ым. В девятьсот десятом году[115] только из Грязовца было вывезено более семидесяти четырех тысяч пудов сливочного масла. Это для нас масло просто вологодское, а на самом деле было оно разным – и сладким, которое называли нормандским, и соленым – голландским. Сладкое масло делали осенью и зимой – с сентября до Масленицы, а уж с Масленицы до сентября – соленое[116]. Везли его в Вологду, а из Вологды в Москву, Петербург, Ревель, Ярославль и даже в Париж, где его обидно называли «Петербургским». Везли, между прочим, не в брикетах, не в разноцветной фольге, а в небольших ольховых бочонках. Если поделить количество пудов масла на количество жителей уезда в девятьсот десятом году и даже прибавить для ровного счета к жителям уезда жителей самого Грязовца, за вычетом кошек, собак и городовых как не производящих ничего, и результат пересчитать в килограммы, то получится… почти дюжина килограммов масла на душу населения. Из полученной цифры путем несложных арифметических вычислений можно вывести, что в начале XX века в городе Грязовце и уезде проживало почти сто тысяч человек. Спустя сто лет здесь проживает едва половина. Сколько теперь масла приходится на душу населения – я не знаю, а тогда, когда масла было много, делали еще и сыр, чтобы он в этом масле катался. Уже в семидесятых годах позапрошлого века в Грязовецком уезде было более двух десятков сыроваренных заводов. Молоко в Грязовец не возили, а сыр – честер, швейцарский и голландский – делали на месте. Какими они были на вкус, эти сыры… Наверное, прекрасными, с тонким вкусом и неповторимым ароматом – как и все, что исчезло навсегда.
Если рассказывать все по порядку, то непременно надо упомянуть три ежегодные ярмарки, купцов первой гильдии, Корнилиево-Комельский монастырь, которому в самом начале своей истории принадлежало село Грязлевицы, постройку огромного городского Христорождественского собора, городское освещение, библиотеку, женскую гимназию, пожарную команду, театральный кружок, семнадцатый год, войну, кинопередвижку «Дом крестьянина», клуб железнодорожников, драматический театр[117], тридцать восьмой год, детский дом, еще одну войну, разрушение Христорождественского собора в шестидесятых, проспект Ленина, который проходит по тому месту, где стоял собор, Музей истории и народной культуры, занимающий половину огромного купеческого особняка[118], вторую половину этого особняка, стоящую с заколоченными окнами, газету «Сельская правда»[119], огромный валун на центральной площади с мраморной табличкой о «первом упоминании будущего города Грязовец 17 июня 1538 года» (исхитрились-таки сформулировать), лечебные грязи, греческий сыр фета, который в количестве трехсот тонн в сутки производят местные сыроделы, но… я не стану. Вместо этого лучше процитирую одного журналиста, побывавшего в конце XIX века в Грязовце: «Недоимок нет, грабежей и убийств тоже, мертвых тел не объявляется, процессов почти не ведут, живут по-божьему, не жалуются, не кляузничают, а сажают себе картофель, сеют лен…»
Наверное, теперь в Грязовце живут по-другому, но мне показалось… Нет, не так. Мне бы хотелось думать…
Январь 2016
Городок на Московской дороге. Историко-краеведческий сборник. Вологда: Ардвисура, 1994. 272 с.
МЕДВЕДЬ, ВЫХОДЯЩИЙ ИЗ ШАХМАТНОЙ ДОСКИДанилов
Издалека, особенно из Москвы или из другого большого города, Данилов виден не во всякую подзорную трубу. Маленький уездный городок в Ярославской губернии с невыразительным названием Данилов… Собирался я туда, и почему-то в голове у меня все время вертелась цитата из «Мертвых душ»: «Есть лица, которые существуют на свете не как предмет, а как посторонние крапинки или пятнышки на предмете. Сидят они на том же месте, одинаково держат голову, их почти готов принять за мебель и думаешь, что отроду еще не выходило слово из таких уст; а где-нибудь в девичьей или в кладовой окажется просто: ого-го!» Это ведь сказано о множестве наших провинциальных городков, существующих теперь лишь как посторонние крапинки или пятнышки на предмете, но если разобраться… Вот я и ехал в девичью Данилов разбираться. Не то чтобы я был твердо уверен, что Данилов – это «ого-го!», но очень на это надеялся.
Если начинать рассказ о Данилове с самого начала, то… никогда не кончишь, поскольку самое его начало археологи копают уже много лет и никак не могут выкопать все эти проржавевшие насквозь железные топоры, рыболовные крючки, глиняные горшки, орнаментированные ямками, полосками и ромбиками, пряслица, гребни, височные кольца, привески… Кстати, о привесках. В даниловском музее есть крошечные бронзовые привески в виде искусно сделанных птички и лошадки размером с половину или даже треть мизинца. Пряслица, гребни и височные кольца там тоже есть. Все эти сокровища нашли на территории современного Данилова, на берегу реки Пеленги[120], протекающей в черте города. Было там с начала X и до XIII века поселение меря, и ходили по нему русые и голубоглазые женщины меря, шумя привесками в виде птичек и лошадок, звеня височными кольцами, и пели… Короче говоря, корни, истоки, волхвы, Масленица, солнцеворот, колядование, ночь на Ивана Купала, Русальная неделя, прыганье через костер, купание в чем мать родила свальный грех и все то, по чему теперь сходят с ума родноверы. Впрочем, это уже не столько меря, сколько славяне, которые пришли в эти места позже меря и с ними вполне мирно ужились и перемешались до гомогенного состояния.
Существование славянского поселения на берегах Пеленги можно считать вполне доказанным, а вот основание Даниловской слободы в конце XIII века московским князем Даниилом Александровичем, младшим сыном Александра Невского, скорее всего легенда. Зато красивая. По преданию, князь поехал в северные монастыри, остановился на отдых на берегу Пеленги, покормил там лошадей, а заодно велел построить деревянную церковь, княжеские палаты и конюшни. Дорога от палат князя до конюшен с тех пор называлась Царевой улицей, а потом Пошехонской. Теперь-то она, понятное дело, улица Володарского.
Как бы там ни было, а в первом зале даниловского музея висит большой портрет князя Даниила кисти одного из местных живописцев. Под портретом, на тумбочке, лежат два меча, похожих на кухонные ножи-переростки. На портрет, на мечи и кольчугу, надетую на манекен, стоящий в углу, на шлем и на какие-то две круглые металлические пластинки с отверстиями экскурсовод смотреть не советовала. То есть смотреть-то, конечно, можно, но при этом не забывать, что все это легенда, что мечи, кольчугу, шлем и круглые пластинки с отверстиями изготовили для музея местные умельцы, что князь Даниил, может, и проезжал, но мимо, и не выиграл, а проиграл, и не в лотерею, а в карты… Вот на крошечную мортиру с ядрами величиной с яблоко или даже мандарин, на изъеденный ржавчиной наконечник рогатины, называемый рожном, экскурсовод смотреть советовала. Это все настоящее и было найдено на месте сражения даниловцев с поляками. Ох, как настойчиво поляки, под водительством пана Лисовского, тогда на этот рожон лезли… Впрочем, сражение было уже через полторы сотни лет после того, как село Даниловское в середине XV века было впервые упомянуто в жалованной грамоте Василия Второго митрополиту Ионе под именем Даниловских пустошей. Поляки пришли грабить уже богатое торговое и ремесленное село. Даниловцы, надо отдать им должное, никогда ни одному из Самозванцев не присягали. Пана Лисовского в шестьсот седьмом году, в самый разгар Смуты, даниловское ополчение под командой Федора Шереметьева разбило наголову. Сражение было кровопролитным. Место, где оно происходило, с тех пор называется Повалишкой, но… ядра и рогатина не оттуда.
Спустя год после сокрушительного поражения поляков отряд вологодских ополченцев по пути в Ярославль занял Пошехонье и село Даниловское. В Даниловском они насыпали земляной вал, на нем поставили острог и укрепились. Откуда ни возьмись появились поляки во главе с Лисовским, разбитым год назад наголову. То ли разбитая голова у него зажила, то ли у него их было несколько, то ли он и вовсе отрастил новую, но на этот раз удача от даниловцев не просто отвернулась, а, отвернувшись, еще и горько заплакала. Острог взяли штурмом и сровняли его с землей. Село сожгли, а большую часть жителей, включая стариков, женщин и детей, истребили. Теперь на этом месте, где был острог, поставили памятный камень, а улица, на которой он стоит… Нет, не Володарского и не Урицкого, как можно было бы подумать, а Земляной вал. Синяя жестяная табличка с огромными буквами «Земляной валъ» висит на стене музейного зала аккурат над ядрами и маленькой мортирой.
В конце концов поляков, хоть и через семь лет, но прогнали, а Даниловская слобода зажила мирной жизнью. Была она, кроме всего прочего, ямской станцией на пути из Архангельска в столицу. Голландский купец Кунраад Фан-Кленк, ехавший в Москву, записал: «1 января 1676 года посольство проезжало красивым селением – Даниловской слободой, по величине похожей на город, с рынками и тюрьмами». Сколько в слободе было жителей в то время, когда через нее проезжал Фан-Кленк, мне разыскать не удалось, но через сто лет в Данилове, уже почти городе, жило пятьсот с небольшим хвостиком человек. Видать, народ в слободе был бедовый, раз тюрем было несколько[121]. Кстати, о тюрьмах. Уже в середине XIX века в Данилове был построен каменный тюремный острог. Он и сейчас стоит, только заброшенный и никому не нужный. За сто пятьдесят лет из этой тюрьмы удалось убежать только одному заключенному, который летом девятьсот двенадцатого года спустился из окна третьего этажа по жгуту, скрученному из арестантских роб, и был таков. До шестидесятых годов прошлого века острог использовался по прямому назначению. Потом в нем устроили склады гражданской обороны, потом склады ликвидировали, потом… течение времени в остроге остановилось. Поначалу хотели как лучше – устроить в нем музей, поскольку таких уездных острогов, сохранившихся практически в первозданном виде, у нас почти нет, но получилось как всегда. Выломали почти все кованые решетки времен постройки острога, украли дубовые двери, разобрали почти все печи, разломали на кирпич ограду… Напоминает теперь острог скелет кита, выброшенного на берег и обглоданного до костей собаками.