Прогресс подкрался к Зубцову незаметно. Вернее, он просто обошел его стороной. Железная дорога прошла мимо города. Все то, что раньше грузили на барки и тащили водным путем в столицу, теперь ехало мимо Зубцова в вагонах и не останавливалось. Пристани, через которые раньше… Нечего и говорить о пристанях. В этот самый момент, когда все было плохо и мало-помалу становилось еще хуже, в город приехал Александр Николаевич Островский и записал в своем дневнике то, что и повторять не хочется. Сколько-нибудь серьезной промышленности в Зубцове так и не образовалось. Работали в городе и уезде разные мелкокустарные маслобойки, шерстечесалки, крупорушки, винокурни, бондарни, кузницы и мельницы. Была, правда, у помещика Головина крупная суконная фабрика по выработке шинельного солдатского сукна… Короче говоря, если сукно, которое производили на фабрике за год, сложить с шерстью из шерстечесалок, маслом из маслобоек, крупой из крупорушек и прибавить к этой куче гвозди и подковы из кузниц, муку из мельниц, то продать все это богатство можно было никак не дороже полутора сотен тысяч рублей[97].
При всех этих унылых шерстедавилках и маслочесалках был в Зубцовском уезде промысел, заслуживающий того, чтобы о нем рассказали отдельно. В середине позапрошлого века в Зубцовском уезде в посаде Погорелое Городище расцвела торговля медицинскими пиявками. Так расцвела, что в одном только 1863 году их было вывезено и продано в Тверь, Ржев, Петербург и даже за границу более миллиона двухсот тысяч. Погорелогородищенские пиявки так понижали давление, так помогали при лечении геморроя и варикозе, что на Международной медицинской выставке в Париже их наградили большой золотой медалью. Мало кто знает, что А. Н. Толстой именно жителей Погорелого Городища, купца второй гильдии Егора Дурасова и мещанина-аптекаря Захара Мартьянова, сделал прототипами своего Дуремара, соединив их фамилии в одну[98].
Вторая половина XIX века в Зубцове напоминала первую. Торговля хоть и не в прежних масштабах, но все же шла, и в городе ежегодно устраивалось семнадцать ярмарок. Зубчане, тем не менее, понемногу расходились и разъезжались в другие города на заработки. Богатый лесоторговец Крымов устроил в Зубцове спичечную фабрику. Несколько небольших спичечных фабрик было в Погорелом Городище, но это уж были такие мелкие фабрики, что на них каждой спичке присваивали порядковый номер и заносили ее в книгу учета. Думали, поможет открытая в 1902 году Московско-Виндавская железная дорога, по которой можно было везти местный лен прямо к балтийским портам, но тут опять вылез вперед Ржев со своим льном и со своими перекупщиками. Зубцов вздрогнул от паровозных свистков, перевернулся на другой бок и под стук колес снова уснул. Земли у освобожденных крестьян было мало, и родила она плохо. Недостающий хлеб завозили почти каждый год десятками тысяч пудов. Рождаемость, правда, в противовес урожайности была высокой. К началу века в уезде проживало более ста тысяч человек. Свободных рабочих рук было много, но местная промышленность занять их была не в состоянии… Другими словами, к появлению первых большевистских агитаторов все было готово. И они не замедлили появиться.
Уже осенью девятьсот пятого года крестьяне начали самовольно рубить лес на участках купца Крымова. Потом стали громить усадьбы и устраивать поджоги помещичьих хозяйств. Железнодорожные рабочие в Погорелом Городище устроили забастовку, требуя повышения заработной платы и сокращения рабочего дня. На какое-то время все успокоилось, но тут подлила масла в огонь столыпинская реформа. Крестьяне стали нападать на землемеров, выделяющих наделы односельчанам из общинных земель. Время уже не шло, но бежало, подгоняемое крестьянскими вилами и солдатскими штыками.
В феврале семнадцатого года старую администрацию разогнали при участии солдат буквально за несколько дней. Комиссаром уезда стал председатель земской управы, а комитет самоуправления, созданный на основе бывшей городской думы, возглавил непотопляемый Крымов. Как грибы после дождя стали появляться советы рабочих и солдатских депутатов. Весной и летом семнадцатого года крестьяне грабили усадьбы, захватывали помещичьи земли и рубили лес. Большевики при этом без устали нашептывали крестьянам, что они грабят награбленное, экспроприируют экспроприаторов, что светлое будущее – это совсем не то, что темное прошлое. О том, что начались перебои с продовольствием, что фабрики не работают, что на них нет сырья и рабочим не на что купить хлеба, которого неоткуда и некому завезти, пока разговору не было, поскольку крестьян сложности рабочих интересовали мало.
Осенью грабежи продолжились, а весной уже начался передел земли и имущества бывших экспроприаторов. Новые экспроприаторы начали выяснять отношения между собой так энергично, что не обошлось без применения оружия.
Пока крестьяне грабили и делили награбленное, большевики успели провести два съезда местного совета. Избрали исполком, потом отменили исполком ввиду его многочисленности и бестолковости, потом избрали совет народных комиссаров, потом этот совет отменили из Петрограда приказом Совета народных комиссаров республики за подписью самого Ленина. В мае восемнадцатого года провели третий съезд совета, на котором… творилось черт знает что. Большевики схлестнулись с меньшевиками под предводительством директора местной гимназии Поповой и с левыми эсерами, для поддержки которых приехал кто-то из московской партийной верхушки. Дебаты были нешуточные – два раза кто-то из депутатов, израсходовав все слова, стрелял из револьвера. Вряд ли это была директор гимназии Попова. Большевиков поддержали беспартийные депутаты-крестьяне, получившие помещичью землю. Им тогда казалось, что эта земля будет нашей и они не увязнут в борьбе… И вместо того чтобы креститься когда кажется, они поддержали большевиков.
Уже летом восемнадцатого года новая власть образовала комбеды и вдруг выяснилось, что для воюющей Красной армии нужны лошади, телеги, для рабочих нужен хлеб и этот хлеб будут забирать… Вот этого голосовавшие за большевиков крестьяне никак не ожидали и начали громить волостные исполкомы, а заодно и расправляться с большевиками. Осенью в Гжатском уезде Смоленской губернии начался мятеж и толпы вооруженных крестьян двинулись в сторону Зубцова. Руководили походом белые офицеры и княгиня Голицына. Впереди восставших крестьян шли два священника с крестами в руках. Ситуация стала напоминать фильм «Бумбараш», с той лишь разницей, что стреляли и убивали по-настоящему. Мятеж подавили, княгиню Голицыну вместе с другими организаторами захватили в плен и по приговору Военно-революционного совета расстреляли. К концу года комбеды упразднили и восстановили советы. Занавес опустился, и началась советская власть с раскулачиванием, колхозами, совхозами, американскими тракторами «Фордзон», первыми лампочками и репрессиями в двадцатых, кинотеатром, клубом, машинно-тракторными станциями, льнозаводом, драмкружками, струнным оркестром и репрессиями в тридцатых.
Война пришла в Зубцов быстро. В сентябре начались первые бомбежки, а в начале октября немцы уже вошли в город и оставались там почти год, до августа сорок второго. Трупы погибших солдат стали убирать весной сорок третьего, когда взяли Ржев. Запах трупного разложения был такой, что в проезжающих поездах закрывали наглухо все окна.
Возле Зубцовского краеведческого музея стоит небольшое желтое здание. Теперь в нем детская школа искусств, а раньше был райком партии, а еще раньше, во время оккупации, кладбище, на котором немцы хоронили своих. Пять лет назад, к шестидесятипятилетию Победы, делали ремонт в музее и, когда проводили водопровод и канализацию, нашли немецкие черепа и кости. Отличить немецкие черепа от наших легко – у немецких зубы хорошие, пломбированные. Отвозят эти немецкие кости во Ржев – там есть общая могила немецких солдат с одним крестом на всех. Пять лет назад приезжали в Зубцов те, кого не удалось похоронить под райкомом партии. По этому поводу местная газета «Зубцовская жизнь» вышла под заголовком «Немцы в городе». Привели их в музей. Посмотрели они на помятую немецкую фляжку, на немецкую кружку, на немецкую пряжку от немецкого ремня, на проржавевший насквозь штык-нож от немецкого карабина, послушали с каменными лицами рассказ экскурсовода и… уехали. Пять лет назад живых ветеранов-зубчан было двести человек, а теперь – двадцать. Пять лет назад в Зубцове проживало почти семь тысяч человек, а теперь на полтысячи меньше. У них там, конечно, работают и ремонтно-механический, и лимонадный заводы, есть телевышка, кинотеатр, микрорайон пятиэтажных домов и даже один или два девятиэтажных дома, там по-прежнему течет Волга и впадает в нее Вазуза, там молодежь… собирается и едет… нет, уезжает на заработки в Москву и Петербург.
Пять лет назад Зубцову было семьсот девяносто четыре года, а в следующем году будет восемьсот. По этому случаю приедет губернатор из Твери и какой-нибудь московский чиновник из Министерства обещаний, приедут мэры городов Тверской области и привезут в подарок неподъемные сувенирные ключи из полированной латуни или нержавейки, на которых будет выгравировано «Зубцову в год его 800-летия от Весьегонска, или от Старицы, или от Торопца» и кожаные папки с приветственными адресами. Москва, скорее всего, подарит конверт с деньгами, но там окажется совсем не та сумма, на которую рассчитывал юбиляр. Устроят митинг, на котором московский гость расскажет зубчанам про блестящие перспективы, инвестиции, новые дома, высокие зарплаты и космические корабли, бороздящие просторы района. Потом народу устроят концерт из московских артистов, а начальство и делегации соседей, перед тем как посадить за праздничный стол, повезут осматривать свежевыкрашенные дома, заборы, дороги с еще дымящимся после вчерашней укладки асфальтом и все, что осматривают в подобных случаях. Среди прочего завезут и в краеведческий музей, чтобы упокоить там, на заранее приготовленных подушках красного бархата, сувенирные ключи и папки с адресами. Экскурсовод кратко расскажет гостям о славном военном и торговом прошлом Зубцова, о его воинах, купцах, и… тут вылезет невесть откуда взявшийся мужичок и брякнет: