Это был не совсем флот – если понимать под этим словом полноценный боевой механизм. Но времена анархии и беспредела остались уже позади. Большую часть бузотеров списали на берег и демобилизовали. А самые отмороженные, которые не желали подчиняться новой власти и разоружиться, были безо всяких церемоний выведены в расход. На корабли постепенно вернулись офицеры, и пусть не сразу, но жизнь на флоте постепенно стала входить в привычные рамки. Привычные, да не совсем. «Товарищам матросам» потребовалось заново притереться к «товарищам командирам». Ну, а те, кто этого сделать не сможет, тоже вскоре покинут флот. Кто-то отправится домой, а кто-то присоединится к врагам советской власти, стоящим на крайне левых или, напротив, крайне правых позициях. А ведь крайности, как говорил товарищ Сталин, в конце концов, сходятся.
Но все это будет значительно позже. А пока контрадмирала Александра Васильевича Немитца, майора Красной гвардии Мехмеда Ибрагимовича Османова и комиссара Анатолия Григорьевича Железнякова, стоявших на крыше Константиновской батареи, интересовало совсем другое. Согласно поступившей из Петрограда информации, сегодня около полудня в Севастополь из Стамбула, по личному указанию гросс-адмирала Тирпица, должны были прийти германский линейный крейсер «Гебен» и легкий крейсер «Бреслау» под общим командованием контрадмирала Хуберта фон Ребера-Пашвица.
Приказ этот был отдан Тирпицем для того, чтобы принудить Турцию к быстрейшему заключению перемирия с Россией. К тому же оба германских корабля, изрядно повоевав, нуждались в доковании и хорошем заводском ремонте, невозможном в условиях технически отсталой Оттоманской Порты. Прорыв же из Дарданелл на запад, в адриатические порты Австро-Венгрии, при господстве в Средиземноморье англо-французского флота, выглядел настоящим безумием и не сулил германским кораблям ничего, кроме быстрой, пусть и славной, гибели. Хуберт фон Ребер-Пашвиц с легкостью согласился с мнением весьма уважаемого им адмирала Тирпица. Тем более что после «Бергенского побоища», где русские и немцы впервые выступили как союзники против англичан, его маленькой эскадре совершенно незачем было лезть к черту на рога, как это случилось в прошлой версии истории, а лучше перебазироваться в Севастополь.
К тому же здесь, в Черном море, вскоре может сложиться такая ситуация, когда русским и немцам волей-неволей плечом к плечу придется отражать натиск англо-французского флота.
А турки – пусть турки барахтаются, как знают. Ведь им уже не один раз настоятельно предлагали прекратить все боевые действия против России и, заключив перемирие на востоке, бросить все свои силы на запад, в Грецию и Палестину. Но султан Мехмед V сильно болен и не принимает практически никакого участия в управлении государством. Фактический же правитель империи, лидер младотурок, премьер Энвер-паша высокомерен, как павлин, жаден и жесток, как крокодил, и упрям, как сто ишаков. К тому же он честолюбив и склонен к авантюрам. Словом, такой набор отрицательных качеств, что никому не пожелаешь.
С таким союзником не надо никаких врагов. А посему вчера вечером, подняв якоря, оба германских корабля тихо покинули свою якорную стоянку напротив султанского дворца и направились к выходу из пролива Босфор в Черное море. Для всех, кроме самых посвященных, это означало, что крейсера отправились в обычный набег на русские коммуникации в районе Черноморского побережья Кавказа. Но как только скалы Босфора остались позади, все находившиеся на эскадре турецкие офицеры были немедленно разоружены, посажены на баркас и отправлены в одиночное плавание. Пусть гребут, к утру, если им повезет, они доберутся до берега. А если не повезет… Тут, как любят говорить сами турки, «кысмет» («судьба»).
В Севастополе, как оказалось, их уже ждали. Узнав о предстоящем визите бывших врагов, контрадмирал Немитц на всякий случай приказал привести боевые корабли в полную боевую готовность и поднять по тревоге расчеты орудий береговых батарей. Лишь бы только никто сдуру не пальнул по немцам – товарищ Сталин за такое по головке не погладит. Вопрос этот политический, с намеком на далеко идущие планы. И тому, кто их сорвет, жизнь медом не покажется. С другой стороны, не приводить флот и батареи в полную боевую готовность было бы преступной небрежностью, на которую обрусевший потомок германских рыцарей фон Биберштейнов был просто органически неспособен.
Но вот время ожидания подошло к концу. Где-то вдали, там, где на горизонте серо-стальное море соединяется с такого же оттенка небом, показались дымы двух больших кораблей. Подняв к глазам бинокль, контр-адмирал Немитц начал внимательно всматриваться в горизонт.
– Они, Александр Васильевич? – спросил у него стоящий рядом Османов.
– Они, Мехмед Ибрагимович, – не отрываясь от наблюдения, ответил Немитц. – Теперь подождем еще немного и посмотрим, с чем они к нам пожаловали?
– Товарищ контр-адмирал, – доложил стоящий рядом с ними сигнальщик, – на мачтах кораблей нет турецких флагов. Они несут флаги военно-морского флота Германской империи…
В ответ на это сообщение Немитц только удовлетворенно хмыкнул, поняв, что адмирал Ребер-Пашвиц выполнил все инструкции Берлина и вышел из подчинения турецкому султану. И сигнальщик, молодец, сказал все предельно точно. И дело тут не только в его особой зоркости, хотя, конечно, и она тоже сыграла свою роль, но и в том, что ярко-красный турецкий флаг был бы хорошо заметен на фоне серого неба и моря. Бело-черный же штандарт Хохзеефлотте куда как менее заметен, и при плохой освещенности, как сейчас, разглядеть его можно будет только со значительно меньшей дистанции.
Примерно час спустя оба немецких корабля сбавили ход и флажными сигналами запросили лоцмана для проводки через минные поля. Турецкая эпопея «Явуз Султан Селима», ставшего снова «Гебеном», подошла к концу. Что будет дальше – этого пока никто не знал.
– Ну-с, товарищи, – сказал Немитц, подставляя морскому ветру свое худое костлявое лицо, после того, когда в сопровождении русских миноносцев «Гебен» с зачехленными орудиями вошел на Севастопольский рейд, – вот и всё. Теперь можно считать, что Черное море уже полностью наше. После такого афронта туркам будет совсем не до нас.
– А ведь мы их предупреждали, – задумчиво сказал Османов, – воистину, кого Аллах хочет наказать, того он лишает разума. Теперь можно и нужно подумать о том, чтобы возобновить блокаду Зонгулдака. Быть может, хоть тогда Энвер-паша станет немного сговорчивее?
– Ну, это вряд ли, – с сомнением ответил Немитц, – но вы правы, Мехмед Ибрагимович, попытаться стоит обязательно. Тем более что сейчас такой поход можно совершить без особого риска. Я полагаю, что к Зонгулдаку для начала можно отправить один дредноут, например «Волю», крейсер «Кагул» и несколько эсминцев. Пусть они с неделю наведут порядок в водах, прилегающих к Зонгулдаку, и отправятся назад. Как только турки успокоятся – сразу же выслать вторую группу, примерно в аналогичном составе. И так до тех пор, пока кому-нибудь из турецкого руководства все это не надоест.
– Александр Васильевич, – сказал Османов, – вы командующий, вам и карты в руки. Пусть в Стамбуле знают, что русский Черноморский флот жив и снова боеспособен, что бы там ни говорили отдельные персонажи от политики. Наше дело правое, так что победа будет за нами. Вот и товарищ Железняков с этим тоже абсолютно согласен. Так что вы воюйте, а мы пока займемся политикой. Восток, как говорится, дело тонкое…
14 января 1918 года, полдень.
Мурманск, «Батарея Кетлинского».
Контр-адмирал
Казимир Филиппович Кетлинский
С трудом опираясь на массивную трость с набалдашником из моржовой кости, тяжело дышащий контр-адмирал Кетлинский поднялся на бруствер своей бывшей батареи. Секущий ледяной ветер с Баренцева моря бросал ему в лицо мелкую снежную крупу. Именно здесь, почти два месяца назад, он с другими такими же героями принял смертный бой с английской эскадрой, в котором Кетлинский даже и не надеялся уцелеть. Грешен был адмирал, грешен. Грешен даже в первую очередь не сколько и не столько перед новой властью, сколько перед собственной совестью. Не устоял перед соблазном, заигрался в грязные политические игры, запутался в чужих тенетах. Вот и пришлось расплачиваться за все, смывать грехи собственной кровью. Но теперь все это осталось в прошлом. Можно перевести дух, возблагодарить Господа за то, что остался жив, и осмотреться по сторонам.
За те два месяца, что он провалялся на госпитальной койке, мир сильно изменился. Быстро закрутилось колесо истории, и то, что еще вчера казалось невозможным, сегодня уже превращалось в реальность. Мир с Германией, необъявленная война с Антантой, победы над английским флотом у Мурманска и Бергена, и флаг Советской России, поднятый над Шпицбергеном-Грумантом. Заносчивые британцы в бешенстве, но ничего пока не могут поделать. Америка шокирована и, считай, что выбита из войны. А на фронте во Франции грозовой тучей копятся перебрасываемые с востока германские войска. Война, которая в Лондоне совсем еще недавно казалась почти выигранной, повернулась к джентльменам совсем другой своей стороной, грозя стать затяжной, изматывающей и с далеко еще непредсказуемым концом. Но это уже проблемы англичан – сами заварили эту кашу с мировой войной и революцией в России, пусть сами ее и расхлебывают.
Кетлинский обернулся. Там, за спиной, на позициях его бывшей батареи вовсю шла работа. Пленные англичане при свете ярких электрических фонарей ломами и кирками долбили скальный Кольский грунт, готовя шурфы для подрывных зарядов. Возможно, что это самый древний гранит на планете – ему примерно миллиард лет. Батарее Кетлинского быть, и это название теперь закреплено за ней официально.
Как и всякий нормальный польский шляхтич, Казимир Кетлинский был в меру тщеславен, и такое признание заслуг, конечно же, грело его душу. Как и орден Боевого Красного Знамени, полученного за тот бой, и должность начальника артиллерии Мурманского оборонительного района. Только вооружена восстановленная батарея Кетлинского теперь будет не старыми шестидюймовками Кане, способными только пощекотать бронированную шкуру современных линкоров, а двумя двенадцатидюймовыми башенными установками, снятыми с затопленного неподалеку «Дредноута».