Помни, что над нами те же звезды
И небесной выси синей лапы.
Мама, дорожи мгновеньем каждым,
Ведь успеть так много тебе надо.
Не бывает жизни в жизни дважды,
Не бывает света в пустом взгляде.
Мама, не отчайся. Умоляю!
Ты нужна мне сильной и счастливой.
Не в аду я и не в ложе рая.
Мое сердце не остановилось.
Не поверь, слезами умываясь,
Что погибла я от рук злодея.
Я вернусь к тебе, я постараюсь.
Не вернуться я к тебе не смею.
Катины картины
Карстэн Графф
Глядя на картины, написанные Катей в заточении, я чувствовал, как моя душа наполняется глубокой тоской. Конечно, я уже знал ее, знал, в каких обстоятельствах были созданы эти изображения. Работая над книгой, я задумался, почувствует ли обычный зритель смысл этих картин, не зная стоящей за ними истории. И тогда я решил получить объективное профессиональное мнение. Я обратился к художнику Йенсу Теглеру. Йенс не просто мой друг, он очень чуткий человек, способный на эмпатию. Более 25 лет он остается профессиональным художником. С его помощью я хотел понять, не повлияла ли на мое понимание Катиных картин эмоциональная связь с самой Катей. Чтобы Йенс был полностью объективен, я не стал ничего ему рассказывать – ни о картинах, ни об их авторе. Вот что написал мне Йенс, после того как целую неделю изучал Катины картины.
Привет, Карстэн,
я внимательно рассмотрел картины, которые ты мне прислал. Я удивился, что ты не хочешь ничего рассказывать об авторе, но это пробудило мое любопытство. Последние несколько дней я постоянно к ним возвращался.
Я сразу решил, что они написаны любителем. Использование стилизованных сексуальных моделей традиционным образом показалось мне простым клише. Но потом я заглянул глубже, внимательнее изучил фон. Удивительно, но фон картин был всегда написан очень осознанно, приглушенными, меланхоличными тонами. Почему художник создал такой контраст между фоном и моделью? Изучив фон, я понял, что модели написаны вовсе не так поверхностно, как мне показалось поначалу. Передо мной были не обычные порнографические картинки. Художник явно обладал поразительной эмпатией и глубокими познаниями в области анатомии. Многие элементы, например, руки и ступни женщин, очень выразительны. Ступни часто становятся анатомическим кошмаром для художника или иллюстратора, работающего с обнаженными моделями. Но только не для этого автора. Чем больше я смотрел на картины, тем явственнее становилось для меня чувство одиночества. Меня поразило то, что эти картины вызывали сочувствие к моделям. Именно так я стал воспринимать твои картины в последние дни. А потом мне стало ясно: это эмоциональные автопортреты!
И тогда я понял, что они написаны женщиной. Я чувствую ее боль, мне глубоко жаль несчастную женщину, их написавшую. Передо мной работа не любителя, а настоящего художника – вне всякого сомнения.
Роды под землей
Катя Мартынова
Все время заточения я постоянно представляла, как вернусь в родной дом. Я клялась себе, что с того дня буду наслаждаться каждым днем, каждым часом, каждой секундой жизни. Вернувшись домой, я буду изо всех сил стараться создавать счастливые моменты. Я знала, что за пределами этого жуткого, кошмарного места существует прекрасный мир, и была уверена, что когда-нибудь он снова будет принадлежать мне. Помнить о внешней реальности было нелегко – особенно когда Виктор злился на нас и на несколько дней оставлял нас без света. Я лежала в темноте, представляя счастливое лето, вспоминая солнце и небо. Я изо всех сил старалась почувствовать солнечный свет и тепло. А иногда я вспоминала зиму, в мельчайших деталях восстанавливая ощущение снежинок, тающих на лице. Я буквально видела, как снежные хлопья падают с неба, и чувствовала, как они тают на моей коже. Мне безумно хотелось снова испытать это. Я клялась никогда больше не расстраивать маму, всегда слушаться отца и никогда не ссориться с сестрой. Я обещала себе, что, вернувшись домой, буду с улыбкой делать всю работу по дому, которую поручат мне родители. Я буду терпеливо и прилежно учиться, как хотел отец. Я часами мечтала о жизни после заточения. Во мне всегда жила надежда, что когда-нибудь все вернется на круги своя. Но, несмотря на эти чудесные мечтания, порой меня охватывало отчаяние – и эти мысли были куда как реалистичнее. Шансы когда-нибудь вырваться из темницы живой были почти равны нулю.
В первое лето в заточении мы с Леной так ослабели от подземной жизни, что даже наш мучитель почувствовал, что долго мы так не протянем. Я точно знала, что выводить нас в первую камеру, чтобы мы могли немного подышать свежим воздухом и размяться, он стал не из сочувствия и не ради заботы. Виктор мыслил как крестьянин. Чтобы заниматься сексом, мы должны быть живы, а для этого нам нужны свежий воздух и движение. Живот Лены рос, мы понимали, что ей скоро рожать. Мысль о родах в бетонной клетке была чудовищной. Лена страшно ослабела от подземного существования. Она могла умереть в родах без квалифицированной помощи. Мы часто говорили об этом, и предстоящие роды нас страшно пугали. Мы еще сильнее стали просить Виктора освободить нас. Но все попытки пробудить в нем сочувствие были тщетны. Он лишь холодно ухмылялся в ответ на все наши мольбы. И мы расстались с надеждой на то, что рождение малыша пробудит в нем какие-то эмоции и душевное тепло. Хотя это было непостижимо: ведь родитель не может не испытывать чувств к собственному ребенку! Он не сможет и дальше насиловать нас после этого.
Когда Лене пришло время рожать, Виктор притащил нам кое-какие вещи, которые, по его представлению, должны были помочь нам справиться с родами. Он принес стопку хлопковых простыней, ножницы и перекись водорода для дезинфекции. А еще он дал нам учебник для акушерок. Из него мы должны были почерпнуть информацию по гинекологии и деторождению.
– Учитесь, пока есть время, – проворчал он. – В этой книжке написано все, что вам нужно знать.
С этими словами он захлопнул люк и задвинул засовы.
Пролистав учебник, я пришла в еще больший ужас. Из него я поняла, что настоящей акушеркой мне не стать, и начала бояться даже открывать эту ужасную книгу. До последнего момента я надеялась на чудо, которое избавит меня от необходимости читать учебник и выполнять опасную процедуру. Но за несколько дней до родов мне стало ясно, что выхода нет. До того момента я вообще не думала о родах. Я знала лишь, что без посторонней помощи женщине очень трудно с этим справиться. И тогда я дрожащими руками раскрыла учебник, чтобы понять, что же нужно делать. Прочитав пару абзацев, я поняла, что не обладаю знаниями, необходимыми для восприятия информации. Учебник явно не был рассчитан на пятнадцатилетнюю девочку, никогда не учившуюся анатомии. Иллюстрации оказались очень сложными и совсем неинформативными. Я листала страницы и поражалась сложности процесса. Со страхом я прочитала абзац, где говорилось, что для родов требуется не только присутствие врача и акушерки, но еще и наличие множества приборов и лекарств. Только так можно обеспечить безопасное появление ребенка на свет. У нас же было только то, что принес Виктор. Отчаянно пытаясь почерпнуть из учебника хоть какие-то знания, я нашла конкретные инструкции только по одной части этой сложной процедуры: что нужно делать, когда ребенок уже родится. Кроме того, я выяснила, что перед рождением плод следует развернуть так, чтобы он шел головкой вперед. Когда мы обе прочитали этот раздел, то принялись определять положение головки плода. Но мы ничего не чувствовали и не понимали. Ясно было лишь одно: ребенок двигается, а значит, он жив.
Все произошло в ночь с 5 на 6 ноября. У Лены начались роды: отошли воды и начались схватки. Лена лежала в нашей постели, крича от мучительной боли, а я могла лишь страдать и рыдать вместе с ней. Каждый раз, когда она кричала, у меня сжималось сердце: ведь я ничем не могла ей помочь. После нескольких мучительных часов ей удалось вытолкнуть головку ребенка. Мне было страшно смотреть на нее, и я почти все время сидела к ней спиной, безудержно рыдая. Я слышала крики Лены, и вдруг они стихли. Я не знала, что произошло. Мне было слишком страшно обернуться. Но когда она заговорила, я вытерла слезы и обернулась. Увиденное меня поразило. Я не могла понять, как Лене удалось вытолкнуть ребенка. Измученная, она лежала на постели, держа на руках новорожденного мальчика. Я мгновенно преодолела страх и отвращение. Я знала, что нужно делать. Быстро найдя нужный раздел в учебнике и изо всех сил сдерживаясь, я тщательно следовала инструкциям. Сначала я ножницами перерезала пуповину, обмыла место среза перекисью и перевязала пуповину ниткой. Потом я обтерла маленькое тельце от крови и запеленала его в кусок простыни. Все это время младенец кричал. Хотя беременность была нечеловечески тяжелой, малыш казался на удивление сильным и здоровеньким. Он кричал очень громко. Насколько я могла судить, его рост и вес тоже были вполне нормальными. Лена приложила его к груди, и вскоре он заснул.
– Я назову его Владиславом, – сказала Лена, целуя малыша.
Она казалась очень счастливой.
В ту ночь мы почти не спали. Мы сидели на постели и рассматривали маленького Влада. Обе мы вздохнули с облегчением: Лена справилась и выжила после родов. Мы втайне надеялись, что, увидев сына, Виктор смягчится.
На следующее утро, когда он пришел, мы показали ему младенца и сказали, что у него родился сын. Но он взглянул на младенца лишь мельком. Стало ясно, что Виктору нет до малыша никакого дела. Он приказал мне быстро подняться в зеленую комнату: он опаздывает на работу, и ему нужно перепихнуться по-быстрому.
Разум насильника
Карстэн Графф
Я провел в Рязани почти месяц.