— Хорошо. Рад это слышать.
Подбежал Цимбер, тяжело дыша и обливаясь потом от жары. Катон представил его торговцу и кивнул в сторону, откуда пришел Эсклей и его убогая процессия.
— Я не слышал последних вестей из Астурики. Ничего не знаешь, насколько широко распространилось восстание?
Работорговец удивленно поглядел на него.
— Астурика? Ты шутишь. Последнее, что я слышал пару дней назад, что бунтовщики уже совершают набеги на виллы и городки вокруг Паллантии. К ним присоединились люди из племен ваккеев и ареваков.
Катон посмотрел на Цимбера и увидел на его лице ужас.
— Как далеко нам до земель этих племен?
— Дневной переход, — ответил проводник. — Самое большее — два. Вполне возможно, что они уже за нами следят.
Цимбер встревоженно огляделся, но на мили вокруг не было ни малейшего признака жизни. И он посмотрел на Катона.
— Если восстание продвинулось так далеко, командир, было бы безумием идти дальше. Дорога идет посреди земель ареваков. Бунтовщики узнают о нашем приходе за несколько дней до того, как мы доберемся до рудника. Мы идем прямиком в ловушку. Лучше нам вернуться в Тарракон, — умоляюще сказал он.
— Ни в коем случае, — ответил Катон. — У меня приказ. Мы идем дальше.
Эсклей слегка пожал плечами.
— В его словах есть смысл. Любой, кто идет в Астурику по этой дороге, будет на виду у бунтовщиков. Если ты собирался застать Искербела и его ребят врасплох, подумай хорошенько, префект. В нынешней ситуации ты рискуешь, что они устроят тебе ловушку. При всем уважении к лучшим воинам императора, тебя превосходят числом в десять раз как минимум, и ты будешь сражаться на их территории. Я бы не стал преувеличивать твои шансы.
Катону было жарко, он устал, и у него заканчивалось терпение.
— Это моя проблема. И мне с ней разбираться. Учитывая сказанное тобой, нельзя терять времени. Да пребудет с тобой Фортуна, Мик Эсклей.
Потянув поводья, Катон вернул коня на дорогу и дал знак гвардейцам продолжать марш. Цимбер побежал рядом, покрасневший от страха.
— Префект, ты же не мог всерьез это сказать. Мы не можем идти дальше. Они будут поджидать нас. Нас на куски порубят.
— Хватит, Цимбер. Мне не требуется знать твое мнение по этому поводу. Ты можешь лишь советовать, вот и все. А теперь отправляйся обратно в обоз, пока я не приказал тебя высечь.
Проводник открыл было рот, чтобы возразить, но, увидев нехороший блеск в глазах Катона, счел за лучшее промолчать и отошел в сторону, дожидаясь, пока колонна пройдет мимо. Катон поехал вперед, поглядывая на колонну рабов. Наверное, это были самые несчастные из них, каких ему доводилось видеть. Худые, грязные, едва одетые, с кожей, покрытой слоем пыли. Большинство смотрели в пустоту, прямо перед собой, другие же глядели на Катона с нескрываемой ненавистью. Если в рудниках в окрестностях Астурики работали такие же, то у них были все основания сражаться на стороне Искербела, присоединившись к восстанию. Они будут гореть желанием отомстить бывшим хозяевам и станут опасными врагами. Катон поежился, раздумывая об этом, и пустил коня неторопливой рысью, минуя колонну рабов и большие повозки позади нее. Местность более не ощущалась пустой. Впереди поджидал враг, вполне возможно, за Катоном и его воинами следили люди, чьи сердца наполняла жестокая решимость уничтожить когорту гвардейцев, всю, до последнего человека.
Глава 15
К тому времени, когда когорта остановилась среди холмов и небольших дубовых рощ в двух дневных переходах от Паллантии, они все еще ни разу не видели противника. Несколько раз сталкивались с теми, кто бежал из мест, охваченных восстанием, — погонщиками скота, купцами и работорговцами. Все они схватили все, что можно было забрать с собой, и пытались скрыться от Искербела и его приспешников, которые захватывали все больше земель. Некоторые рассказывали, как разрушается власть Рима в окрестностях городов, еще недавно контролировавших земли вокруг. Убивали сборщиков налогов, грабили фермы и имения, вырезая хозяев и их слуг. Другие рассказывали леденящие кровь истории о том, как бунтовщики подвергали пленников ужасающим пыткам, прежде чем даровать им спасительную смерть.
Катон старался вести разговоры с ними в стороне от своих воинов, да и Цимбера звал лишь тогда, когда путешественники не знали латыни и греческого. Но даже несмотря на это, слухи о том, что им предстоит, достигали ушей гвардейцев, и их настроение стало заметно более мрачным и тревожным. Они отправились из Рима, чтобы преподать урок кучке австурийских бунтовщиков быстро и решительно, но теперь начали понимать масштаб грозящей им опасности.
Солнце повисло над горизонтом, его слабеющие лучи окрасили в красные цвета деревья, которые отбрасывали длинные тени на сухую траву. В миле впереди на вершине холма виднелось небольшое селение, откуда открывался отличный вид на окружающую местность. Как только гвардейцы дошли до места, выбранного Катоном для стоянки, центуриям было разрешено разойтись. Воины принялись складывать на землю щиты, копья и шлемы, они устало садились, пока опционы размечали места для ночлега, а центурионы назначали воинов в отряд фуражиров. Невдалеке всадники конного отряда расседлывали коней и огораживали веревкой место для выпаса.
Катон развязал шейную повязку и стер пот со лба, а затем принялся проверять, как выполняются обычные процедуры перед ночлегом. Трибун Крист дал ему на подпись счетную таблицу, чтобы префект утвердил использование пятисот сестерциев из казны отряда на закупку провианта у селян. Начали разгружать вечерние пайки. Телеги с грохотом двинулись в сторону селения, и тут подошел Макрон. Его щеки порозовели от солнца, а в руках он держал восковую табличку, готовый доложить о вышедших из строя и заболевших, а также общем числе боеспособных в каждом отделении.
— Неплохой день, — сказал он, протягивая табличку Катону. — Пятеро упали от жары, двое на телегах со вчерашнего дня и, знаю, тебе понравится — одного человека в обозе лягнул мул, да так, что он сознание потерял. Центуриона Пульхра, если быть точным.
Катон с надеждой посмотрел на Макрона.
— Сильно?
— Жить будет, к сожалению. Но некоторое время у него будет сильно болеть голова, и шишка у него размером с косточку авокадо. В довершение ко всем прочим радостям его нынешнего положения.
Они улыбнулись, и Катон показал на небольшую дубовую рощицу в полумиле по направлению к селению.
— Фуражный отряд может набрать дров. Пятьдесят человек справятся.
Макрон кивнул, оглядывая безмятежный пейзаж.
— Не пора ли сделать нормальный походный лагерь? Мне бы лучше спалось, если бы я знал, что меня окружают ров и вал.
Катон и сам об этом подумывал, но принимал во внимание усталость воинов и необходимость сохранить силы на завтрашний дневной переход в условиях угрозы нападения врага. Конные разведчики, которых он выслал вперед и в стороны, доложили, что нигде не заметили противника.
— Завтра. Эта ночь, думаю, еще будет спокойной.
— Все равно…
— Я решил, — ответил Катон, топнув подбитой гвоздями подошвой по пересохшей земле. — Воины не поблагодарят тебя, если ты заставишь их сейчас еще и ров рыть и вал насыпать.
Макрон нахмурился и неодобрительно поглядел на друга.
— С каких это пор, командир, мы ждем от них благодарности? Ты даешь приказ, я командую им встать, взять инструмент и рыть. Пусть они и свежи, как вареная спаржа.
— Не сомневаюсь. Но мне нужно, чтобы они были в хорошей форме, когда мы столкнемся с бунтовщиками. Так что пусть сегодня отдохнут. Очень скоро им потребуется вся их сила.
Макрон вздохнул.
— Как пожелаешь, командир. Тогда пойду, караулы проверю.
Он зашагал прочь, оставив Катона наедине с легким чувством вины за формальное обращение к центуриону. Макрон такого не заслуживает. Просто Катон слишком устал и в нем росло напряжение с каждой милей, приближающей их к Астурике, пусть это и не оправдание. С другой стороны, он не мог попросту извиниться перед Макроном, поскольку тот сочтет это слабостью. Надо что-нибудь придумать. Немногие в его звании стали бы мучить себя раздумьями на подобные темы, но Катон знал, что он не желает быть таким, как все, даже если желал обрести успех и уважение сослуживцев. Он сделает это на своих условиях.
Из раздумий его вывел грохот колес телег. Подняв взгляд, он увидел Криста, который махал руками. На последней телеге сидел Пульхр, опершись головой на руку, другой он держался за борт. Катон не удержался от удовлетворенной улыбки. Они поменялись местами. Как же все изменилось за те десять лет, что прошли с того момента, как он пошел служить. Человек, который сделал его жизнь кошмаром наяву, теперь оказался чем-то совершенно несущественным, будто чудовище внезапно стало безобидным и жалким. Катон глядел вслед телегам, а потом окликнул Метелла и приказал принести ему и Макрону еды и разбавленного вина.
Солнце уже садилось за холмы, все выглядело совершенно тихим и мирным. Разговаривали воины, ветра не было, начинали стрекотать цикады. Гвардейцы собирали ветки и траву, чтобы устроиться на ночь, некоторые принялись расчищать место под костры, поскольку трава вокруг была очень сухой. Она легко загорелась бы от случайной искры, и огонь распространился бы очень быстро, даже при слабом ветре, сжигая все на своем пути. Загорелись костры, и воины начали бросать в висящие на треножниках походные котелки сухой паек — ячмень, пшеницу и соленое мясо. Лагерь заполнили запахи древесного дыма и готовящейся еды.
Один из отрядов фуражиров все еще рубил дрова, и Катон услышал тихий стук топоров, усевшись на складном табурете, чтобы записать скудные сведения о восстании, которые он получил от людей, встреченных им на дороге, ведущей в Астурику. Косой свет помог лучше различать записи, которые он делал на восковых табличках. Надо будет отдать отчет первому же купцу, которого они завтра встретят, строго наказав доставить его легату как можно скорее. Если к полудню они никого не встретят, то надо будет отправить с донесением одного из конных, послав его в Тарракон.