В 1890 году расширили «для удобнейшего помещения богомольцев» крепостную часовню.
Здесь и помещался теперь Шлиссельбургский образ Казанской Божией Матери…
Можно рассуждать, что если бы остался жив Гермоген, может, и не вернулись бы так быстро в Кремль предатели-бояре и, может быть, не удалось бы им так легко оттеснить от руководства страной ее освободителей. Может быть, и выбрали бы тогда царя из тех, кто освобождал Москву от поляков, а не из тех, кто защищал Москву от народного ополчения. Может быть, и взяли бы тогда верх те, кто считал, что у русского человека есть силы, чтобы устроить свою страну без пришлых людей, а не те, кто считал, что нам надо завозить для управления нами шведов, поляков или немцев…
Но говоря об этом, мы попадаем в то пространство нашей истории, которое по сложившейся традиции закрыто для осмысления.
К сожалению, в XIX веке наши прославленные историки вскользь упоминали об этих событиях, спеша скорее миновать запутанные переулки и загороженные площади нашей истории… Однако если мы сами забываем пространства своей истории, эти площади будут застроены людьми, которые бы хотели, чтобы у нас вообще не было никакой истории.
События конца XIX – начала XX века доказали, что застройка эта ведется в нашей стране не только в переносном, но зачастую и в самом прямом смысле.
В 1896 году Константин Маковский создал наполненную высоким патриотическим пафосом картину «Минин на площади Нижнего Новгорода, призывающий народ к пожертвованиям». Интересно, что примерно в это же время как раз напротив церкви, с паперти которой, по преданию, обращался к нижегородцам Кузьма Минин, купец Н.А. Бугров построил ночлежный дом, послуживший А.М. Горькому прототипом ночлежки в пьесе «На дне».
С одной стороны, конечно, благотворительность, а с другой – откровенное глумление.
Бугров и Горький как бы свели и поставили друг против друга воодушевленную идеей спасения Родины, объединенную жертвенным порывом Россию Минина и Пожарского и Россию деклассированных спившихся босяков, все помыслы которых сведены к поиску выпивки.
И они смотрели друг на друга, эти две России, и не узнавали себя.
Н.А. Бугров принадлежал к тому типу волжских купцов, о которых трудно сказать, чего в них больше – самобытности или самодурства, но мы не будем утверждать, что он осознанно выбирал место для своего ночлежного дома, из которого – его слова! – «как из омута, никуда нет путей».
Это и неважно…
За Бугрова выбирали место ночлежки те темные силы, которые, по свидетельству современников, порою всецело завладевали его душой.
Ну а Максим Горький, создававший свою пьесу об обитателях бугровского дома, думается, о символизме соседства этого дома с Россией Минина и Пожарского знал совершенно определенно.
На дно в его пьесе, художественные достоинства которой, по нашему мнению, весьма относительны, погружаются не только обитатели ночлежки, но и вся Русь, еще сохранившая способность противостоять предательству и измене, Русь, еще обладающая силой спасти саму себя.
Пьесу «На дне» Алексей Максимович Горький написал в 1902 году, а 29 июня47 1904-го в час ночи из летнего храма при Богородицком женском монастыре украли саму чудотворную икону… Кражу совершили профессиональный церковный вор Варфоломей Андреевич Стоян, называвшийся Чайкиным, и его подельник, карманник Ананий Комов.
В ту же ночь на окраине Казани, в доме Шевлягина по Кирпично-Заводской улице, где Стоян (Чайкин) арендовал целый этаж, эти словно сошедшие с горьковских страниц монстры разрубили топором первообраз чудотворной иконы Казанской Божией Матери, чтобы побыстрее отделить от нее драгоценные камни и золото. Обломки и щепки от чудотворной иконы теща Чайкина, 49-летняя Елена Ивановна Шиллинг, «отталкивающей наружности старуха, тип старой сводни», сожгла в железной печке.
Надо отдать должное полиции.
Расследование преступления было проведено грамотно и оперативно. Смотритель Александровского ремесленного училища Владимир Вольман, прочитав в газетах, что при краже был сломан замок наружной двери собора, сообщил в полицию о золотых дел мастере Николае Максимове, заказавшем у него в училище мощные разжимные щипцы, совершенно ненужные в ювелирной работе.
Максимов после очной ставки с Вольманом сознался, что заказал щипцы по поручению своего давнего покупателя Федора Чайкина.
Полиция, несмотря на поздний вечер, немедленно отправилась в дом Шевлягина по Кирпично-Заводской улице, однако обнаружила там только Елену Ивановну Шиллинг и девятилетнюю Евгению – дочь Прасковьи Кучеровой. Сам Чайкин за несколько часов до появления полиции вместе со своей гражданской женой Прасковьей Кучеровой уехал на извозчике на пристань.
18 июля Чайкин и Кучерова были задержаны в каюте прибывшего в Нижний Новгород парохода «Ниагара». У задержанных оказались фальшивые паспорта на имя супругов Сорокиных.
К тому времени полиция уже произвела тщательный обыск на квартире Максимова и в доме Шевлягина. На квартире Максимова были найдены жемчужины, в которых монахиня Варвара, состоящая многие годы при чудотворной Казанской иконе, опознала украшения с похищенной святыни.
Успешным был обыск и на Кирпично-Заводской улице.
Полицейским удалось найти тайники, наполненные драгоценностями. Согласно протоколу, в ходе обыска обнаружены были «куски пережженной проволоки, 205 зерен жемчуга, перламутровое зерно, камешек розового цвета, обломок серебра с двумя розочками, 26 обломков серебряных украшений с камнями, кусочек золота, 72 золотых обрезка от ризы, завернутые в рукав платья, 63 серебряных обрезка ризы и венца, пластинка с надписью «Спас Нерукотворенный»48, серебряный убрус, смятый в комок, и другие подобные предметы».
Важные показания дала девятилетняя Евгения Кучерова.
Она показала, что накануне кражи Чайкин вместе с Ананием Комовым уходил поздно вечером из дома. Каждый имел при себе шпалеру (револьвер).
Утром девочка проснулась на рассвете и увидела, как отчим рубит секачом икону Спасителя, а Комов топором – икону Казанской Божией Матери.
Разрубленные куски иконы были сложены в железную печь, после чего бабушка (Елена Шиллинг) зажгла огонь.
От дыма она вытирала рукавом глаза, и это не понравилось Чайкину.
– Мамаша у нас сегодня плаксивая… – сказал он Комову.
Читаешь эти показания – и вспоминаешь сон, приснившийся в 1579 году дочери казанского стрельца Матрене.
Прекрасным в этом сне был лик Богородицы, но дышал пламенем.
– От иконы исходило пламя, и прямо на меня, будто готовое сжечь… И голос я слышала… – Матрена наморщила лоб и повторила, стараясь не пропустить и не перепутать ни одного слова. – Если ты… не поведаешь… глаголов Моих… то Я… явлюсь в другом месте…
Сверстница Матрены Евгения Кучерова через 325 лет воочию увидела это ужасное пламя.
Оцепенев, смотрела она, как режет отчим сияющие драгоценными камнями ризы. Потом подняла с пола откатившийся камешек с Казанской иконы Божией Матери и зажала его в кулачке.
Показания Евгении Кучеровой помогли задержать последнего подозреваемого – «юркого, подвижного человека с плутовато-хищным выражением глаз и характерным длинным тонким носом, загнутым кверху» – Анания Комова.
Он был арестован в день праздника Казанской иконы Божией Матери. Тем летом произошло долгожданное для России событие. 30 июля 1904 года родился наследник престола, царевич Алексей.
«Когда я буду царем, – скажет он своему наставнику, – в России не будет бедных и несчастных».
Но мы знаем, что ненавистники России помешали стать царем этому долгожданному царевичу, родившемуся – увы! – после того, как святотатцами уничтожена была великая святыня России…
После уничтожения Казанской иконы Божией Матери начинаются и самые тяжелые поражения русско-японской войны, и Кровавое воскресенье, и вся смута 1905 года!
Странно и как-то обреченно переплетаются между собою даты тех событий…
Слушание дела в Казанском окружном суде происходило в дни, когда японцы пошли на четвертый штурм Порт-Артура.
Столь схожий с героями Горького Варфоломей Стоян (Чайкин) рассказывал на суде, как сжигали они национальную святыню России. Он говорил это и «суетливо, с гримасами всматривался в публику» своими «наглыми до дерзости глазами».
Строчили в записных книжках газетные репортеры.
Присяжные заседатели, позевывая, слушали клюквенника, уничтожившего одну из главнейших святынь нашей страны. Согласно их вердикту Варфоломей Стоян получил за свое преступление 12 лет каторги, Ананий Комов – 10 лет каторжных работ. Приговор ювелиру Николаю Максимову (два года и восемь месяцев арестантских рот) и Прасковье Кучеровой и Елене Шиллинг (по пять месяцев тюремного заключения) был еще мягче 49.
В день оглашения этого вердикта японцам удалось овладеть господствующей над Порт-Артуром высотой, и они начали вести прицельный огонь по русским военным кораблям, стоящим на рейде… Разумеется, сатанинское деяние Варфоломея Стояна (Чайкина) и его тещи, «старой сводни» Елены Ивановны Шиллинг, отличается от замешанной на откровенном глумлении благотворительности купца Багрова, от русофобских сочинений Горького, от холодной ненависти к православию профессиональных «русских» революционеров, от поздравительных телеграмм, которые посылали японскому микадо петербургские студенты, но отличается только своими масштабами.
По сути это однотипные явления.
Одна задача тут – как можно сильнее оплевать и унизить русского человека, одна цель – лишить его всякой надежды на национально ориентированное устройство своей собственной страны…
И вот так и получилось, что была уничтожена чудотворная икона Казанской Божией Матери, и был 1917 год, и было все то, что было…
В начале ХХ века в Ростове-на-Дону вышла брошюрка Александра Степановича Пругавина «Прошлое и настоящее Шлиссельбургской крепости».