Это было то самое, чего Петров ждал все эти дни. В Крымскую войну именно единство командования обеспечило стойкость обороны, и теперь должно быть то же самое. С него, Петрова, снималась главная забота — о надежности коммуникаций, связывающих с Большой землей. На нем оставалась организация сухопутной обороны и руководство ею. Это ему привычнее, тут он знает, что делать.
— Продумайте вопрос об использовании сил подходящей Приморской армии, — сказал ему Октябрьский. — Подготовьте приказ о распределении частей и соединений армии и флота по секторам обороны. Все отдельные отряды и батальоны необходимо влить в состав полков подходящих дивизий…
И снова Петров со своим начальником штаба полковником Крыловым до глубокой ночи просидели над картой, над донесениями командиров вышедших к Севастополю частей и дивизий, подсчитывая силы, прикидывая их распределение по фронту.
— Будем отдавать приказ об окончательной организации обороны, — сказал Петров.
— За чьей подписью? — спросил начальник штаба. — Октябрьский о своем вступлении в командование еще не объявил.
— Ждать нельзя, — сразу сказал командарм. — Вон даже ординарец говорит, что немец не дурак и опомниться нам не даст. Готовьте приказ, а с подписью решим…
И вот наступил день, которого с таким нетерпением ждали: с утра 9 ноября противник прекратил активные боевые действия. Только в районе Ялтинского шоссе заслон, состоявший из конников, был атакован превосходящими силами противника. Конники отошли к основным силам, и немцы, похоже, этим удовлетворились, приостановили продвижение.
В тот же день Петров подписал приказ о создании четырех секторов обороны, о назначении комендантов секторов, о сведении всех разрозненных частей и подразделений в единые соединения под единым командованием. Он подписал этот приказ как командующий Севастопольским оборонительным районом. Ждать с четкой организацией обороны далее было нельзя и часа. Надо было немедленно, сейчас же готовиться к новому, более организованному наступлению врага…
Часть вторая.ТРУДНОЕ НАЧАЛО
I
Вчерашний день на фронте был непривычно спокоен, и командарм, выезжая рано утром на передний край, взял с собой начальника штаба полковника Крылова. Ехали долго, сначала вокруг Южной бухты, потом вокруг Северной, потом по извилистым мокрым дорогам, вьющимся по склонам холмов, — до самых дальних рубежей 4-го сектора было не меньше двадцати километров.
— Надо же вам когда-нибудь выбраться на передовую, — словно бы отвечая сам себе, сказал командарм Крылову. — Начальник штаба — это начальник именно штаба, но и ему полезно знать, чем дышат люди в окопах.
— Да я и сам…
— Помню, — перебил Петров. — Помню, просился. Но на кого бы я штаб оставил? Положение-то было, сам понимаешь.
— И теперь не проще.
— Не проще, — согласился командарм. — Но по-другому. Теперь можно начальнику штаба и оглядеться. Чтобы, когда понадобится, иметь личное представление о войсках.
— Боюсь, что это понадобится очень скоро. Не в интересах немцев давать нам время.
— Вот пока оно есть, и надо оглядеться…
Неподалеку от кордона Мекензи их встретил майор Ковтун. Он стоял на дороге, расставив ноги, и смотрел на лихо мчавшуюся на него «эмку» командующего. Был он без шапки, гладкие, аккуратно зачесанные волосы блестели от мелкого дождя, сыпавшего все утро. Ковтун шагнул к резко остановившейся «эмке» и сразу, без лишних слов, начал докладывать обстановку. Не вылезая из машины, Петров терпеливо слушал его, не перебивал, пощипывал короткий ус. Когда Ковтун кончил говорить, командарм секунду помолчал, словно ожидая продолжения доклада, потом кивнул, сказал коротко:
— Я вернусь через четыре часа. Ищите меня у Воробьева. — И повернулся к шоферу: — Николай, газ!
Свистнув колесами, машина резко сорвалась с места и исчезла в хмарном рассветном сумраке.
У коменданта 4-го сектора, командира 95-й дивизии генерала Воробьева, пробыли недолго. Выслушали доклады о готовности частей, изучили схемы огня. За этот 4-й сектор, хоть и был он самым большим — 18 километров по фронту, — командарм не беспокоился: здесь стояла самая большая по численности бойцов дивизия. К Севастополю 95-я вышла в составе 3759 человек. Не то что 172-я, из которой едва удалось сформировать батальон. К тому же здесь, в 4-м секторе, оборонялась 8-я бригада, отчаянные моряки, всего несколько дней назад сумевшие крепко перепугать противника смелой разведкой боем — первой успешной операцией под Севастополем. И артиллерийское прикрытие здесь было достаточным — 10-я береговая батарея, 30-я башенная, три артполка. Но, всего скорей, не численностью войск объяснялась эта уверенность командарма — и 95-ю пришлось основательно пополнять за счет электромеханической школы, школы запаса БО, частей морской пехоты, — а именно этой недавней победой. Хорошо знал Петров, как мобилизует людей, как поднимает боевой дух даже небольшой успех.
Штаб 4-го сектора располагался неподалеку от деревни Любимовка. Отсюда, прямо с дороги, просматривалась стальная поверхность моря, бескрайняя, пустынная. Горизонт терялся в серой мгле, но все же казался очень далеким. Петров постоял возле машины, прежде чем сесть в нее, посмотрел в морскую даль. И вдруг повернулся к Крылову.
— Давайте завернем на пятнадцать минут на Братское кладбище, здесь совсем близко. — И добавил укоризненно: — Вы ведь там вообще еще не были.
Вскоре машина подъехала к каменной ограде, в которую была врезана невысокая арка ворота. Они вышли на мокрую каменистую тропу, огляделись. Было пустынно вокруг, даже ветер приутих, словно не желал нарушать вечного покоя.
— Ни одной живой души, — сказал Крылов.
— Зато сколько мертвых, — в тон ответил Петров и кивнул на надпись у ворот. Он посмотрел, как мрачнеет, меняется лицо начальника штаба, читавшего скорбную надпись, и пошел через ворота в лабиринт кладбищенских дорожек. Поодаль остановился, оглянулся. Крылов все еще стоял в воротах перед надписью, сообщавшей, что здесь, на этом кладбище, похоронены 127583 защитника Севастополя. Для всех, кто видел эту цифру впервые, она казалась неестественно огромной. А теперь, когда на этих самых рубежах шли бои, она просто-таки ужасала. Сколько же крови впитала в себя эта земля, сколько костей покоится под этими камнями! А сколько еще прольется здесь крови!
Снова громыхнули орудия крейсера «Червона Украина», стоявшего по другую сторону широкой бухты, у Графской пристани, тяжелое эхо прокатилось над братскими могилами. Подошел Крылов, молчаливый, помрачневший, и они пошли между квадратными плитами серого камня, в трещинах которого торчали пучки сухой травы, пошли к церкви-памятнику, похожему на старорусский шлем. Церковь была построена из белого инкерманского камня, на куполе ее высился массивный гранитный крест. В сумрачном свете они разглядели внутри церкви причудливую мозаику и черные мраморные доски на стенах с длинным перечнем воинских частей, принимавших участие в обороне, с многочисленными фамилиями генералов, адмиралов и офицеров, убитых здесь без малого девяносто лет назад.
— Поехали, Николай Иванович, пора.
Они вышли из церкви и направились вниз по склону по тропе между плит.
— Такие потери! — сказал Крылов. — Какие жестокие бои были здесь.
— Лучше сказать: какая массовая самоотверженность была здесь, — ответил Петров.
Возле машины он оглянулся, еще раз окинул взглядом невысокую арку ворот, конический купол церкви на холме, сказал задумчиво:
— Да, не посрамить славы предков — это здесь, в Севастополе, значит особенно много…
На дороге их снова встретил майор Ковтун, стоявший без шинели и без шапки.
— Слава богу! — вместо обычного доклада воскликнул он. — А я уж перепугался: командарм пропал. Еще час назад из штаба Воробьева сообщили, что вы выехали, а все нет и нет.
— Не час, а пятьдесят две минуты, — уточнил Петров, взглянув на часы. — Ладно, докладывайте.
— Везде тихо, товарищ генерал.
Петров поморщился, подумал и вылез из машины, пошел к домику, где был телефон, принялся обзванивать сектора обороны. Доклады отовсюду поступали одинаковые: противник зарывается в землю и, если не считать пулеметных и артиллерийских обстрелов, никакой активности не проявляет.
— Если не проявляет активности, значит, готовится, — сказал Петров, повернувшись к своему начальнику штаба. — Не даст он нам долго отдыхать. Не прозевать бы прорыва.
Он вернулся к машине, дождался, когда Крылов и адъютант, лейтенант Кохаров, сели на свои места, встал на подножку и резко бросил шоферу:
— В штаб. Николай, газ.
Всю дорогу он не проронил ни слова и только при въезде на площадь Ленина поднял руку и, махнув на низкую колоннаду Графской пристани, сказал устало:
— Останови.
Он не стал спускаться по лестнице к воде, постоял у колонн, посмотрел на стальную громаду крейсера «Червона Украина», покачивавшуюся на воде. В первый момент ему показалось странным, что такая махина может отчего-то качаться: крейсер стоял недалеко от берега, тут не было даже тех волн, что морщили гладь широкой бухты. Один за другим всплеснулись вдалеке три белых разрыва: как видно, вражеская артиллерия все же пыталась нащупать корабль. Тут оглушительно громыхнули бортовые орудия, крейсер заметно дернулся, и стало ясно, отчего он раскачивается, — от собственных залпов.
Петров знал, что крейсер этот был спущен на воду еще до революции и в начале имел название «Адмирал Нахимов». И он невольно оглядел колонны Графской пристани, тоже связанной с прославленным адмиралом, подумав, что здесь, в Севастополе, куда ни посмотри, повсюду незабываемые следы героической обороны. Вспомнил слова Льва Толстого, часто повторяемые в последнее время: «Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникло в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости и чтобы кровь не стала быстрее вращаться в ваших жилах». И подумал, что память о той обороне живет и будет жить в обороне этой, вдохновлять ослабевших, умножать силы тех, кто силен духом, что геройство предков, спящее в каждом человеке, обязательно пробудится, как от малейшей искры пробуждается огонь, спрятанный до поры в порохе. И эта связь времен, эта наследственная память будет здесь, в Севастополе, важнейшим оружием, которое позволит одерживать победы в условиях, когда по всем теоретическим расчетам побед не должно быть.