— Может, и не занимаешь, — с сомнением сказала Мэй. — Но как бы то ни было, он явно ревнует. Как ты не понимаешь: Дрого считает тебя своей женщиной, а тут вдруг ты начинаешь проявлять заботу о красивом молодом юноше. К тому же ты говоришь с Браном на языке, которого Дрого не понимает и потому не может знать, о чем вы разговариваете. И это его, естественно, раздражает. Мне кажется, он сильно к тебе привязался и боится потерять.
— Мэй, я всего лишь пленница, как и Бран. Чего Дрого бояться? Ведь он наш полновластный господин. Допустим, что ты права. Почему бы ему тогда не приказать мне держаться от Брана подальше?
— Дрого не относится к нам как к пленникам. Он очень добрый и великодушный человек. Разумеется, он мог распорядиться, чтобы ты не подходила к Брану, но никогда этого не сделает. И Брану ничего не станет говорить.
— А почему он сейчас так поспешно отъехал от повозки? Не хотел, чтобы его и дальше беспокоили эти мысли?
— Да. Мужчины иногда ведут себя странно, — Она поправила белокурые волосики Алвина. — Знаешь, пожалуй, ты единственная, кто думает, что Дрого считает тебя своей пленницей.
Ида неопределенно повела плечами. Подумав над словами Мэй, она решила, что они и в самом деле не лишены истины: не только пленницей, но и служанкой она себя назвать никак не могла. Дрого ни разу не отдал ей какого-либо распоряжения сугубо хозяйским тоном; он всегда просил ее что-либо сделать и каждый раз терпеливо объяснял, зачем это нужно. Даже когда он хотел любить ее, то не требовал этого как дани, и она всегда знала, что в любой момент может сказать ему «нет» без опасения быть наказанной…
Мысли Иды снова вернулись к ревности Дрого. С одной стороны, она была весьма польщена предположениями Мэй, а с другой — вовсе не уверена в их правильности и невольно подумала: а не начать ли ей проявлять к Брану более пристальное внимание, чтобы испытать Дрого? Если Мэй права, он наверняка себя выдаст. Устыдившись, Ида тут же отбросила эту идею. Она не была искушена в подобного рода обманах и приобретать в них опыт вовсе не желала. К тому же в душе Ида боялась удостовериться в том, что поведение Дрого вызвано отнюдь не ревностью, а обычным чувством собственности, свойственным большинству мужчин.
Ида снова повернулась к Мэй, чтобы порассуждать о странностях мужской психологии, и недовольно нахмурилась: Мэй сидела вес в той же позе, вперив взгляд в личико Алвина. Ида дотронулась до руки Мэй: та вздрогнула и удивленно посмотрела на нее.
— Малыш спит, Мэй. И никуда от тебя не убежит, — негромко произнесла Ида.
— Больше всего я волнуюсь, когда он спит. А вдруг это не сон? Вдруг он… — срывающимся голосом прошептала Мэй.
— Это случилось с твоим собственным ребенком? — осторожно спросила Ида.
— Как ты догадалась? — испуганно отшатнулась Мэй.
Ида опустила глаза, досадуя на себя за этот вопрос.
— Понимаешь… в тот вечер… Помнишь, как я принесла его в лагерь из леса? Меня удивило, как бережно ты его взяла. И твой взгляд… Я еще тогда подумала, что, наверное, у тебя у самой был малыш. Ты смотришь на Алвина с такой нежностью и грустью, что об остальном догадаться совсем не трудно.
— У меня был сын от Хэкона. Хоть я и ненавидела Хэкона, я очень любила ребенка. У меня и мысли не было, что все кончится так ужасно. Мой малыш быстро рос, хорошо ел, часто улыбался, но это продолжалось всего два месяца. Однажды я проснулась и обнаружила, что он лежит в своей кроватке холодный и недвижимый. Он умер ночью, не издав ни звука; я даже не знала, что с ним что-то неладно. Очевидно, Хэкон всегда думал, что это я умертвила мальчика. — Голос ее дрогнул. — Но я готова поклясться чем угодно, что это не так.
— Я тебе верю, — сказала Ида, сочувственно обнимая Мэй за плечи. — Хэкон был болваном. Ты просто не способна причинить кому-нибудь вред, тем более собственному ребенку. Но, Мэй, многие дети, особенно младенцы, умирают внезапно. Если Бог захочет взять Алвина на небеса, никто не сможет воспрепятствовать его воле.
Мэй улыбнулась и поправила одеяльце, в которое был закутан Алвин.
— Умом я это понимаю, но все же…
— Все же советую тебе хоть немного отдохнуть, — перебив ее, договорила Ида. — У тебя под глазами круги. Когда Алвин бодрствует, тебе нужно кормить, пеленать и забавлять его, а когда он засыпает, ты продолжаешь следить за ним, словно он с минуты на минуту умрет. Так ты в конце концов заболеешь и будешь неспособна приглядывать за Левином. Ты этого хочешь?
— У меня такое чувство, что это мой родной сын. Я так за него боюсь! — жалобно проговорила Мэй.
— Пойми, Алвин старше твоего умершего малы ша, ему почти семь месяцев. Думаю, он не требует постоянной опеки. Почему бы не позаботиться о самой себе? Ведь тогда у тебя будут силы ухаживать за ним, если ему действительно понадобится твоя помощь.
— Ты права. Я так и сделаю. Наверное, я и в самом деле даю слишком много воли своим страхам. — Она с тревогой взглянула на Иду. — Ты действительно ничего не имеешь против того, что я взяла Алвина себе?
— Нет. Совсем нет. Я не успела к нему привязаться. Я не чувствую, что нарушила обещание, которое дала бедной Алдит: ребенок окружен любовью и заботой, и я могу считать, что исполнила клятву. Пусть не я, а ты заменишь ему мать — душа Алдит будет спокойна.
— А что, если Бран заявит на него права, как родственник?
— Вряд ли. Конечно, ему хотелось бы, чтобы в будущем ребенок его признавал, но он и понятия не имеет, как ухаживать за младенцами. Это не мужское дело. К тому же я видела, как он смотрит на вас обоих: как на мать с сыном. — Она мягко положила руку на плечо Мэй. — Я должна доказать Дрого, что его ревность абсолютно беспочвенна, — сказала Ида; перед ее глазами снова встало его недовольное, хмурое лицо. — Но как это сделать?
— Думаю, что в ближайшее время тебе это не удастся, потому что Бран еще очень слаб и тебе придется продолжать ухаживать за ним. Кстати, где ты так хорошо научилась врачевать раны? Этот дар тоже передала тебе та старуха? Ида пожала плечами:
— Не знаю. Может, он был мне дан с рождения и до поры до времени я просто не имела возможности проявить его. Но если это еще один подарок от Эдит, я безмерно ей благодарна. И ты права — я сейчас не могу перестать ухаживать за Браном.
— Постарайся ограничиться тем, что всего лишь промоешь и перевяжешь его раны. Никаких бесед: сделала свое дело — и немедленно уходи!
— Из-за глупой подозрительности Дрого я должна менять свое поведение и, возможно, обидеть этим ни в чем не повинного юношу, которому и без того тяжко… — Ида вздохнула. — Но я последую твоему совету. Хватит с меня косых взглядов и ехидных замечаний! — Она откинулась на кипу мешков, одеял и подушек и беззаботно махнула рукой, — И вообще я больше не хочу обо всем этом думать. Буду отдыхать. Разбуди меня, если я понадоблюсь Брану или в случае остановки. — И она закрыла глаза.
Пробудилась Ида от едкого запаха дыма. Она покрутила головой, надеясь, что ей удастся продлить свой блаженный и безмятежный покой и чудесный сон, в котором она лежала в объятиях Дрого на лугу, полном цветов. Но, услышав громкий, надсадный кашель Мэй, она окончательно пришла в себя и села.
Обоз стоял. Мимо стремительно мчались норманнские всадники. Слышался сильный шум, раздавались отдаленные выкрики, ржание лошадей. Ида оглянулась и увидела, что их повозка зажата соседними со всех сторон — двинуться было невозможно.
Поняв, что это надолго, Ида знаком попросила у Иво бурдюк с водой и, сделав большой глоток, передала его Мэй.
Иво заговорил с одним из норманнских воинов, стоявших неподалеку от повозки. Пока их беседа не перешла в горячий спор, Ида переводила ее содержание Мэй, но потом потеряла нить разговора — речь стала слишком быстрой. Впрочем, Ида и не пыталась понять ее, она внезапно услышала чьи-то жалобные голоса. Поначалу очень слабые, они постепенно усиливались, настойчиво продолжая звучать в ее голове. Ида прислушалась, удивляясь, что голосов, которые молили о помощи, так много, и вдруг отчетливо разобрала детский крик. Он был столь пронзителен и жалок, что у Иды навернулись на глаза слезы. Она, не раздумывая, соскочила с повозки и, не обращая внимания на оклики Мэй, бросилась в том направлении, откуда, как ей казалось, доносился горестный призыв. Ида не знала, что именно будет делать, помчалась вперед, подгоняемая звучащими в этом зове ужасом и отчаянием.
Поднявшись на холм, она увидела внизу горящую деревню и с первого взгляда поняла: отряд норманнов напал на безоружных жителей и безжалостно истребляет их и грабит дома. Вскипев от ярости, Ида бегом устремилась на крики о помощи, которые теперь слышала собственными ушами. Ей пришлось прятаться за деревьями, чтобы остаться незамеченной. Скоро Ида оказалась на дальнем конце деревни. По небольшой площади, окруженной всадниками, метались из стороны в сторону несколько женщин и детей. Норманнам явно доставляли удовольствие страх и смятение жертв — они хохотали и улюлюкали. Ида нисколько не удивилась, узнав в одном из этих негодяев Ги; секунду спустя она увидела, как Ги занес меч над женщиной, пытавшейся закрыть своим телом двух маленьких детей, и опустил его на ее голову. Вскрикнув от ужаса и негодования, Ида кинулась к несчастной, которая рухнула наземь.
— Ублюдок! — подбежав, исступленно закричала она. Ги вздрогнул и выпрямился в седле, сверля ее своим змеиным взглядом. — Доказываешь свою рыцарскую доблесть, убивая беззащитных?
— А, шлюха Дрого, — злобно процедил он. — Ты совершила ошибку, явившись сюда. Никто не имеет права учить меня, кого мне следует убивать, а кого нет. Теперь ты тоже подохнешь. Я скажу, что спутал тебя с этими саксонскими свиньями.
Взмахнув мечом, он попытался ударить ее по голове. Ида чудом сумела увернуться и, изловчившись, обеими руками схватила норманна за ногу. Воспользовавшись секундным замешательством Ги, она изо всех сил рванула его вниз; Ги потерял равновесие и слетел на землю. Мгновенно вскочив, он повернулся к Иде, весь багровый от бешенства. Бросив быстрый взгляд на остальных норманнов, Ида заметила, что они не трогаются с места; судя по ироническим усмешкам, которыми обменивались всадники, происходящее их весьма забавляло.