, мясокомбинат, маслосыродельный завод, ликероводочный завод. Когда все построили – началась перестройка. Стали перестраивать. Сначала перестал работать мебельный комбинат, потом литейно-механический завод, потом мясокомбинат, маслосыродельный завод, ликероводочный завод… В общем – все как у всех. Из того, что не как у всех, – в семьдесят четвертом году поставили памятник школьному учителю. Ученики предвоенных выпусков поставили за свой, а не за казенный счет. Торопчане говорят, что это единственный памятник учителю в России. Теперь, может, и не единственный, но навсегда первый.