– Что, и его казнили? – удивился Василий Яковлевич. – Про то не слыхивал…
– Хуже, чем казнили, – словоохотливому Елагину не терпелось просветить Мировича на этот счет, хотя Кураев тяжело вздохнул и сделал легкий кивок в сторону двери, но Иван Перфильевич лишь отмахнулся. – Все на балу, кому тут подслушивать? История сия, хоть и является тайной, но известно о ней многим. Потому рано или поздно вы, сударь, все одно узнали бы обо всем. Уж лучше я вам расскажу, поскольку один мой родственник сам в этом деле участвовал. Начну с того, что после смерти Анны Иоанновны правителем державы нашей был провозглашен малолетний принц Иоанн Антонович, а регентом при нем известный герцог Бирон. Через короткий срок Бирона свергли и отправили в ссылку, а регентшей стала мать младенца – Анна Леопольдовна. Но и она недолго пробыла у власти. Не вдаваясь в подробности, извещу вас, что воцарилась на престоле ныне правящая и всеми нами любимая матушка Елизавета Петровна…
– А принц? – нетерпеливо задал вопрос Мирович. – Его казнили? Выслали из страны? Что с ним стало?
– Коль вы так любознательны, то отвечу: с некоторых пор, как раз после начала войны с известной вам Пруссией, он находится в Шлиссельбургской крепости, в одиночном каземате, и доступа к нему никто не имеет. Более того, узнай кто про мой рассказ, и… вполне возможно, что и мы с вами окажемся в местах не столь отдаленных.
– Быть того не может, чтобы законный наследник и оказался в крепости! – порывисто вскочил со своего места Мирович. – На сказку похоже. А по какому праву наша государыня правит нами?
– Как дочь своего отца – Петра Великого, – ответил Кураев. – Теперь вы удовлетворили свое любопытство?
– Не совсем, – честно признался Василий Яковлевич. – В голове даже как-то не укладывается: принц – законный наследник?
– Мы уже вам объяснили, – забарабанил тонкими пальцами по крышке стола Иван Перфильевич. – Указы его именем подписывались, войска и весь народ российский ему присягал.
– Монеты с его ликом чеканились, – добавил Кураев.
– Вот именно. Законнее не бывает.
– А императрица? Елизавета Петровна? Почему она заключила его в крепость? Почему она ныне правит страной?
Елагин и Кураев дружно рассмеялись, чем привели и без того обескураженного Мировича в полное смущение.
– Нет, погодите смеяться, – замахал он руками. – Не может такого быть, чтобы два человека имели одинаковые права. Если после смерти отца остаются два сына, то власть наследует старший. Если один из них умирает, то трон наследует другой, его брат. Но как при живом, как вы говорите, законном наследнике вдруг управляет нами пусть даже родная дочь императора, того никак в толк взять не могу.
– И не следует забивать себе голову вопросами, на которые вы не можете найти ответ, – подошел к нему Гаврила Андреевич. – У вас завтра поединок, и я бы на вашем месте лучше проверил шпагу и помолился перед сном. А если желаете, то можем выйти во двор и я показал бы вам несколько мало кому известных приемов. Давно вы последний раз дрались на шпагах?
– Только на занятиях во время учебы в корпусе.
– И все? – с удивлением воззрился на него Кураев. – Не ошибусь, если заявлю, что вы обрекли себя своими необдуманными поступками на верную смерть. Понятовский проткнет вас, как повар цыпленка шампуром.
– Значит, так тому и быть, – неожиданно спокойно ответил Мирович. – Говорят, что тот, кто умирает на Рождество или иной престольный праздник, прямиком попадает в рай.
– Рано вам про загробную жизнь думать, – вступил в разговор Елагин. – Я хоть и не военный, но фехтовать мне в юности приходилось. К тому же мне известна горячность и вспыльчивость Станислава Понятовского. Он наверняка пожелает в первый же момент заставить вас лишь защищаться и постарается все закончить как можно быстрее. Но если вам удастся выстоять, проявите твердость, не попадетесь на различные уловки, то он быстро выдохнется, о чем понуждает меня думать его беспорядочная жизнь. Вот тогда есть резон от обороны перейти к нападению и… если вам повезет, то нанести хоть один-два укола.
– А ведь вы правы, Иван Перфильевич, – поддержал его Кураев, – мое мнение совпадает с вашим. Но примите и мой совет: ни в коем случае не наносите ему серьезных ранений. Смертельный исход поединка грозит вам огромными неприятностями. Он – доверенное лицо английского посланника. Могу себе предположить, как это расценят при дворе. Если вас вышлют на вечное поселение в тот же Тобольск, то вы легко отделаетесь.
– Это что же получается? – удивился Мирович. – Выходит, я вместо подсадной утки для него буду служить? Он может мне хоть голову оторвать, хоть продырявить, а я нет! Да где же справедливость?! Он меня оскорбил, заранее зная, что я ему никакого вреда причинить не смогу. Так, что ли?
– Вы правильно говорите, – кивнул головой Кураев. – Дипломаты неприкосновенны во всех странах, а не только в России. Таковы правила, и не нам их нарушать.
– Ну и дела! – простодушно развел руками Мирович, только сейчас понявший, в какую переделку он попал.
– Может, лучше попросить у него прощения? Я могу выступить посредником меж вами. Не отвечайте сразу, подумайте чуть. Это самый разумный выход из создавшейся ситуации, – предложил неожиданно Елагин, пытливо вглядываясь в осунувшееся от услышанного лицо Василия.
– Что?! – даже не дослушав, закричал он. – Как вы смеете мне предлагать подобное? Мне – потомку старинной и добропорядочной фамилии? Да как я потом людям в глаза смотреть стану? Моя семья от поляков и так немало претерпела в свое время, так что завтра я с тем красавчиком за все посчитаюсь. За все!
Кураев и Елагин вновь переглянулись меж собой и ничего не ответили, чтобы лишний раз не возбуждать приступ горячности в Мировиче. Иван Перфильевич принялся стаскивать с себя камзол, готовясь ко сну, а Кураев вытянул из ножен шпагу Василия и придирчиво осмотрел ее, взмахнув несколько раз в воздухе.
– Тяжеловата, и рукоять неудобная. Быстро устанете с такой. Попробуйте лучше мою, – и с этими словами он отстегнул от пояса шпагу с черным вензелем на ножнах. Мирович нехотя принял оружие из рук своего покровителя. Шпага была действительно отменна: ладонь легко обхватывала эфес с мелкой насечкой, большой палец упирался в металлический завиток с тыльной стороны, служивший одновременно и украшением, и опорой, и сбалансирована она была прекрасно, отчего казалась легкой и невесомой.
– Вы разрешите мне ею воспользоваться? – с неожиданной робостью спросил он. – Она наверняка дорога вам…
– Само собой, дорога. Но я чувствую за собой некоторую вину перед вами, поскольку вовлек в это дело, а потому назавтра она ваша.
– Где изготовлена? – поинтересовался Мирович, разглядывая вытравленный на лезвии цветочный орнамент.
– Мне она досталась от моего старшего брата, а он в свое время привез ее из Стокгольма.
– Вы ничего не рассказывали мне о своем брате. Он жив?
– Не время об этом, – моментально помрачнел Кураев. – Прочтите молитву, и спать. По себе знаю, что многое завтра будет зависеть от вашего самочувствия.
– Благодарю вас за все. – Мирович вложил шпагу в ножны и поставил ее у изголовья своей кровати. – Поверьте, я не испытываю ни малейшего сожаления по поводу случившегося.
– Ну и слава Богу, – ответил Гаврила Андреевич.
Василий, прочтя молитву, тут же залез под одеяло и закрыл глаза, ожидая, что сейчас уснет. Но прошло какое-то время, а сон не шел, зато в воображении его являлся раз за разом образ великой княгини с ее полуулыбкой, подрагивающими длинными ресницами, вздымающейся при каждом вздохе грудью. Он слышал от своей матери, что если в преддверии сна ты видишь лицо знакомого тебе человека, это значит, что он в этот момент думает о тебе. Ему сделалось неожиданно тепло и радостно, и он мысленно обратился к своему видению:
«Неужели ты думаешь сейчас обо мне? Стою ли я того?»
«Ты, Василий, недооцениваешь себя», – как показалось ему, ответил негромко рожденный им образ.
«Но кто я и кто ты? – продолжил он мысленный диалог. – Я всего лишь мелкая солдатская сошка. А ты – великая княгиня».
«Все люди равны меж собой, – так заповедовал наш учитель Иисус Христос. Моя судьба тоже складывается не просто. Я не знаю, что станет со мной завтра. Мой муж не любит меня и, более того, ненавидит».
«Так только скажи мне, и я докажу свою преданность, не пожалею жизни! Жизнь свою отдам, чтобы ты была счастлива».
«А знаешь ли ты, что такое счастье? Ты так молод еще…»
«Знаю, знаю! Счастье – это смотреть на тебя, быть рядом с тобой, знать, что нужен тебе. Для меня это счастье…»
Глава 5ПОЕДИНОК
– Пора вставать, друг мой, – услышал он голос над собой, и кто-то легонько потряс его за плечо. – Так можете и поединок проспать.
– Сейчас, встаю, – встрепенулся он и, открыв глаза, увидел в утренних сумерках склоненное над ним лицо Гаврилы Андреевича. На соседней кровати сидел, сладко позевывая и потягиваясь, Елагин.
– Ну, как вы себя чувствуете? – поинтересовался он. – Может, и не стоило бы его будить, все бы само собой образумилось, глядишь.
– Может, и не стоило, – согласился Кураев. – С кем это вы всю ночь беседовали? – спросил он Василия. – Я привык спать чутко и слышал, как бормотали чего-то во сне.
– Понятия не имею, – смутился Василий, опасаясь, не произнес ли он во сне имени той, что являлась ему вечером.
– Умойтесь, и пора выходить, – на правах старшего поторопил Кураев. – На улице почти светло. Нехорошо заставлять ждать противника, даже если ты и не очень высокого мнения о его персоне.
Через несколько минут они отправились к Верхнему саду, что находился неподалеку от дворца и к которому вела узкая тропинка. Еще издалека Василий различил темнеющие у ближайших деревьев три фигуры в длинных плащах. Они подошли ближе, сухо кивнули друг другу. Кураев и Елагин вместе с другими двумя секундантами отошли от них, чтобы обговорить условия дуэли. Мирович и Понятовский остались один на один в нескольких шагах друг от друга.