– …Ойстерс. Ду ю хэв ойстерс? – спрашивает Быков у официанта утром. Выслушав ответ, констатирует: – Ну не, гриль – это я и у себя на даче могу. Пойду-ка я лучше поработаю, – встает и уходит в номер.
– Полезно иногда выезжать из России, – говорит Садулаев утром, погружаясь в мягкое кресло гостиничного лобби рядом с уже собранной сумкой. – Так вот выезжаешь – и понимаешь, сколько все-таки всего у нас есть, какие возможности Россия дает. Пора в Россию.
А напротив меня в кафе падает на стул энергичный Рубанов. И говорит: «Я понял этот город».
– Америка, – говорит он, – место, где у всех свои дела. Ты – как писатель с книгами – тут никому не нужен. Наши проблемы давно тут решены, опыт изучен, описан и переосмыслен. Чтобы сделать американский бестселлер, надо быть американцем. А ты интересен, когда ты на драйве. Ты востребован, когда излучаешь энергию. Писатель ты или саксофонист – не важно. Американской цивилизацией правит драйв. Вот мое ощущение.
Официантка приносит дабл эспрессо.
– И еще, – говорит Рубанов, – у меня будет просьба к нашим кремлевским пропагандистам: не надо врать, что США переживают глубокий экономический кризис. Чек, плиз!
Он выпивает эспрессо одним глотком, вскакивает и уезжает в аэропорт.
А я иду в лифт. Под сомнамбулическую американу на экранах еду на восемнадцатый этаж. Утром на крыше пусто, ни русских фантастов, ни американских геев. Подхожу к краю. Небоскребы Файнэншл-дистрикта отсюда не больше легендарной, набитой долларами, коробки из-под ксерокса. Статуя Свободы – как позеленевший от времени обувной гвоздик.
Слегка кружится голова. То ли от высоты. То ли от джетлага.
Бложная повесткаРусский спор: бессмысленный, беспощадный, бесплодный (2015)
Начало июля. Я сижу во дворе домика в Саулкрасты, Латвия, под пляжным зонтом. По зонту раз в пару минут со звуком спущенной тетивы, напоминающим о драме французского рыцарства при Азенкуре, шарашат увесистые шишки: их сшибает с растущих во дворе сосен шквальный ветер, со стоном гонит от моря пятьдесят мокрых оттенков серого.
Передо мной стоит ноутбук. В ноутбуке ворочается Рунет. В Рунете гремит буря посерьезнее. Там завсегдатаи соцсетей и бойцы медийных комментов рубятся насмерть из-за тридцатилетней училки Дженнифер Фичтер, которой в Штатах только что впаяли срок в 22 года за амуры с тремя семнадцатилетними школярами аэрокосмической академии. Интеллектуальный хруст и скрежет, полемические хрипы, фонтаны виртуальной крови. В бой вступает колонна, сверкающая надраенной моралью, над шлемами трепещут штандарты «психологическая травма на всю жизнь», «а если бы это был мужик-учитель и девочки?!», «а если бы это был мужик-учитель и мальчики??!!», «еще мало дали!». На нее обрушивается с фланга казачья лава разнузданных либертинов, боевой клич «где мои семнадцать лет». Лишь иногда из азартной мясорубки выскакивает кто-нибудь с квадратными глазами и воплем: а почему мы тут все об этом спорим больше что ли не о чем у нас же в экономике развал в политике мрак и туман аааа! – и исчезает под грудой тел. «Нам не до нас» – констатирует один такой хреновый солдат в фэйсбучной ветке и ползет умирать в окоп, в оффтоп, в оффлайн.
Нам не до нас; похоже на правду. Еще десятком дней раньше решение заокеанского Верховного Суда, признавшего гей-браки, обсуждалось русской читающей и немножко пишущей публикой с такой страстью, будто оно, и для Америки-то важное скорее символически, не только прямо касается всякого русского, но и обязательно ему к исполнению: всё, дорогой контент-директор Вася, с бабами ты теперь обжимайся разве что тайком по сеновалам да парадным, а жениться будешь на пацанах, вот чем тебе Петя плох, зарабатывает эйчар-менеджером прилично, за фигурой следит и человек хороший, малопьющий.
Нам не до нас; правда, но не вся правда; не диагноз, а симптом.
Если бы меня попросили описать современное состояние русской интеллектуально-общественной жизни максимально коротко, я бы уложился вот в эти два слова: ложная повестка.
Это несложно объяснить, но еще проще ощутить. Чувство, знакомое всякому, кто покидал родину не только физически, но и информационно, на мало-мальски приличный срок – хотя бы на неделю-другую: сменив географический контекст – не читал отечественной новостной ленты, не смотрел, господи-помилуй, отечественного телевидения, не заходил в Фэйсбушку, не был ВКонтакте. Я пробовал это делать в разных точках земшара, от проклятого заокеанского Пиндостана до вот этих самых Саулкрастов, до которых от Кремля полтора танковых плевка, – и каждый раз после детокса при возвращении (при помощи лэптопа и вайфая) в родную ноосферу испытывал одно и то же сильнейшее (и усиливающееся весь последний год) ощущение. Ощущение тотальной, инопланетной чуждости, бессмысленности и пустотелости практически всех главных споров, оппозиций и выборов, в которых и по поводу которых бушуют страсти и ломаются копья дома.
Это – ложная повестка. Ложная, даже когда она вроде бы не про заморских геев или столь же отдаленный харассмент и абьюзмент, когда она вроде бы стопроцентно про нас.
Крымнаш или крымненаш. Россия – это Европа или Азия. Ватники или укропы. Бродский – записной либерал-западник или певец Империи. Гордая Новороссия против киевской укрофашистской хунты или гордый дух Майдана против наймитов кровавой гэбни. Пармезан или духовные скрепы. Китай враг или Китай друг. Русский Мир – обретенная святыня или бессовестная фикция. Надо запинать пятоколонный интернет-ресурс «Медуза» под лавку за употребление слова «тёлочки» или не обязательно, и существует ли вообще в России дискриминация по гендерному признаку или нет. Сталин – эффективный менеджер и автор Великой Победы или тиран, исчадие ада и погубитель всего; и есть ли, в конце концов, да ответьте же вы, суки, да не молчите же вы, место Сталину среди святых?!.
Эта повестка ложна уже потому, что на большинство этих неразрешимых вопросов есть простые, примитивные, на уровне школьного учебника ответы, – да, столь же неполные и неокончательные, как в школьном учебнике, но столь же функциональные, позволяющие сберечь время и силы.
Русский Мир существует, но не отличается принципиально от любого другого национально-культурного мира, волею судеб выходящего за пределы госграницы, – англосаксонского, испаноязычного, китайского или там армянского; а технически отличается от них всех столь же сильно, сколь они друг от друга, и вопрос лишь в том, как, учитывая все эти сходства и отличия, извлекать из него практическую и моральную пользу и удовольствие.
Бродский – записной либерал и западник, но безусловный подданный империи русского языка; певец индивидуализма и свободы – но также и обожатель Империи как эстетической категории, как уродливого и эффектного воплощения человеческих представлений о величии и вечности, рядом с которым индивидуализм и свобода обретают такой наглядный и такой вызывающий масштаб личности – как палеонтолог рядом с ископаемым черепом тираннозавра.
Пармезан, в отличие от духовных скреп, есть. Точнее, его теперь нет, но по совершенно другим, не метафизическим причинам.
Слово «тёлочки» дурацкое, а гендерная дискриминация в России – не более чем частное проявление общей проблемы, устоявшейся привычки дискриминировать друг друга по любому подвернувшемуся признаку в полную меру сиюминутной возможности.
Понять, Европа Россия или Азия, очень просто. Для этого даже не надо влезать в культурологические дебри, восходить к Аксакову и Герцену, Бердяеву и Данилевскому. Надо только взять хороший атлас и посмотреть, где проходит географическая граница между этими двумя равноуважаемыми мирами (спойлер: по Уралу). Потом посмотреть, с какой стороны от Урала больше русской территории. Потом посмотреть, с какой стороны от Урала живет большая часть русского населения, расположены крупные города и главные интеллектуальные центры. Потом посмотреть, с какой стороны от Урала преимущественно залегают полезные ископаемые, за счет которых это население в основном живет. Посмотрели? Ну вот это и есть ответ. Он неоднозначный, да. Но мало ли в мире неоднозначных ответов. Спросите об этом хоть Мексику, хоть Японию.
И так далее.
Что важнее, эта повестка ложна и по другой причине.
Иногда в спорах, даже самых сомнительных, рождаются практические решения. Но современные русские практические решения рождаются в каких-то совсем других местах, бесконечно удаленных от современных русских споров. А современные русские споры бесконечно похожи на соревнование двух чуваков, сидящих на соседних велотренажерах в фитнес-центре, тех самых Пети и Васи: вот они слезут с велотренажеров, результаты сбросятся на ноль, и останутся только два потных усталых мужика, контент-директор и эйчар-менеджер, слесарь и токарь, столяр и плотник, мент и бандит, они пойдут и хлопнут по пивасику, конец истории не по Фукуяме.
Иногда в спорах не рождаются практические решения, но рождается истина, как якобы сказал Сократ, а все с тех пор повторяют. Истина – неуютная штука, но полезная; пригождается как раз в те моменты, когда практические решения вдруг заводят в глухой тупик, а это часто. Но рождение истины в споре в общем-то похоже на всякое другое рождение: сначала ее надо зачать и выносить. А современные русские споры устроены так, чтобы этого не происходило. Они – драма интеллектуальных сперматозоидов из анекдота про «мужики, нас предали, мы в гондоне!». По завершении современного русского спора умозрительный контрацептив завязывается узелком и выкидывается на свалку – чтобы потихоньку разлагаться там среди ржавых пулеметных информлент, обломков очередного карго-культа, токсичных отходов имперского рессентимента и либерального самоедства, а также кондомных собратьев калибром поменьше, – вроде спора о том, приличествует ли гостю снимать обувь (жаркий спор в аккаунте видной писательницы), или спора о том, правильно ли получил по морде Митя Ольшанский (жаркий спор в аккаунте видного публициста).