– Хорошо, – кивнул Каледин, убедившийся, что не так страшны большевики, как о них рассказывают, – давайте, господа, вернемся к нашим делам. Позвольте поинтересоваться – считаете ли вы меня вашим пленником?
– Думаю, что нет, господин генерал, – ответил Фрунзе. – Ведь никаких тяжких преступлений против советской власти и народа вы совершить еще не успели, сдали власть и отошли от дел добровольно. Так что я полагаю, что, посоветовавшись с Антоном Ивановичем Деникиным, который очень хорошо вас знает и положительно о вас отзывается, мы попробуем найти вам место, где вы смогли бы принести пользу нашей Родине – России.
– Даже так? – удивился Каледин. – Хотя, сказать по чести, я никогда до конца не разделял идеи генералов Краснова и Алексеева. Кстати, что с ними произошло?
– О них можно теперь говорить лишь в прошедшем времени, – ответил Бережной, – они оба мертвы. Генерал Алексеев застрелился, а генерал Краснов оказал вооруженное сопротивление, и был убит в перестрелке.
– Печально, весьма печально, – сказал Каледин, перекрестившись, – особенно мне жаль генерала Алексеева. Михаил Васильевич был талантливым человеком.
– Вы изменили бы о нем мнение, – не выдержал генерал Романов, – если бы вам стало известно о его роли в прошлогодних февральских событиях. Сотрудники из ведомства господина Дзержинского уже собирались задать ему об этом несколько довольно неприятных вопросов. Но он предпочел унести свои тайны в могилу. Впрочем, это не имеет никакого отношения к нашим сегодняшним делам.
– Да, – сказал Фрунзе, – ни к чему нам тут мерзнуть на перроне. Давайте пройдем в штабной вагон и там продолжим нашу беседу. Пусть генерал Каледин изложит нам свое видение ситуации на Дону.
20 января 1918 года, полдень.
Петроград, Таврический дворец.
Присутствуют:
пред совнаркома Иосиф Виссарионович Сталин, председатель ВЦИК Владимир Ильич Ленин, командующий особой эскадрой контр-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов, руководитель ИТАР Александр Васильевич Тамбовцев
В этой истории дела Советской России зимой 1917–1918 годов обстояли значительно лучше, чем в прошлой реальности. Мир с Германией был заключен досрочно, уже шла демобилизация старой, до безобразия раздутой армии. В то же время тех, кто хотел продолжать служить, не выкидывали на улицу по классовым соображениям. Военный заказ был не отменен, как в тот раз было сделано по настоянию Троцкого, а лишь радикально сокращен за счет выпуска боеприпасов и снаряжения, требовавшихся тогда для ведения затяжной изнурительной войны. Все же программы долгосрочного характера, в том числе и по строительству боевых кораблей, оставались в силе, и к ним в скором времени должны были добавиться новые проекты в области авиации и танкостроения. Те заводы, которые все же лишились военных заказов, не закрывались, а переходили на выпуск мирной продукции, так необходимой в истощенной товарным голодом огромной стране.
И самое главное – от руководства страной были отстранены люди, желающие разрушить все до основанья и одним лихим кавалерийским наскоком перескочить в коммунизм прямиком из российского недоразвитого капитализма с элементами феодального строя. Будто забыв – с кем они имеют дело, эти товарищи, те, кто остался в живых, тут же обрушились с разгромной критикой на Ильича, обвиняя его в предательстве идеалов революции, и получили в ответ привычную для вождя мирового пролетариата тотальную войну на полное политическое уничтожение.
Партия большевиков бурлила. С одной стороны, ее покинули как отдельные товарищи, так и целые группы «старых революционеров». С другой стороны, в нее стройными рядами вливались рабочие от станка и солдаты-фронтовики. Состав руководящих органов партии ЦК и Исполнительного бюро тоже поменялись более чем наполовину.
Советская государственная машина, с трудом переформатируемая из царских министерств и ведомств, пусть со скрипом, но работала. Очажки гражданской войны на европейской территории более или менее успешно затаптывались силами корпуса Красной гвардии, заводы работали, поезда ходили, а возобновившееся торговое мореплавание по Балтийскому морю и железнодорожное сообщение с Германией позволили в кратчайшие сроки, пусть и ограниченно, дать русскому мужику так необходимые ему промышленные товары. И не граммофоны с шелковыми платьями, а гвозди, ситцы, швейные иголки, нитки, керосин, спички, то есть вещи, нужные и необходимые в повседневной жизни. В ответ из деревни пошел хлеб, ведь кое-где заскирдованный и не обмолоченный урожай лежал аж с пятнадцатого года. Ну не хотели мужики продавать хлеб за деньги, за которые нечего было купить. Они ожидали, когда ситуация изменится.
Конечно, не все было в стране благостно и не везде. Бурлил националистической мутью Кавказ, застыл в ожидании непонятно чего Туркестан, бродили шалые мысли в головах у казачьих атаманов на Кубани, Урале, в Забайкалье и на Дальнем Востоке. Сохраняла угрюмый нейтралитет огромная Сибирь, никогда не знавшая крепостного права и крестьянства, которой от Декрета о земле было ни холодно ни жарко. Поднимали голову местные автономисты, несостоявшиеся депутаты Учредительного собрания и прочие «демократы», да и просто бандиты всех мастей. Кипели страсти в стакане воды, выплескивающиеся наружу жиденькими митингами. Нет, если не будет мятежа Чехословацкого корпуса, так может, и все обойдется. Но слишком уж неустойчивой была политическая ситуация на окраинах великой страны. Для обсуждения этой политической ситуации в Таврическом дворце днем 20 января и собралось Исполнительное бюро партии большевиков. Надо было решать – как им жить дальше и куда вести вставшую на дыбы страну.
– Товарищи, – Сталин чиркнул спичкой, прикуривая очередную папиросу, – последние известия, пришедшие с Дона, нас весьма радуют. Не так ли, товарищ Тамбовцев?
– Именно так, товарищ Сталин, – ответил Тамбовцев, – ликвидирован очередной очаг контрреволюции. Причем все обошлось без больших потерь и жертв среди мирного населения. Генералы Краснов и Алексеев мертвы, атаман Каледин сдался на милость победителя, и товарищ Фрунзе сейчас думает – как его лучше использовать. А самое главное, контрреволюционное движение не было поддержано широкими массами казачества, и есть надежда, что так оно будет и впредь.
– Да-с, – сказал Ленин, медленно раскачиваясь на носках и заложив большие пальцы рук за проймы жилета, – действительно, на ЭТОТ раз казаки не поддержали ни Каледина, ни Краснова с Алексеевым. Но ведь в ТОТ раз там все было совсем по-другому?
– В ТОТ раз, товарищ Ленин, – ответил вместо Тамбовцева адмирал Ларионов, – вместо нас с Александром Васильевичем в этой комнате сидели бы Троцкий со Свердловым, а их мнение по казачьему вопросу вам хорошо известно. Кроме того, в ТОТ раз на первом этапе контрреволюции основной ударной силой были не казаки, а фронтовое офицерство, обиженное на большевиков за развал армии. В ЭТОТ раз, причислив офицеров к трудящимся и не отменив их звания, мы по большей части уничтожили социальную базу мятежа. И те же офицеры теперь пошли не к Алексееву и Краснову, а в корпус товарища Бережного, и воюют они теперь не против, а за советскую власть.
– Гм, – сказал Ленин, – с точки зрения теории марксизма с вами, конечно, можно было бы и поспорить, но факты, как говорится, вещь упрямая. С ВАМИ пока у нас получается лучше, чем без ВАС.
– Тут, товарищ Ленин, – сказал Тамбовцев, – можно было бы вспомнить слова Бисмарка о том, что историю можно только слегка подталкивать в спину. Но если начать колотить ее кулаком, то она развернется и даст в ответ по зубам. Он, конечно, был реакционер и ретроград, но в применении к нашим реалиям сие может означать то, что сперва наша власть должна укрепиться, завоевать доверие большинства народа, который, смею заметить, состоит сейчас в основном из крестьянства, и лишь затем приступать к коренным социальным преобразованиям.
– Это понятно, товарищ Тамбовцев, – кивнул Сталин, который тоже на дух не переносил разных торопыг и прожектеров, – весь вопрос только в том – сколько времени у нас займет это укрепление и чем мы для него должны будем пожертвовать?
– Что касается сроков, – ответил Тамбовцев, – то думаю, что на первый этап уйдет не более пяти лет, то есть весь срок полномочий депутатов Верховного Совета первого созыва.
– Ах, вы об этом, – отмахнулся Ленин. – Скажите, а с чего вы взяли, что наша партия обязательно должна победить на выборах в этот ваш Верховный Совет. Ведь в ТОТ раз, сказать честно, выборы в Учредилку мы проиграли, и я понимаю – почему вы настояли на их отмене.
– Товарищ Ленин, – сказал Тамбовцев, – ноябрь семнадцатого года в ТОТ раз это не март восемнадцатого года в ЭТОТ раз, и это однозначно. Совершенно другая политическая ситуация. Большевики получили власть мирным путем, и правительство товарища Сталина не менее легитимно, чем кабинеты министров князя Львова и болтуна Керенского. Долгожданный мир с Германией заключен, Декрет о земле издан и действует, отменена продразверстка, а Россию не разрывают на части политические аферисты. Сами понимаете, товарищи, пришла пора путем народного волеизъявления окончательно легитимировать нашу власть и будущее государственное устройство Советской России.
Партия большевиков доказала, что способна исполнить все обещанное, и ее авторитет в народе растет. Оппозиция же, напротив, расколота и маргинализирована. К тому же наши главные конкуренты – эсеры, как и следовало ожидать, закономерно раскололись на правых и левых. Теперь они с увлечением препираются друг с другом в прессе и на митингах, в то время как большевики спокойно чистят свои ряды и вершат государственные дела. Народ видит, что к власти пришли люди, которым отнюдь не безразличны его интересы, и авторитет нашей партии постоянно растет. Ковать железо нужно, пока оно горячо, и сейчас для этого самое подходящее время.
Если вы хотите сделать что-то хорошо, то обратитесь к специалисту – он поможет. При правильном подходе к делу наше агентство ИТАР способно обеспечить такую информационную кампанию, что выборы пройдут в полном соответствии со стандартами так называемой управляемой демократии. Товарищ Ленин, вы же хорошо осведомлены о той силе, которую имеет печатное слово, да и свежа еще в памяти история, когда всего один экстренный газетный выпуск перевернул Россию.