аРуслановасеечудеснымипеснями.
Мысамитожеделаливсевозможное, чтобысвоимнехитрымискусствомскрашиватьдосугнашихбойцов.
Совершенноестественно, чтовтакомтяжеломделе, каквойна, всебылосложноитрудно. Однакослучалисьпросветы, окоторыххочетсярассказать.
Овойнеужеговореномного. Нонестануутверждать, чтосказановсе. Иэто — предметособый.
ПослеГражданскойвойныябылчеловекомштатским, ибозанималсятольколитературойиискусством. Когдажевновьсоприкоснулсясвойной, топопыталсявынестиизэтогоужасахотябыкакие-токрохичего-точеловеческого — того, чтодаваломневозможностьдержатьсякрепкоиверитьвпобеду.
Сначалаябылсолдатом — рядовымипозванию, иподолжности. ПоэтомуоднимизмоихнепосредственныхначальниковоказалсястаршийсержантБогданов: великолепныйстроевик, веселый, храбрыйчеловек. Ночиталонплохо, невсегдаразбиралсявнаписанном, ачитатьемуприходилосьнемало. Икакэтонипарадоксально, Богданов, несмотрянасвоюмалуюграмотность, читатьлюбил. Особенноадресанаписьмах, которыеонсамприносилвовзвод. ВэтихслучаяхБогдановспускалсявземлянку, присаживалсяксветуивполнойтишинеразбиралфамилиюнапервомконверте.
— Левидовичесть? — громыхалон.
Вответ — молчание. ПотомучтоЛевидовичасрединаснебыло, иБогдановэтоотличнознал!..
— Аможет, Буров?
— НетуБурова, товарищстаршийсержант!
ТогдаБогдановболеевнимательновчитывалсявнаписанное:
— Скореевсего, Исаев, а?
Снова — молчание. Егообычнонарушаля:
— Товарищстаршийсержант, может, Прут?
Богдановмолчапристальносмотрелнаконверт, затемпереводилвзгляднаменяи, неодобрительнопокачиваяголовой, произносил:
— Ага, Прут. — Послечегоонвручалмнеписьмо. Дальшевсепродолжалосьвтомжедухесостальными.
ОднаждыяспросилуБогданова:
— Скольколетвыучились, товарищстаршийсержант?
— Четыре, — ответилон. — Ачто?
— Ну, длячетырехлетнегообразованиявынеочень-тограмотный… — осмелилсязаметитья.
— Аэтопотому, — усмехнулсяБогданов, — чтоядвагодаучилсявпервомидвагодавовтором.
Яэторассказываюдлятого, чтобывыпоняли: былимоментыкакой-торазрядки, чтоли…
КогдаяужесталначальникомКлуба, прибавилсяещеодинсотрудник — ВикторШорников — ифотограф, которыйдолженбылобслуживатьвоинскиечасти: сниматьбойцовдляпартийныхдокументов…
Так, приКлубеоказалсяфотографпофамилииКац. «Кац» по-немецкиозначает «кошка».
Как-торазвызываетменяначальникполитотделадивизииполковникГуськовиговорит:
— Чтоэтоуваспроисходит, ИосифЛеонидович?! ВотэтотвашКац, ончто, трус?
Яотвечаю:
— Вызнаете: средимоихтоварищейлюдейтакогокачества, извините, нет. Каждыйизнасвыполняетсвойбоевойдолг, когдаидетнаступление. Ядумаю, чтовынеполучалижалобилисообщений, чтокто-нибудьизнассвойвоинскийдолгневыполнил?!
— Нет, нет! Яэтогонеговорю! — сказалГуськов. — Новсе-такивыобратитевниманиенаКаца. Онотказалсяидтивсемьсотсороквторойполксниматьребятдляпартбилетов: вчемдело?!
Вернулсяяксебе. ВызываюКаца, рассказываю, чтополковникГуськовсделалмнезамечаниеиспросил: «Нетрусливашфотограф?»
Кацпосмотрелнаменянехорошимиглазамииответил:
— Когдавы, товарищначальник, вследующийразпойдетевразведку, товозьметеменяссобой! Сделаемдело: вы — возвращайтесь, ая — дойдудоБерлина, плюнуГитлеруврожуивернусьобратно! Новсемьсотсороквторойнепойду!
Спрашиваю:
— Почему?
— Тамкрисы.
— Подождите, Кац! Свашейфамилиейибоятьсякрыс?!
ИтутКацпроизнесфразу, которуюязапомнилнавсегда.
Онсказал:
— Вызнаете, какойонитамвеличины?! Знаете, какиеонитаместь?! — И, показавруками, уточнил: — Размеромвосемнадцатьнадвадцатьчетыре!!!
Такоемогизречьтолькофотограф!..
Одвухзабавных (еслитакоесловоприменимоквойне) историяхрассказалинамоемвосьмидесятилетиивЦентральномДомеработниковискусстввМосквемоиоднополчанеМихаилСавельевичРутэс, бывшийзаведующийотделомМузеяРеволюции, иособистСэмВениаминовичЦихоцкий.
Всеэтопроисходиловпоследнийгодвойны, когдамычастопопадалив «слоеныйпирог»: незнали, гденаши, агде — немцы.
Мненужнобылодобратьсядососеднейчасти, договоритьсяопроведенииконцерта. СомнойпоехалСэмВениаминовичЦихоцкий, укотороготамбылидела, ипопросилсяснамимайор. Емунужнобыловтойчастивручатьпартбилетысолдатам, принятымвВКП (б).
Едемлеснойдорогой. Вдругводительговорит:
— ИосифЛеонидович, незаплуталисьлимы? Что-тоневиднонаколееследовотдругихмашин…
Выскакиваемнаполянку. Впередиречушка, ипообееестороны — немцынаводятпереправу. Насотделяетотнихкаких-нибудьпятьдесятметров…
— Ябудустрелять! Живымнесдамся! — прошепталмайор.
Чтоменяосенило? Думаю, Бог!
— Делайте, какя: выходитеизмашиныисобирайтецветочки — вы, мойор, ивы, СэмВениаминович! Аты — разворачиваймашинувобратномнаправлении!
— Высумасошли! Я — побегу! — занервничалмайор.
— Аявас — пристрелю! — совершенносерьезносказаля, вылезаяизмашины.
Цихоцкиймолчаследовалзамнойиповторялвсемоидвижения, тоесть — собиралцветы…
Немцыпрекратилиработуисудивлениемсмотреливнашусторону.
Темвременемводительразвернулмашину. Майорвнеевскочил. СеливмашинуимысЦихоцким. Янапрощаниепомахалнемцамбукетиком, имыуехали.
Навернякафашистыпринялинасзавласовцев: комупришлобывголову, чтоэтосоветскиервутунихподносомцветы? Действительно, странноезанятие…
ВтотжеденьменявызываетксебеначальникОсобогоотдела — ВикторМихайловичЖдановипоказывает «телегу», которуюнаменя «накатал» майор, обвиняявтом, чтояхотелегозастрелить.
— Чтозаистория, ИосифЛеонидович? — спросилЖданов.
Ярассказал, добавив:
— Еслибыонпобежалиливыстрелилвнемцев, ябегодействительнопристрелил!
— Иправильнобысделали! Такему, дураку, инадобы!
ОдругойисториинапомнилМихаилСавельевичРутэс.
МыбылиужевГермании. Нашивойскапродвигалисьвперед. Новременаминаталкивалисьнасопротивляющихсянемцев. Такбылоивтотраз.
Довольнобольшаягруппазаселавдоте, мешаянашимчастямследоватьподороге.
Договорившисьскомандующим, явзялбелыйлоскутипошел «парламентарием». Подойдякдоту, ясталговоритьврупор (естественно, нанемецком):
— Войнавамипроиграна. Какойсмыслумирать? Отсидитевпленуивернетеськсвоимсемьям! Яобращаюськвам — солдаты, которыенепосвоейволеоказалисьнанашейземле!..
— Мывсеумрем, нобудемдратьсядопоследнегопатрона! — раздалосьизбункера.
— Какяпонимаю, господинофицер, вероятноСС, решилзавсехвас, господасолдаты. Ноя — лично — обещаювамжизньи, главное, — мыло! Ведьвывсенаверняказавшивелиидавнонемылись…
Этотаргументоказалсярешающим: дверидотаотворились. Бросаяоружие, оттудасталивыходитьлюди. Последним, связанным, велиофицера-эсэсовца.
Колоннасоставляла, непомнюужсколько, но — многочеловек.
Рутэсрассказал, что, завидятакоеколичествонемцев, ониприготовилиськбою.
Нокто-токрикнул:
— ТамПрут! Этоонихведет!
Подойдяближеипомахавбелымплатком — уженашим — язакричал:
— Нестреляйте! Это — моинемцы! Яведуихвбаню. Аоружиесложеноубункера. Дорога — свободна.
Снескрываемымволнениемясамслушалэтирассказыоднополчанвсвоивосемьдесятлет…
Частовспоминаюдругойкурьезныйслучайнафронте: явозвращалсяизочереднойдальнейкомандировки. Добиратьсяприходилосьнапопутныхмашинах.
Решилзаночеватьводнойформировавшейсяартиллерийскойбригаде. БылоэтопослетяжелыхбоевнаСмоленщине.
Днем — вогромномсарае — показывалифильм «Двабойца». Картинаимелашумныйуспех, ияпослепросмотрасгордостьюсказалсолдатам, чтопесню «Темнаяночь» сочинилмойтоварищ — поэтВладимирАгатов, амузыкукнейнаписалтожемойтоварищ — НикитаБогословский. Этоуслышалстаршинабатареи. Оннезнал, ктоя, отозвалменявсторону, приказалповторитьсказанное, послечегообъявилрешение:
— Такиелюди, солдат, немогуттебебытьтоварищами! Тебетоварищи — волкивбрынскомлесу. И, чтобтыневралданесмущалмоихрядовых, будеттебетринарядавнеочереди!
Я, конечно, отстоялэтитринарядауобъекта… Чтотакое «объект»? Вданномслучаеимоказалсяникомуненужныйстогсена. Однакояоченьхорошоуяснилодно: притакомстаршиненеследуетособенноумничать. Поэтому, когдавтотжевечерсновапришлакинопередвижка, ярешилофильмеуженевысказываться.
Появилисьпервыенадписи: «“Секретарьрайкома”. СценарийИ. Прута»…
Старшина, обернувшиськомне, громкоспросил:
— Нучтожты, Прут, молчишь? Может, скажешь, чтоэтотынаписал?! Чтоэтотвояработа?!
Яподумалиразумноответил:
— Нет, товарищстаршина! Этотсценарийсочинилнея! Вероятно, однофамилец…
Такихисторийможнорассказатьмного, но, чтобынеполучилосьвпечатления, чтовойнабыласплошнымповодомкюмору, хочувспомнитьиболеетяжелыеслучаи…
ФорсируяБерезину, мыпопалив «слоеныйпирог». Какяужеписал, «слоенымпирогом» фронтовикиназывалиситуацию, когдасамнезнаешь: тывтылуупротивникаилионорудуетпозадитебя. Подобноеслучалосьвразгарночныхбоев. Бывалимоменты, когдамыдвигалисьчутьлиневоднойлиниисотступающимигитлеровцами…
ВтрудномприбрежномбоюуБерезинымыпотеряливеликолепногопарняВиктораШорникова. Похоронилинашегодорогоготоварищаглубоковземле, несмотрянато, чтокругомрвалисьснарядыибылад. Мыоставилидощечкуснадписью, чтобыотметитьэтоместо, апослеокончаниявойныустановитьпамятниксоратнику, отдавшемужизньзаРодину. Вмоемколлективеэтобылаединственнаяпотеря. Всехостальныхяпривелдомойживыми.
Но, какявпоследствииниискал, найтиместозахороненияШорниковатакинесмог: видимо, могильныйхолмикбылсровненсземлей, дощечкасфамилиейидатойсмертиисчезла.
КогдамыфорсировалиВислуипонаведенномумостувошливВаршаву, комнебросилсямальчиксвопросом:
— Каквашафамилия?!
Яспросил:
— Зачемонатебе?
Онговорит:
— Яхочуеевзять!
— Ноуменяфамилиянепольская. Мояфамилия: ПРУТ.
Апарнишкакричит:
— То — ничего! Ябуду — Пруто́вский!
ТакимобразомуменявПольшепоявилсяназваныйсын.
Однаждынафронтемойкомандирдивизииспросилуначальниканашегополитотдела: каконобъясняет, чтоначклуба — Прут — довольночастобываетсразведкойвтылуупротивникаивсегдавозвращаетсяоттудабезвсякихпроисшествий?
Начальникполитотделапопыталсяобъяснить:
— Во-первых, этовсегдапроисходитночью. Во-вторых, всегдавлесу…
— Явасспрашиваю, почемуонвозвращаетсяживым?!
— Доклад