Впрочем, в XIX веке Ветлуге все же повезло. В ней родился и прожил первые пять лет своей жизни Василий Васильевич Розанов, а за четверть века до Розанова приехал пробегать, пропрыгать и проплавать в реке Ветлуге свое детство Алексей Феофилактович Писемский. Ни экспозиции, посвященной Розанову, ни экспозиции, посвященной Писемскому, в музее я не увидел, но был уверен сотрудником музея, что они есть и находятся в запасниках, поскольку места для них сейчас нет.
Вместо розановской показали мне большую и хорошо оформленную экспозицию, посвященную Первой мировой войне. Надо сказать, что Первая мировая война довольно плохо представлена в наших провинциальных музеях – обычно ее место занимают оставшиеся еще с советских времен стенды с фотографиями маевок, уездных агитаторов и большевистских листовок с призывами грабить награбленное. Среди фотографий отличившихся на Первой мировой ветлужан были два портрета полных георгиевских кавалеров – Тимофея Кулькова и Степана Орлова. Оба они в середине тридцатых годов попали в лагеря. Первый был в тридцать пятом арестован в Ветлуге, где работал агентом Райпотребсоюза, за антисоветскую агитацию и получил три года, а второй, будучи рабочим мурманского леспромхоза… тоже три года по приговору «тройки». Вышли они из лагерей или нет – неизвестно. Рядом с фотографиями Кулькова и Орлова висела еще одна фотография, на которой стояли улыбающиеся, в новенькой форме, унтер-офицеры. Один из них был ветлужанин Иван Иванович Разумов. Иван Иванович, прежде чем стать в восемнадцатом году основателем и первым директором Ветлужского краеведческого музея, собирателем его многочисленных коллекций, таксидермистом, автором многочисленных работ по краеведению, секретарем уездного краеведческого общества, преподавателем естествознания в одной из ветлужских школ, окончил Санкт-Петербургский университет, повоевал на фронте и три года пробыл в немецком плену на острове Рюген. Он не пропал в лагерях, как георгиевские кавалеры Кульков и Орлов, – его расстреляли в тридцать восьмом за создание «повстанческой группы», которой он не создавал. Вместе с ним расстреляли еще шесть человек, не входивших в эту несуществующую группу. Все они обвинялись в проведении антисоветской агитации и подготовке восстания в случае войны Советского Союза с капиталистическими странами. Тогда же арестовали и три четверти краеведческого общества Ветлуги…[101]
Впрочем, мы несколько забежали вперед. Советский Союз, против которого хотели поднять восстание краеведы, в Ветлуге прописался не сразу. В восемнадцатом году против большевиков выступили эсеры и захватили власть в Ветлуге и близлежащем Урене. Возле дымовой трубы уездного исполкома Ветлуги восставшие расстреляли пять большевистских руководителей. Труба и сейчас стоит на том же месте. Принадлежит она местному ликеро-водочному заводу. Завод, правда, уже умер, и труба поэтому не дымит. Именами же расстрелянных большевиков назвали все центральные улицы города. После подавления восстания на городскую буржуазию была наложена контрибуция в размере двух миллионов рублей… Ну их, эти два миллиона, которые в восемнадцатом году не стоили и той бумаги, на которой они были напечатаны. Лучше я вам расскажу про другие экспонаты музея.
В том же зале, где находится выставка, посвященная Первой мировой войне, стоит резной шкаф. Удивителен он не тем, что на его фасаде вырезаны фигурки Пушкина, Тургенева и Крылова, а тем, что Тургенев расположен в центре дверцы и больше Пушкина и Крылова вместе взятых. Сделан шкаф, судя по всему, на заказ. Кто был в Ветлуге и уезде таким почитателем Тургенева – толстый купец-лесопромышленник, или отставной ротмистр, или земский врач, или инспектор женской гимназии, или старая дева, когда-то бывшая тургеневской девушкой…
Почти половину залов музея занимают экспонаты, рассказывающие о природе северного Поветлужья. Там есть чучела животных и птиц, сделанные еще основателем музея – Иваном Разумовым. Более всего, однако, мне запомнились не старые чучела лосей, медведей и беркутов, не прекрасные диорамы, представляющие природу края, не двухголовые телята и ягнята, отчего-то рождавшиеся чаще, чем обычно, в семидесятых годах прошлого столетия, а розовый фламинго с отрубленной головой и метеорит.
Фламинго, как гласит надпись на табличке, был убит охотником Малышевым под городом Ветлугой в конце лета пятьдесят первого года. Как он оказался в местах столь отдаленных от мест собственного обитания, не знает никто и даже не догадывается. Самое удивительное, что это был второй фламинго, залетевший в район Ветлуги. Первый был убит ровно за тридцать лет до этого – осенью двадцать первого года. В восемьдесят первом году третий фламинго, хотя его и ждали, так и не прилетел.
Зато в перерыве между прилетами фламинго, в сорок девятом, прилетел метеорит весом восемьсот граммов, да не простой, а очень редкий – каменный ахондрит. Ахондрит потому, что в нем нет хондр, а хондры – это… Ну, про них долго рассказывать, да и незачем, поскольку их нет. Метеорит упал буквально за спиной у лесника, шедшего по лесу на лыжах. Упал и зашипел в снегу. Еще теплым принес его лесник домой и поначалу ни в какой музей отдавать не собирался. Тем более что к нему валом повалил окрестный народ поглазеть на небесный гостинец. Деревенские старухи силой отобрали у лесника камень и отнесли его в Ветлугу, в церковь. Батюшка, к которому старухи отнесли метеорит, оказался образованным и рассказал им о том, что камень этот хоть и упал с неба, но проходит по другому небесному департаменту и лучше будет отнести его в музей. Лесник, однако, так не думал. Сотруднику музея, пришедшему к нему за находкой, пришлось его долго уговаривать. Потом-то, конечно, лесник говорил, что хотел отослать метеорит в Москву, но передумал и отдал в местный краеведческий музей. В музее он пролежал на витрине двадцать семь лет, пока сведения о нем не дошли до Академии наук, и она попросила отдать метеорит в Москву, в комитет по метеоритам. Музей, однако, так не думал, и сотруднику комитета пришлось музейное руководство еще и уговаривать. Теперь метеорит в Москве, а в музее под стеклом лежит муляж, но если бы не надпись на этикетке, то посетители об этом и не догадались бы.
Казалось бы, одного редчайшего метеорита и двух фламинго вполне достаточно для такого маленького городка, как Ветлуга. Ан нет. В двадцатых годах палеонтологом Рябининым на берегах притока Ветлуги были найдены фрагменты скелета древнего земноводного, жившего в этих местах четверть миллиарда лет назад. Назвали существо ветлугазавром. Поскольку Рябинин был не лесником, а ученым, то дома он хранить эти останки не стал, а сразу отвез в Москву, в палеонтологический музей. Через несколько лет еще одна экспедиция под началом Ивана Ефремова нашла кости ветлугазавров и в других местах. По виду ветлугазавр напоминал собой крокодила с головой лягушки и в длину достигал шести метров. Во внутреннем дворике музея на берегу крошечного бассейна, устроенного в железобетонном колодезном кольце, врытом наполовину в землю, лежит на бревне его муляж метровой длины – зеленый, облупленный и приветливо улыбающийся.
Если честно, то и сам Ветлужский краеведческий музей хоть и очень хорош, но облуплен сильно. Что ни говори, а ему уже без малого сто лет. Денег на ремонт здания, построенного еще в позапрошлом веке для городской управы, администрация не дает. Говорит, как и все наши администрации, что не может, хотя и очень хотела бы. Зато выделила в прошлом году целых две тысячи рублей на развитие музея. Я не поверил и переспросил у сотрудника музея – точно ли две тысячи? Оказалось, что точнее не бывает[102]. Правду говоря, и весь исторический центр Ветлуги выглядит не лучше музея. В конце XIX века город в результате сильнейшего пожара выгорел практически дотла. То, что построили сразу после пожара, и есть современная Ветлуга, за исключением одного микрорайона с советскими трех- и четырехэтажными домами. Если в двух словах, то бедно, но чисто. Все же что-то в порядок приводят. К примеру, восстановили разрушенную при большевиках колокольню Троицкого собора в центре города. Жаль только, что механизм часов, которые были на колокольне лет десять тому назад, куда-то пропал. Я спрашивал в музее – они не знают куда. Ну да это ничего. Заложили эти круглые дыры с четырех сторон кирпичом, заштукатурили, забелили и нарисовали циферблат со стрелками. Теперь в Ветлуге, если верить соборным часам, всегда три минуты десятого. Так и живут в остановившемся нарисованном времени. Молодежь, правда, не очень хочет жить в остановившемся времени и потому, как школы окончит, так и уезжает искать счастья в Нижний, Киров, Москву и Петербург. Остаются в Ветлуге папы, мамы, бабушки и дедушки, и с каждым годом дедушек и бабушек становится все больше. К ним и присылают родители на лето внуков. Здесь можно детям играть во дворах и на улицах так, как играли в детстве их родители. Здесь в городском парке растут сыроежки и подосиновики. Здесь есть народный театр, который называется «Балаганчик». Здесь в самом центре города добывают из скважины ветлужскую минеральную воду, которая, судя по ее отвратительному соленому и железистому привкусу, целебнее «Боржоми» и «Ессентуков» в сто раз. Здесь пекут самые большие и самые вкусные в Нижегородской губернии ватрушки и пирожки со шпротами[103]. Здесь на площади возле автостанции, в пустом кафе «Виктория», сидит за столиком, на котором стоят три пустые бутылки пива, девушка и усталым голосом говорит в телефон: «Ты меня вообще хочешь видеть или нет?» Здесь кабины грузовиков украшают золотой бахромой с бубенчиками. Здесь на перилах моста через Ветлугу висят замки, которые теперь полюбили вешать новобрачные. Среди этих замков и замочков есть такой большой и такой амбарный, что я чуть не заплакал, представив, как дородная невеста закрывает его с громким щелчком и не выбрасывает ключ в реку, а прячет в вырез бездонного декольте, а маленький щуплый жених смотрит на ключ, который он видит в последний раз, с такой тоской…