Семпроний задумался, а затем кивнул.
— Думаю, я понимаю тебя. Когда ты должен покинуть твой дом?
— К концу месяца. Тавр уже оформил нужные документы. Я поручил Аматапу продать все домашнее имущество и отдать деньги тебе для Луция. В том числе деньги за серебряное копье, когда оно будет продано.
— Тебе нет нужды делать это. У меня хватает денег.
— Это твои деньги, господин, — напряженно ответил Катон. — Я не приму благотворительности ни от кого ни для себя, ни для моего сына.
— Луций мне внук, — мягко ответил Семпроний. — Моя плоть и кровь.
Катон увидел в его глазах обиду и пожалел, что высказался столь резко. По правде сказать, он хотел порвать все связи с Юлией, какие только возможно. Нельзя винить сенатора в том, как вела себя его дочь, но тем не менее он есть и всегда будет напоминанием о ней. Как и Луций, признался себе Катон.
— Ты и так много сделал для Луция, — сказал Катон. — И я благодарен тебе.
Макрон стоял поблизости, и в этот момент у него в животе громко заурчало. Семпроний кивнул в его сторону.
— Кое-кому пора поесть. Когда увидимся?
— Возможно, завтра, господин.
Они посмотрели друг другу в глаза, и сенатор кивнул.
— Что ж, хорошо. Приятного аппетита. А ты, Луций, веди себя хорошо. Иначе тебя никогда не примут в Сенат.
Глаза малыша озорно блеснули, и он прижался к ноге Катона, будто ища защиты. Катон испытал ни с чем не сравнимую радость и нежно погладил сына по голове, глядя, как Семпроний пошел к столам, за которыми расположились сенаторы. А затем взял сына за руку и слегка потянул.
— Ладно, Луций, пойдем.
Мальчишка поглядел на Макрона и мгновенно схватил центуриона за большой палец свободной рукой. Макрон радостно улыбнулся.
— Вот оно! Трое парней будут весь вечер веселиться в величайшем городе мира! Что может быть лучше?
— По крайней мере, одному из парней придется лечь спать пораньше. И не думаешь, что ему надо немного подрасти прежде, чем он начнет пить и шляться?
— Справедливо. Пока что пусть пробавляется фруктовыми сладостями. Прочие попробует, когда вырастет. Хорошо, парень?
Макрон подмигнул Луцию.
Луций попытался подмигнуть в ответ, но у него получилось лишь пару раз открыть и закрыть глаза.
— Сладости! — сказал он, кивая.
Катон тихо застонал и умоляюще возвел глаза к небу.
— Во имя богов! Юпитер, Величайший и Всемогущий, прошу, избавь моего сына от пороков старых вояк, таких как центурион Макрон.
Они подошли к одному из столов, поближе к месту, предназначенному для императора и нашли свободное ложе. Возлегли, а Луций сел между ними, скрестив ноги. Императора долго ждать не пришлось. Зазвучали трубы, возвещая прибытие императора и свиты, и все гости встали, ожидая, пока Клавдий и его приближенные займут места. Мимо возвышения прошла еще одна группа людей, и Катон увидел Каратака и его родных, унылых, но все-таки живых. Им предстояло привыкнуть к своей участи, провести остаток дней вдали от родины, в золоченой клетке Рима. Снова зазвучали трубы. Император начал есть, и все остальные гости устроились за столами и тоже начали вкушать пищу.
Макрон мгновенно протянул руку к подносу с выпечкой. Положив несколько печений на бронзовую тарелку, он поставил ее перед собой и Катоном.
Луций с подозрением откусил с края, скорчил рожу и бросил сдобу на тарелку. Макрон же принялся за еду с удовольствием и налил себе полный кубок вина. Катон неторопливо жевал кусок соленой свинины со специями. Поглядев по сторонам, он заметил, что многие искоса поглядывают на него и Макрона и шепчутся. Похоже, сегодня они получили изрядную известность, как и сказал Семпроний. Что несколько беспокоило Катона. В конце концов, он и Макрон всего лишь исполняли свой долг. В тот момент они не думали ни о какой награде, ощущая лишь озноб от опасности и сухость в горле да страх, что можно получить серьезную рану и стать калекой, объектом жалости. Фортуна пощадила Катона и его друга. Однако она не была столь же щедра к их боевым товарищам, оставшимся на полях боев в Британии, порубленных на куски и скрючившихся в смертной муке на промерзшей земле. А тот факт, что им выпала честь прикрывать отход легионов, потерпевших поражение от союзников Каратака, не склонивших головы перед Римом и не выказавших ни единого признака, что они когда-либо это сделают, удручал его еще сильнее. Обман, и его, и Макрона сделали частью этого обмана, вводя в заблуждение народ Рима. Такой же обман, каким оказалась его женитьба. Как обещания Юлии вечно любить его. Она лгала, когда писала ему в Британию, писала о своей любви, о своем горячем желании, чтобы он поскорее вернулся…
Столько лжи. Катон закрыл глаза, ему хотелось оказаться подальше от Рима, в Британии, со своими боевыми товарищами. Там все прямо и честно. Исполняй долг, заботься о своих воинах и громи врага. Все то, что имело для него единственное значение на протяжении десяти лет, которые он прослужил под орлами легионов. И сейчас он ужасно тосковал по этой простоте.
— Катон… эй, Катон.
Катон моргнул и повернулся к Макрону.
— Что?
— Ты опять был где-то далеко. Хотел тебя спросить, какие у тебя планы дальше?
— Планы?
— Сам понимаешь. Теперь, когда с этим домом все к чертям пропало.
Катон рассказал Макрону про приход сборщика долгов, но ничего не рассказал про предательство Юлии, которое причинило ему много больше боли.
— Макрон, поаккуратнее можно? Мальчик…
— Ох, да. Прости. Так что ты теперь собираешься делать? Просить новое назначение?
Катон вздохнул.
— Похоже на то. Что мне еще делать? Надеюсь, наше участие в сегодняшнем триумфе даст новые возможности. Честно говоря, я на все соглашусь. Просто, чтобы заняться тем, что я умею делать. А ты что будешь делать? Все еще хочешь пить и это все прочее, пока не упадешь?
— О да! — ответил Макрон, подымая кубок. — И выпью за это.
Он отпил хороший глоток вина и поставил кубок на стол, с удовольствием облизнув губы. Но затем тяжело вздохнул и посерьезнел.
— В любом случае, все так и будет. Кем мне еще быть, как не воином? Я больше ничего делать не умею. Так что, если тебе дадут командный пост, найди местечко для меня. Тебе всегда пригодится хороший центурион. Не из тех раздолбаев, каким в наши дни сразу звание дают. Ой! Прости, Луций. Затыкай уши, когда дядя Макрон такое говорит, хорошо?
— Для меня будет честью, Макрон, если ты и дальше будешь служить со мной, — сказал Катон, наливая себе вина. — За дружбу.
— О, и что же это? — послышался голос сбоку от них. — Какой повод для праздника, мои прежние товарищи?
Катон и Макрон повернулись и увидели Вителлия. Тот не стал надевать тогу и был в красной шелковой тунике с вышитыми на ней золотыми листьями. Волосы у него были уложены красивыми локонами, с маслом.
— Если не возражаете, я к вам присоединюсь.
Вителлий едва улыбнулся, опускаясь на свободное место между другими пирующими, напротив Катона и Макрона.
— На самом деле возражаем, — ответил Макрон.
Вителлий никак не среагировал на его слова и даже не поглядел в глаза центуриону. Вместо этого он поглядел на Луция, дружески помахав ему рукой и подмигнув.
— И кто это у нас тут за такой прекрасный юноша?
— Мой сын, — ответил Катон, скрипнув зубами.
— Твой сын?
Вителлий сделал едва заметное ударение на первом слове. Катон постарался не вздрогнуть, вообще не реагировать.
— Именно так. Луций Лициний.
— Еще без прозвания?
— Я хочу получше узнать его прежде, чем выбирать. Как я уже сказал, это мой сын и это не должно тебя беспокоить.
Катон слегка подвинулся, отворачиваясь от незваного собеседника и будто желая продолжить разговор с Макроном.
— Чудесный паренек и правда. Уверен, он превратится в столь же прекрасного юношу вне зависимости от того, кто его отец.
На этот раз Катон не смог сдержаться и поглядел на сенатора.
— В смысле?
— В смысле, что его отец — знаменитый воин, а дед — уважаемый сенатор, но, даже учитывая это, я уверен, что он сможет оставить собственный след в обществе Рима. Как и его отец.
Вителлий продолжал улыбаться, ожидая ответа на свои провокационные намеки. Катону пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы ответить в спокойном тоне.
— Я нисколько не сомневаюсь в задатках Луция, которые разовьются под моим руководством. А также с помощью моего друга, центуриона Макрона.
Вителлий коротко кивнул Макрону.
— Значит, он разовьет в себе привычки уличного забияки, сочетающиеся с умом и чувствительностью философа. Тогда удачи ему. Она ему пригодится.
Катон решил, что с него достаточно, и развернулся к сенатору.
— Ты достаточно позабавился. Теперь, если у тебя еще есть что сказать кому-то из нас, говори. Если нет, то мы будем благодарны, если ты отвалишь в ту клоаку, из которой вылез.
Макрон кашлянул.
— Катон, дружище… следи за тем, что говоришь.
Луций с любопытством поглядел на двух мужчин. Катон взял сладкое печенье и сунул в руки сыну.
— На, Луций, попробуй.
Малыш с радостью схватил печенье и принялся слизывать медовую глазурь прежде, чем откусить печенье крохотными жемчужно-белыми зубами. Пока он был занят, Катон снова обратился к Вителлию.
— Говори, что хотел. И уходи.
— Так-то лучше. Незачем переходить на язык Субуры[4] когда со мной разговариваешь, дорогой мой префект. Боюсь, ты слишком много времени провел среди простых легионеров, растеряв утонченность, которую приобрел, когда рос в императорском дворце.
Вителлий наклонился вперед, взял пустой кубок и поднял его.
— Налей мне вина, будь добр, центурион Макрон.
Макрон стиснул зубы и сделал требуемое, налив кубок до края, а потом еле заметно сдвинул носик кувшина, продолжая лить красное вино на руку сенатора и на длинный рукав его туники.
— Какого черта ты творишь, неуклюжий ублюдок?
Вителлий резко отдернул руку, пролив вино из кубка, и зло поглядел на Макрона.