– Наверняка. Но именно тщательное следование «Камасутре» и привело его затею к краху.
– Каким образом?
– Если бы он не опирался на нее, то никогда не совершил бы ошибки, которая позволила вам бежать из заточения.
– Как же наше бегство связано с «Камасутрой»?
– Вы поймете, когда прочтете все остальное.
– Хорошая приманка! – Катя поставила в письме смайлик. – Не могу дождаться!
– Что вы в целом думаете о первой части книги?
– Я в очередной раз убедилась в том, что наше спасение было настоящим чудом. А еще я не могу поверить, что раньше не понимала, как тщательно он готовился к преступлению и что думал обо всем этом. Никто не задумывался над мотивами Виктора и не вникал в детали его жизни. Я очень благодарна вам за то, что вы дали мне возможность это прочитать.
– На месте преступления я много думал о его образе мыслей. Дом и гараж сейчас в ужасном состоянии. Когда он строил темницу, все было в таком же запустении. А он тратил время, силы и средства на темницу, где мог заниматься сексом. Это показывает, насколько сильна была его одержимость. Похоже, он постоянно читал о сексе и погружался в сексуальные фантазии.
– Да, вы правы. Подземелье – это физическое воплощение его одержимости.
– И символ его мечтаний и устремлений. Такой чуткий человек, как вы, должны были чувствовать это в заточении. Интересно, что вы почувствовали бы, если бы снова оказались в этом месте? Вы возвращались туда после освобождения?
– Да, – ответила Катя. – Несколько лет назад мы с Леной были там с британской съемочной группой. Это было до того, как новый хозяин все там затопил. Журналисты убедили нас спуститься в подвал.
– И что вы почувствовали?
– Поначалу нам показалось, что это очень легко, но когда пришлось снова спускаться по лестницам в камеру, нас охватил ужас. Помню, мне казалось, что вот-вот за нами захлопнется люк и мы снова окажемся в заточении. Это была какая-то иррациональная паранойя. Вернуться туда было жутко – но и необычно.
– В каком смысле?
– Мне было трудно представить, что наши страдания там длились так долго. Камера показалась мне намного меньше, чем я помнила.
– Что вы почувствовали, когда вышли оттуда?
– Огромное облегчение. Войти туда и выйти свободной женщиной многое значило для меня. Я сумела примириться с прошлым. Понимание того, что в ад можно спуститься и вернуться из него, сделало темницу не такой страшной.
– Наверное, то же самое вы почувствовали бы после встречи с Виктором. Если вы встретитесь с ним сильной и свободной женщиной, он станет не так страшен для вас.
– Возможно, вы правы, но это выше моих сил. Не думаю, что я на это способна.
– А что, если бы он сам захотел встретиться с вами, чтобы попросить прощения?
– Может быть, тогда я и встретилась бы с ним… Но его сердце холодно как лед. Не думаю, что он способен на раскаяние. Если он и попросит прощения, это будет неискренне.
– Понимаю… Не думаю, что годы, проведенные в тюрьме, сделали его более честным и чутким человеком. С насильниками – и в особенности с теми, кто насиловал детей, – в тюрьмах обращаются со всей жестокостью. Они находятся на низшей ступени тюремной иерархии. А Виктор настолько прославился, что ему вряд ли удалось скрыть свое прошлое. Если заключенные его и не убили, то там ему пришлось еще тяжелее, чем в Скопине.
– Трудно поверить, что такое возможно…
– Если вы читали о нем в интернете, то наверняка видели, что кое-кто писал, будто он пытался покончить с собой. Однако эта информация не подтвердилась. Как вам кажется, он мог бы совершить самоубийство?
– Он слишком большой трус для такого.
– А вы или Лена не думали о самоубийстве в заточении?
– Нет, – мгновенно ответила Катя. – Я никогда не думала о самоубийстве. Уверена, что и Лена тоже. Ужасные условия, в которых мы жили, постоянно напоминали нам, как прекрасна жизнь за пределами нашего подвала. Мы мечтали снова вернуться в эту жизнь. Даже в самые худшие моменты я продолжала верить в то, что кошмар когда-нибудь завершится. Если я соберусь с силами и продолжу бороться, в один прекрасный день все кончится. Виктор был маньяком, но я точно знала, что когда-нибудь он совершит ошибку.
– А не тяжело ли вам было постоянно находиться в обществе другого человека? Вы постоянно были вместе, даже спали в одной постели каждую ночь. Это непросто для любого. Что бы вы сделали, если бы устали друг от друга? Была ли у вас возможность хоть как-то уединиться или отстраниться друг от друга?
– Иногда мне хотелось побыть одной. Наверняка Лена чувствовала то же самое. Но мы научились заниматься собственными делами и оставлять друг друга в покое при необходимости. Лена много времени посвящала изучению английского языка по принесенному Виктором учебнику. А я, как вы знаете, занималась поэзией и живописью. Мы мало разговаривали друг с другом. Мы обе понимали, как важно уединение.
– А были ли у вас конфликты? Вы ссорились?
– Нет! Ни разу! Думаю, мы обе понимали, что самое ценное и необходимое для выживания – это поддержка и взаимная любовь.
– А сегодня? Вы с Леной встречаетесь? Поддерживаете друг друга?
– В первое время после освобождения мы часто встречались, но постепенно отдалились друг от друга. Сейчас мы редко общаемся. Вы же понимаете, Лене в заточении пришлось хуже, чем мне. Поначалу ей очень хотелось говорить о том, что произошло, но теперь она хочет оставить все это в прошлом. А для меня очень важно рассказывать о случившемся. После освобождения я участвовала в нескольких телевизионных программах и открыто говорила о своем прошлом. Я понимаю, что Лене больше не хочется вспоминать о случившемся. У нее все хорошо, она живет с другом, и у них есть дети. Она решила оставить прошлое позади.
– Когда Лена впервые вышла из подвала? Как она на это реагировала?
– Лена не выходила из камеры до самого освобождения. Ни разу! Она долго была беременна, ей трудно было ходить. Иногда Виктор выводил ее в «прихожую», где она могла выглянуть наружу через открытый люк. К счастью, он догадывался, что без свежего воздуха мы не выживем. Я до сих пор не понимаю, почему меня он иногда выводил на улицу, а Лену никогда.
– Думаю, для этого было несколько причин, но я расскажу об этом в следующей части истории Виктора.
Встреча с мамой
Катя Мартынова
Наступил новый, 2002 год. В новогоднюю ночь Виктор принес нам апельсины и конфеты. От вида конфет и фруктов меня замутило: слишком уж сильны были связанные с ними воспоминания о счастливых зимних праздниках, когда мы собирались всей семьей. Мне разрешали наряжать елку, потом мы с мамой резали салаты и накрывали на стол. А затем приходили гости. Стоило вспомнить о семье, как меня начинали мучить ставшие привычными, но от этого не менее болезненные вопросы. Как они сейчас? Думают ли обо мне? Ждут ли моего возвращения? Надеются ли на то, что я еще жива, или уже считают меня умершей?
Первого января я сидела в ужасной вонючей камере, уставившись в телевизор и чувствуя себя самым несчастным человеком на планете. Воспоминания о радости и счастье людей снаружи терзали меня с невыразимой силой. Мне хотелось швырнуть апельсины в отвратительное лицо нашего безумного мучителя. Я была готова взорваться, и меня охватило сильнейшее желание разбить телевизор. Мысль об этом охватила каждую клеточку моего мозга. Мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы сдержаться. Разбитый телевизор мог стать началом трагедии, которая разрушит во мне нечто ценное. Без него внешний мир может полностью изгладиться из моей памяти, и тогда моя прежняя жизнь перестанет существовать.
Воспоминания о минувшем – вот что поддерживало мою готовность жить дальше. Посреди черного отчаяния мысли о счастливом, беззаботном прошлом придавали мне силы. Больше всего меня пугало, что когда-нибудь я, возможно, не смогу вспомнить лица людей из своей прежней жизни: лица одноклассников, соседей, учителей. Меня постоянно мучил страх, что Виктор сможет уничтожить самое дорогое, что у меня осталось: мою память. И я изо всех сил лелеяла свои воспоминания. Почти каждую ночь я мечтала, как вернусь домой. Я мысленно разговаривала с родными, ходила по квартире, играла с нашим пуделем Керри. Эти чудесные видения были моими тайными сокровищами. Как-то утром, проснувшись в камере, я с поразительной точностью вспомнила увиденный сон. Мне снилось, что я гуляла где-то на природе и вдруг увидела вдали маму. Я кинулась к ней навстречу, мы обнялись и не могли оторваться друг от друга. Во сне я явственно чувствовала тепло маминого тела. Ее присутствие было настолько ощутимым, что, открыв глаза, я была почти уверена, что мы встретились в реальности. После этого я написала стихотворение, обращенное к маме:
Мама, забери меня отсюда!
Мама, я устала от бессилия.
Мама, я разочаровалась в людях
И в стране, где место есть насилию.
Мама, мое сердце неживое,
Но рукою нахожу пульс на запястье,
Мама, объясни мне, что со мною,
Ведь семнадцать месяцев неясно.
Мама, я боюсь ума лишиться,
В четырех стенах ходя по кругу,
Тяжкий груз ложится на ресницы,
Каплями стекая с них на губы.
Мама, докричись, срывая голос,
До меня, не выдержав разлуки,
Я не видела почти два года звезды
И не слышала привычные вам звуки.
Мама, одиноко мне сегодня,
Опустели полные глубины.
Мама, разделяют нас дороги,
Расстелившиеся лентой длинной,
Не пугает меня старый дьявол,
Но он запер на замок свободу.
Мама, не открыть ее ключами,
Мама, под землею я холодной.
Жизни смысл во тьме пустой не вижу,
Лабиринт судьбы мне неизвестен.
Мама, для меня тебя нет ближе,