Он разворачивается и исчезает в утреннем тумане.
В общественном центре монахини готовят завтрак, пока обитатели приюта ещё спят.
— Ты сегодня рано, Мираколина, — приветствует её сестра Варвара. — Ты вообще когда-нибудь спишь?
Та зевает.
— Иногда.
Сегодня же суббота, верно? Оно побудет здесь немного, потом отправится домой и проспит весь день.
— Не хочешь помочь сестре Виталии с гобеленом? Она уже очень плохо видит, бедняжка.
Сестра Виталия, названная в честь святого Виталия (заживо погребённого под грудой камней), сидит в углу, пытаясь залатать один из церковных гобеленов. Кажется, она трудится постоянно, с безграничным терпением, утром, вечером и днём.
— Позвольте мне вам помочь, сестра, — говорит Мираколина, и монахиня с удовольствием делится работой.
«Живи как Лев», — вспоминает Мираколина. Был такой боевой клич у спасённых десятин, собранных в замке Кавено. Не поддавайся порыву раствориться в волнах всего света, сам стань светом, сияющим над волнами, чтобы указывать путь другим.
«Спасибо и тебе, Лев», — мысленно произносит она. Так же, как её краткое знакомство с Брайсом, полная треволнений дружба с Левом была даром судьбы. Остаётся только надеяться, что он всё ещё жив, и тогда она сможет вернуть ему долг.
Сестра Виталия кладёт гобелен на колени Мираколины, любезно позволяя помощнице взять работу на себя. Теперь бывшая десятина знает, что ей не нужно отказываться от своих глаз, чтобы отдать их старой монахине. И ей не нужно отказываться от самой себя, чтобы соединиться с другими людьми.
К тому же, ей всего четырнадцать лет. Вся жизнь впереди — ещё успеется стать великомученицей.
Сплетённые заново
1 • 00039
«Головоломка. Рубик. Верти, верти, верти».
Он жуёт мысли, как жвачку, давно потерявшую вкус. 00039 всё ещё верит, что когда-нибудь в них появится смысл. У него нет другого выбора, только верить; потому что потерять надежду на то, что у него есть надежда, было бы невообразимо. Почти так же невообразимо, как его собственное существование.
— Я знаю, все вы наверняка злитесь. Вы растеряны. Имеете на это полное право.
«Рыбий косяк. Стадо гусей. Стая ворон».
Его окружает множество других разрезанных на кубики и ломтики душ. Все такие же, как он. Они уродливы. Они покрыты шрамами. Дни напролёт они бормочут — каждый свою собственную бессмыслицу. И дерутся. Постоянно. Но чьими руками они дерутся? Кто-нибудь знает?
— Я здесь для того, чтобы облегчить ваш путь. Помочь вам найти себя. И у вас это получится, обещаю.
«Симпатичный парень. Медиа-звезда. Первый в своём роде».
Части, из которых состоит 00039, помнят этого молодого человека, обращающегося сейчас к ним. Сияющий образец того, что могло бы быть. Грёза, предшествующая кошмарному сну. Камю Компри. В отличие от множества сплётов, собранных на Молокаи, у Камю Компри аккуратные швы, а не грубые рубцы. В отличие от остальных, цвета его кожи красиво подобраны; расположенные симметрично, они расходятся из одной точки в центре его лба, подобно солнечным лучам. Его волосы различной текстуры и оттенков — воплощение стиля. Он — произведение искусства. В отличие от своих слушателей. И всё же он заявляет, что он один из них.
00039 знает, что он не произведение искусства. Он знает это, хотя никогда не смотрел в зеркало, знает, потому что видит собственное отражение на лицах окружающих сплётов. Все они подростки неопределённого возраста, вернее, каждый из них — смешение разных возрастов. Все они застряли в одной точке между тем, чем были когда-то, и тем, чем ещё могут стать.
Как это случилось? Как возникла столь ужасающая форма жизни?
«Головоломка. Рубик. Верти, верти, верти».
Если бы только он мог размышлять более связно…
— Я прошёл через то же, что и вы, — настойчиво продолжает Камю Компри, «золотой мальчик». — Я знаю, как это болезненно. Но вы соберёте себя воедино. Все части сложатся в целое, если вы будете над этим работать.
Успокаивающие слова, но 00039 не видит вокруг себя доказательств. Единственный сплёт, собравшийся воедино, обращается сейчас к ним. Эх, стать бы хоть чуточку похожим на Камю! Этого 00039 хватило бы за глаза. И тогда он принимает решение: не обижаться на оратора, а восхищаться им. Камю сплели, как и их всех. Да, конечно, гораздо более тщательно, но его сплели из частей других подростков.
00039 помнит своё расплетение, вернее, эхо множества расплетений. Впервые проснувшись и придя в сознание, он подумал, что ожил в разделённом состоянии. Значит, вот каковы ощущения того, кто живёт, но разделён! Значит, пропаганда юновластей не врёт! Однако вскоре он понял, что с ним произошло нечто совершенно иное. А когда он окончательно осознал, что из него сотворили, он начал стыдиться себя.
— То, что с вами сделали — преступление, — говорит Камю Компри. — Я не могу это изменить. Но я могу научить вас жить с достоинством.
Сплёт рядом с 00039 поворачивается к нему и таращит ошеломляюще пустые разные глаза.
— Змей, — произносит сосед, показывая на Компри. — Янус. Люцифер. — Потом скалится в кривой улыбке. — Линкольн, Кеннеди, Кинг. Бах-бах! У полиции нет зацепок.
00039 не знает, что имеет в виду этот сплёт, и не хочет знать. Явно что-то неприятное. Он игнорирует соседа и возвращается взглядом к Камю Компри — такому подтянутому в своей военной форме, такому убедительному в своём красноречии. 00039 готов верить каждому его слову.
«Мессия. Причащение. Аллилуйя».
Да, возможно, этот первый из сплетённых спасёт его.
2 • Кэм
Когда он покидает помещение для сплётов, его едва не выворачивает. Нет, не из-за увиденного, а из-за клокочущих в нём чувств. Никаких глубин ада не хватит для Роберты и её подельников! Да, Роберту приговорили к тюремному заключению, но этого мало. Никакое наказание нельзя счесть достаточным за создание этих несчастных существ.
«Нет, — поправляет себя Кэм. — Не существ. Они люди».
Кэм наконец-то пришёл к осознанию себя человеком. Трудная оказалась задача — заставить себя по-настоящему поверить в это. И насколько же тяжелее будет её решить этим сплётам, которые лишены его преимуществ! Их собрали не из тщательно подобранных частей, взятых от лучших из лучших. Их слепили из случайных расплётов, не обращая внимания ни на что, кроме способности доноров держать оружие. Они должны были стать основой для армии рабов, потому что если ты набор частей, ты не личность. Ты собственность.
По крайней мере, так считал генерал Бодекер. Что же, теперь он в тюрьме, как и Роберта, а миру теперь приходится разбираться с этим прототипом армии сплётов.
Кэм, ныне национальный герой, сам вызвался заботиться о них, и военные были более чем счастливы сбыть с рук такую обузу. Хотя Кэм всего лишь младший офицер, все согласились, что никто лучше него не присмотрит за сплётами на Молокаи.
Вояки видят в нём лишь няньку, пусть и в ореоле славы, но все же только няньку, которая будет держать подопечных под контролем подальше от глаз публики. Их не волнует, обретут ли сплёты душевный покой и цель в жизни.
Но это волнует Кэма.
— Хорошая была речь, — говорит военный врач, присоединяясь к Кэму на выходе из здания, в котором разместили сплётов. — Я не уверен, поняли ли они хоть что-то, но выступили вы очень вдохновляюще.
Они направляются к главному корпусу, который находится в полумиле отсюда. Можно было бы поехать на гольф-каре, но Кэму хочется пройтись.
— Многие поняли, — замечает он.
Зеркальные очки доктора защищают его глаза от безжалостного гавайского солнца.
— Да, пожалуй, вам лучше знать.
Доктору Петтигрю явно не нравится присутствие здесь Кэма. Мало ли что ему не нравится. Он получил чёткий приказ: подчиняться Кэму как старшему по званию. Недовольство доктора — досадная помеха, но не препятствие. Кэм всё равно будет делать то что считает нужным.
— Самки, кажется, более внимательны, — продолжает Петтигрю, когда они выходят на тропинку, ведущую к главному корпусу, так и оставшемуся командным центром.
— Девушки, — поправляет его собеседник.
Доктор, по-видимому, воспринимает их как животных, но Кэм не позволит подобному отношению закрепиться даже в речи. Девушек среди сплётов меньше, чем парней, ведь «Граждане за прогресс» намеревались создать армию. Девушкам Кэм сочувствует даже больше, чем юношам. Глядя на них, он едва не плачет. Приходится напоминать себе, что всё могло бы быть намного хуже. Роберта могла сделать их бесполыми.
Кэм останавливается на полпути между общежитием сплётов и главным корпусом. За его спиной колышутся высокие стебли тростника и бамбука, скрывая от взгляда общежитие. Перед ним до самого края обрыва простирается плантация таро; грохот прибоя слышен даже отсюда. Когда-то на Молокаи была колония прокажённых, и другого такого изолированного места не сыскать. Публика была бы счастлива превратить остров в колонию сплётов и больше никогда о нём не вспоминать. Людям невыносима мысль о том, чтобы убить несчастных, но и держать их на виду тоже не хочется. Задвинуть бы этих уродов куда подальше…
Кэм этого не позволит.
— Планируете пикник? — Доктору не терпится вырвать собеседника из задумчивости.
— Я хочу организовать серию встреч — пообщаться один на один с каждым из сплётов, — говорит тот, и доктор пялится на него в недоумении.
— Встреч? Вы серьёзно? При всём уважении, сейчас у них когнитивные способности на уровне шимпанзе.
— Если мы хотим это изменить, мы должны обращаться с ними как с человеческими существами, а не со стадом приматов.
Петтигрю всё же колеблется.
— А может, вы не хотите это изменить? — предполагает Кэм, догадываясь о мыслях собеседника. — Может, вам проще видеть в них недочеловеков?
— Вот только не надо психоанализа! — ощетинивается доктор.
Кэм улыбается. Петтигрю под сорок, и он вынужден подчиняться человеку, вдвое себя младше. На мгновение, но лишь на мгновение, Кэм позволяет себе позлорадствовать и воспользоваться своим положением.