ным воздухом, чтобы проявлять усиленный интерес к плотским удовольствиям. Теперь она видела, до чего заблуждалась. Это же надо, «товарищи», от которых скорее ожидаешь беспорядочных связей, по сравнению с этой публикой представали образцами чинности! Ей иногда казалось, что их сексуальная активность была скорее исполнением долга, чем следованием инстинктам, скорее орудием революции и плевком в сторону ненавистных буржуазных нравов, чем отправлением человеческой потребности. Вся их энергия уходила на политику. На что тратилась энергия присутствующих, было видно невооруженным взглядом.
Ей не следовало беспокоиться, станет ли пользоваться успехом ее сарафан. Многие мужчины проявляли намерение прервать начатый разговор и составить ей компанию. Один из них, примечательный своей бесконечной ироничностью молодой историк, вполне бы мог занять ее на весь вечер. Вызвать интерес у одного приятного мужчины и проигнорировать всех остальных — на что большее можно надеяться на такой вечеринке? Ей вовсе не была присуща общительность, и, прожив последние шесть лет в отрыве от своего поколения, она робела сейчас в этом шуме, чувствуя, что ей неведомы безжалостные законы, по которым строится жизнь этого племени. Кроме того, она крепко-накрепко наказала себе, что не станет развлекаться за счет сэра Рональда. Никто из тех, в чьем обществе она могла провести этот вечер, не знал Марка Келлендера и не проявлял к нему, живому или мертвому, ни малейшего интереса. Чего ради проводить вечер с людьми, у которых нельзя разжиться информацией? Как только возникала опасность, что болтовня грозит перерасти в знакомство, она шептала слова извинения и отлучалась в ванную или в тень сада, где на траве сидели стайки гостей, передающие по цепочке сигаретки с марихуаной — Корделии был знаком этот ни с чем не сравнимый запах. Здесь никто не порывался вступить с ней в разговор, и она могла прогуливаться в одиночестве, набираясь храбрости для очередного набега, очередных нарочито беспечных вопросов и заранее известных ответов.
— Марк Келлендер? Сожалею — мы никогда не встречались. Это не он решил отведать простой жизни, а кончил тем, что повесился?
Один раз убежищем ей послужила комната мадемуазель де Конже, но ненадолго — она обнаружила, что неподвижная фигура бесцеремонно перемещена на груду подушек на ковре, а кровать используется совсем в иных целях.
Ей не терпелось увидеть Эдварда Хорсфолла, и она беспокоилась, появится ли он вообще. А если и появится, то вспомнит ли Хьюго, что обещал познакомить их? В жестикулирующей толпе, которая уже не умещалась в гостиной и выползла на лестницу и в холл, она теперь не видела ни одного из Тиллингов. Когда у нее появилось опасение, что вечер может пройти напрасно, она почувствовала прикосновение Хьюго.
— Познакомьтесь с Эдвардом Хорсфоллом. Эдвард, это Корделия Грей; она хотела побеседовать о Марке Келлендере.
Эдвард Хорсфолл удивил ее. Она ожидала увидеть престарелого университетского мэтра, немного рассеянного от груза знаний, доброжелательного и непредубежденного наставника. Хорсфоллу же вряд ли было больше тридцати пяти лет. Высокий, худощавый, с длинными, падающими на одну сторону волосами, он напоминал корку от дыни. Сходство усиливала желтая рубашка.
Если Корделия и питала втайне стыдливую надежду, что он немедленно проникнется к ней интересом и посвятит ей все свое время, то таковая моментально рассеялась. Его глаза беспокойно метались по комнате, то и дело возвращаясь к двери. Она заподозрила, что он преднамеренно держится особняком, чтобы оказаться свободным в тот момент, когда появится некто, кого он с таким нетерпением поджидает. Его суетливость сразу бросалась в глаза.
— Вы вовсе не должны оставаться возле меня весь вечер, мне просто хотелось кое-что узнать.
Голос напомнил ему о присутствии Корделии, и он сделал попытку сохранить любезность:
— Мне вряд ли пришлось бы раскаиваться, если бы я избрал вас. Простите меня. Что же вам хотелось узнать?
— Все, что вы можете рассказать о Марке. Вы преподавали ему историю, не так ли? Он был хорошим учеником?
Это не самый важный для нее вопрос, однако, наверное, любой преподаватель с радостью начнет именно с него, решила она.
— Учить его было более благодарным делом, чем некоторых других студентов, с которыми мне приходится сталкиваться. Не знаю, почему он избрал историю. Он вполне преуспел бы в какой-нибудь из естественных наук. Его очень занимали физические явления. Но он занялся историей.
— Вы не считаете, что он поступил так, решив досадить отцу?
— Сэру Рональду? — Он потянулся к бутылке. — Вам что-нибудь налить? Что хорошо на вечерах у Изабелль де Ластери, так это выпивка — потому, наверное, что ее заказывает Хьюго. И здесь, к счастью, отсутствует пиво.
— Так, значит, сам Хьюго не пьет пива?
— Утверждает, что нет. О чем мы говорили? Ах да, досадить сэру Рональду! Марк сказал, будто выбрал историю потому, что понять настоящее невозможно, не поняв прошлое. Надоевшее клише, которое вечно повторяют на собеседованиях, но он вполне мог говорить искренне. На самом деле, конечно, все обстоит наоборот: мы интерпретируем прошлое, основываясь на знании настоящего.
— И каковы были его успехи? Получил бы он степень бакалавра с отличием первого класса? — Она пребывала в наивной уверенности, что эта степень есть высшее академическое достижение, удостоверение интеллектуала, которым его обладатель может пользоваться всю дальнейшую жизнь. Ей хотелось услышать, что Марк претендовал именно на нее.
— Это совершенно разные вещи. Вы, кажется, смешиваете достоинства и достижения. Степень его отличия невозможно предсказать — вряд ли это был бы первый класс. Марк мог прекрасно, оригинально работать, но его материал ограничивался его оригинальными идеями. В итоге получалось что-то неполное. Экзаменаторы любят оригинальность, но сначала на них надо извергнуть признанные факты и устоявшиеся воззрения, чтобы продемонстрировать знание материала. Отличная память и быстрый, легко читаемый почерк — вот залог степени бакалавра с отличием первого класса. А где вы, кстати? — Он заметил, что Корделия не поняла его. — В каком колледже?
— Ни в каком. Я работаю. Я частный детектив.
Он принял эту информацию к сведению совершенно невозмутимо.
— Мой дядя как-то воспользовался услугами вашего собрата, чтобы выяснить, не изменяет ли ему тетя — с дантистом. Оказалось, что так оно и есть, только он мог бы пойти более простым путем — просто спросить их. Он же лишился и жены, и дантиста, да еще оплатил звонкой монетой информацию, которую мог бы раздобыть за просто так. В свое время в нашей семье только об этом и говорили. Мне кажется, это немного…
— …неподходящее занятие для женщины? — закончила Корделия за него.
— Вовсе нет. Как раз вполне подходящее, ибо для него требуются бесконечное любопытство, титанические усилия и склонность вмешиваться в чужие дела.
Он снова отвлекся. У их соседей завязался оживленный разговор, и до них долетели его обрывки:
— …типичный худший вариант студенческой работы: неуважение к логике, сплошные модные фамилии, фальшивая глубина и жуткая грамматика…
Хорсфолл потерял интерес к разговору соседей, сочтя его недостойным своего внимания, и вспомнил про Корделию, хотя его взгляд все еще блуждал по комнате.
— Почему вас так интересует Марк Келлендер?
— Его отец поручил мне выяснить причину его смерти. Я надеялась, вы сможете мне помочь. Создалось ли у вас хоть раз впечатление, что он несчастлив, до того несчастлив, чтобы наложить на себя руки? Он объяснил, почему бросает колледж?
— Мне — нет. Я никогда не был с ним близок. Он вежливо попрощался, поблагодарив меня, как он сказал, за помощь, и ушел. Я сказал приличествующие случаю слова сожаления. Мы пожали друг другу руку. Я был в замешательстве в отличие от Марка. Он же не из тех молодых людей, которые способны испытывать замешательство.
В дверях возник водоворот, и в толпу с шумом влилась порция вновь прибывших. Среди них выделялась высокая темноволосая девушка в огненно-красном платье с огромным, до пояса, вырезом. Собеседник Корделии напрягся, впившись в новую гостью наполовину жадным, наполовину умоляющим взглядом, который Корделия видела и раньше. У нее похолодело внутри. Теперь она вряд ли вытянет из него что-нибудь еще. Отчаянно пытаясь вновь завладеть его вниманием, она сказала:
— Я не уверена, что Марк покончил с собой. Думаю, его могли убить.
Он нехотя ответил, не теряя из виду пополнение:
— Вряд ли. Кто? Из-за чего? Это была малозначительная личность. Он не вызывал ни у кого ничего, даже отдаленно похожего на неприязнь, — разве у собственного отца. Но Рональд Келлендер не смог бы этого сделать, и не надейтесь. В ту ночь, когда Марк погиб, он ужинал в Нью-Холле, в профессорском зале. В колледже как раз был праздник. Я сидел рядом с ним. Сын звонил ему.
— В котором часу? — выпалила Корделия, почти ухватив его за рукав.
— Вскоре после начала ужина, кажется. Бенскин, один из служителей, вошел и передал ему записку. Примерно между восемью и восемью тридцатью. Келлендер отлучился минут на десять, а потом вернулся и принялся за суп. Никто еще не приступал ко второму блюду.
— Он не сказал, чего хотел Марк? Он был взволнован?
— Ни то ни другое. Мы почти не говорили. Сэр Рональд не удостаивает беседой гуманитариев. Прошу меня извинить.
Он удалился, стремясь настичь свою жертву. Корделия поставила рюмку и отправилась на поиски Хьюго.
— Слушайте, — сказала она, — я хочу поговорить с Бенскином, служителем в вашем колледже. Он сегодня на месте?
Хьюго поставил бутылку на столик.
— Может, и на месте. Он один из немногих, кто прямо там и живет. Правда, вряд ли вам удастся выманить его из берлоги. Если это так срочно, мне лучше пойти с вами.
Привратник без малейшего любопытства подтвердил, что Бенскин в колледже, и вызвал его. Бенскин появился спустя пять минут, которые Хьюго использовал для болтовни со сторожем, а Корделия — для прогулки вокруг директорского дома и ознакомления с развешанными на стенах объявлениями. Бенскин был нетороплив и невозмутим — седовласый, аккуратно одетый, с усеянным складками лицом, напоминающим добротный толстокожий апельсин. Корделия решила, что именно так должен выглядеть, к примеру, идеальный дворецкий, хотя впечатление портило выражение мрачноватого и одновременно лукавого пренебрежения.