Смертельный берег
I
Дэлглиш проснулся около семи утра, чувствуя себя разбитым и вялым. Разбудили его неприятно знакомые звуки: навязчивый шум воды в ванной, металлический лязг аппаратов, скрип колес, внезапные торопливые шаги и нарочито бодрые голоса. Сказав себе, что пока ванные комнаты нужны для пациентов, он закрыл глаза, отгораживаясь от этой унылой, безликой комнаты, и попытался снова заснуть. А когда через час вырвался из прерывистой дремоты, в пристройке царила тишина. Кто-то — ему смутно вспомнилась фигура в коричневой сутане — поставил на столик у кровати кружку чая. Тот уже остыл, сероватая поверхность подернулась тусклыми молочными разводами. Адам накинул халат и отправился на поиски ванной.
Завтракали в Тойнтон-Грэйнж, как он и думал, в той же общей столовой. Однако половина девятого оказалась для большинства обитателей усадьбы часом то ли слишком ранним, то ли слишком поздним. Когда Дэлглиш вошел в столовую, там сидела одна Урсула Холлис. Она застенчиво поздоровалась с гостем и снова уткнулась глазами в библиотечную книгу, рискованно прислоненную к кувшинчику с медом. Гость обнаружил, что завтрак скромен, зато вполне адекватен: печеные яблоки; мюсли домашнего изготовления, состоящие из овсяных хлопьев, отрубей и нарезанных ломтиками яблок; ржаной хлеб с маргарином и ряд вареных яиц в индивидуально подписанных подставках. Два оставшихся уже успели остыть. Судя по всему, их варили с самого утра, а те, кто хотел съесть свое еще теплым, старались не опоздать. Дэлглиш взял яйцо, подписанное его именем. Оно оказалось мягким сверху и совсем твердым внизу — результат, который наверняка требовал своеобразного кулинарного мастерства.
После завтрака он отправился на поиски Энсти — поблагодарить за гостеприимство и спросить, не надо ли тому чего-нибудь в Уорхэме. Стоило часть дня посвятить закупкам, чтобы с большим удобством расположиться в коттедже Майкла. В результате недолгих поисков в словно бы обезлюдевшем доме коммандер обнаружил Уилфреда в кабинете. Вместе с ним сидела Дот Моксон, а на столе лежала раскрытая бухгалтерская книга. Когда Дэлглиш, постучав, вошел в комнату, оба уставились на него с видом чуть ли не виновато-заговорщическим. Казалось, им потребовалось несколько секунд на то, чтобы понять, кто это. Когда же Энсти улыбнулся, лицо у него стало таким же приторно-умильным, как обычно, лишь в глазах затаилась напряженность. Дэлглиш почувствовал, что Энсти совсем не пожалел бы, услышав вдруг, что гость уезжает. Возможно, Уилфред воображал себя этаким средневековым аббатом, встречающим путников хлебом и элем, однако на самом деле ему хотелось получать благодарность за гостеприимство без неудобств, связанных с необходимостью принимать гостей. Он сказал, что из Уорхэма ничего не нужно, а потом поинтересовался: сколько Дэлглиш рассчитывает жить в коттедже? Конечно, торопиться некуда. Гостю вовсе ни к чему как-то себя стеснять. Правда, когда Дэлглиш ответил, что останется только для разборки библиотеки отца Бэддли, владелец дома с трудом скрыл облегчение и предложил отрядить в «Надежду» Филби с несколькими ящиками. Дороти Моксон молчала, но все время разговора смотрела на Дэлглиша в упор, точно не желала скрывать раздражения и мечтала как можно скорее вернуться к бухгалтерии.
Приятно было снова очутиться в «Надежде», ощутить знакомый, чуть церковный запах и предвкушать долгую прогулку по скалам перед поездкой в Уорхэм. Дэлглиш успел распаковать саквояж и переодеться в крепкие башмаки для ходьбы, когда услышал, как перед окном останавливается автобус для пациентов. Подойдя к окну, коммандер увидел, что Филби выгружает первый из обещанных ящиков. Взвалив ящик на плечо, работник поднялся на крыльцо, пинком открыл дверь, внеся с собой в комнату застоявшийся запах пота, и швырнул ящик к ногам Дэлглиша с отрывистым заявлением:
— Там еще пара.
Дэлглиш правильно понял эту фразу как приглашение помочь с разгрузкой. Сейчас он впервые хорошенько мог разглядеть подручного Энсти при ярком свете — и зрелище оказалось не из приятных. Коммандеру редко приходилось встречать людей с такой отталкивающей — на чисто физическом уровне — внешностью. Ростом Филби был невысок, чуть выше пяти футов, но коренаст и широк в плечах. Руки и ноги толстые и бесформенные, как деревянные чурбачки, голова круглая, будто мяч, а кожа, несмотря на постоянную работу на свежем воздухе, розовая, блестящая и очень гладкая, как надувная. На другом, более привлекательном, лице глаза его показались бы даже красивыми — чуть раскосые, с крупными иссиня-черными зрачками. Реденькие черные волосы Филби зачесывал назад, так что они свисали сзади неровными сальными прядками. На нем были сандалии на ремешках, грязно-белые, до неприличия короткие шорты и серая майка — вся в пятнах пота. Поверх этого болталась распахнутая сутана, перехваченная на поясе шнурком. Без столь неуместного одеяния Филби выглядел бы просто грязным и неухоженным, а вот оно придавало ему вид по-настоящему жутковатый.
Поскольку после того, как ящики были благополучно выгружены, Филби не проявил никакого желания уходить, Дэлглиш догадался, что тот хочет получить чаевые. Предложенная мелочь перекочевала в карман сутаны с практикой, явно порожденной немалым опытом, однако без малейшей благодарности. Дэлглишу было интересно узнать, что, несмотря на дорогостоящий эксперимент с домашними яйцами, в обители братской любви отменены не все экономические законы внешнего мира. На прощание Филби с силой пнул ящики, словно желая оправдать полученную мзду, продемонстрировав, какие они крепкие. К его видимому разочарованию, с ними и в самом деле ничего не случилось. В итоге Филби бросил на них еще один кислый взгляд и удалился, оставив Дэлглиша гадать: и где только Энсти откопал этого члена персонала? На его предубежденный взгляд, этот человек выглядел как насильник со стажем, хотя, пожалуй, такое было слишком даже для Уилфреда Энсти.
Вторую попытку Дэлглиша тронуться в путь пресекло появление нового визитера. На сей раз — Хелен Рейнер. Она приехала из Тойнтон-Грэйнж на велосипеде, в корзине которого громоздилось постельное белье для гостя. По ее словам, Уилфред испугался, будто простыни в «Надежде» недостаточно хорошо проветрены. Дэлглиша удивило, что она не воспользовалась возможностью приехать с Филби на автобусе. Впрочем, скорее всего ей тоже было неприятно находиться с ним рядом. Она вошла в дом тихо, быстро и, не слишком явно давая Дэлглишу понять, что от него сплошные хлопоты, тем не менее недвусмысленно продемонстрировала, что пришла вовсе не со светским визитом, поболтать о том о сем, и что ее ждет куча куда более важных дел. Они вместе постелили постель. Сестра Рейнер расправила простыню и аккуратно подоткнула уголки с таким проворством и опытом, что Дэлглиш, отставший от нее буквально на пару секунд, почувствовал себя неуклюжим и медлительным. Сперва оба молчали. Адам все гадал — подходящее ли сейчас время для того, чтобы расспрашивать про недоразумение, случившееся в последний вечер жизни отца Бэддли. Видимо, его слишком запугало долгое пребывание в больнице. Коммандеру потребовалось усилие воли, чтобы произнести:
— Возможно, я не в меру чувствителен, да только мне жаль, что никого не было с отцом Бэддли, когда он умирал. Ведь никто не заглянул к нему в тот вечер удостовериться, что все в порядке…
Разумеется, Хелен могла бы возразить на сей плохо замаскированный укор, что подобные намеки неуместны от человека, который сам добрых тридцать лет не интересовался участью старого священника. Однако Хелен отозвалась без малейшей злобы, почти пылко:
— Да, ужасно вышло. Конечно, с медицинской точки зрения это ничего не изменило бы, но такого просто не должно было произойти, кому-нибудь из нас следовало бы заглянуть… Вам понадобится третье одеяло? Если нет, я его заберу. Это одно из наших, тойнтонских.
— Двух вполне хватит. А как именно это произошло?
— С отцом Бэддли? Он умер от идиопатического миокардита.
— Нет, я имею в виду, как вышло все это недоразумение?
— Когда преподобный приехал из больницы, я привезла ему на ленч холодного цыпленка, а потом устроила так, чтобы он поспал днем. Потом Дот напоила его чаем и помогла умыться. Переодела его в пижаму, но он настоял на том, чтобы надеть сверху облачение. Примерно в половине седьмого я поджарила для него яичницу, прямо здесь, на кухне. Он все твердил, что хочет провести вечер тихо и чтобы никто его не тревожил — кроме, само собой, Грейс Уиллисон. Я же сказала, что кто-нибудь заедет часиков в десять, и его это, кажется, успокоило. Он пообещал, если что, постучать по стене кочергой. Потом я зашла в соседний коттедж и предупредила Миллисенту, чтобы она слушала, не постучит ли отец Бэддли. Она также вызвалась заглянуть к нему перед сном. Во всяком случае, я так ее поняла. А она, судя по всему, решила, что приеду либо я, либо Эрик. Как я уже говорила, такого не должно было произойти. Страшно себя корю. Эрик ни в чем не виноват. Как ухаживающая за отцом Бэддли медсестра, я обязана была позаботиться, чтобы его еще раз профессионально осмотрели перед сном.
— Эти упорные повторения, что он хочет остаться один… — промолвил Дэлглиш. — У вас не сложилось впечатления, будто Майкл кого-то ждал?
— Ну кого он мог ждать, кроме бедняжки Грейс? Мне кажется, просто в больнице он постоянно был на людях и теперь хотел посидеть в тишине и покое.
— А вы все той ночью находились в Тойнтон-Грэйнж?
— Все, кроме Генри, который еще не вернулся из Лондона. А где еще нам было находиться?
— Кто распаковывал его саквояж?
— Я. Преподобного увезла в больницу «скорая помощь», так что с ним было совсем мало вещей. Только то, что мы нашли у кровати и успели сложить.
— Библия, молитвенник и дневник?
Хелен на мгновение подняла на Адама глаза. Лицо ее оставалось бесстрастным. Снова потупившись, она продолжила заправлять одеяло в пододеяльник.
— Да.
— Что вы с ними сделали?
— Оставила на столике в изголовье кровати. Должно быть, он сам их потом куда-то переложил.
Выходит, отец Бэддли возил с собой дневник в больницу. А значит, записи велись до последнего времени. И если Энсти не солгал, что на следующее утро дневника уже не было, значит, тетрадь забрали в течение этих двенадцати часов.
Дэлглиш задумался, как сформулировать следующий вопрос, не возбуждая подозрений. Стараясь, чтобы голос звучал небрежно, он заметил:
— Возможно, при жизни за ним ухаживали не слишком рьяно, зато после смерти позаботились. Сперва кремация, а потом похороны. Не слишком ли добросовестно?
К удивлению Адама, Хелен вдруг взорвалась, точно разделяя его вполне оправданное возмущение:
— Ну разумеется! Смешно и нелепо! И это все Миллисента виновата. Заявила Уилфреду, будто Майкл часто выражал желание, чтобы его кремировали. Ума не приложу почему. Хотя они с Майклом и были соседями, но не слишком-то вмешивались в дела друг друга. И все же она сказала именно так. А Уилфред был уверен, что Майкл хотел, чтобы его погребли по всем каноническим правилам — вот бедняга и получил сразу все. А остальным только куча лишних забот и расходов. Да еще и доктору Маккейту из Уорхэма пришлось подписывать свидетельство о смерти вместе с Эриком. И вся эта суета из-за того, что Уилфреда, видите ли, совесть замучила.
— В самом деле? Из-за чего?
— Да из-за сущих пустяков. У меня сложилось такое впечатление, будто ему казалось, что Майкла последнее время совсем забросили. Обычные угрызения оставшихся в живых после смерти близкого человека. Эта подушка вас устроит? По-моему, комковатая, а, судя по вашему виду, вам нужно как следует выспаться. Если понадобится что-нибудь еще, обязательно обращайтесь в Грэйнж. Молоко привозят к воротам. Я заказала для вас пинту ежедневно. Если вам слишком много, мы найдем, куда деть излишки. Ну вот, теперь у вас все, что нужно?
Дэлглиш покорно кивнул, чувствуя себя ребенком перед строгой нянькой. Проворство и уверенность сестры Рейнер, ее сосредоточенность на каждом занятии, даже ободряющая улыбка, которой она одарила коммандера на прощание, — все это вновь низводило его до статуса пациента. Когда она выкатила велосипед обратно на дорожку и уселась в седло, Дэлглиш не мог отделаться от ощущения, будто к нему только что наведывалась приходящая медсестра. Однако он все больше и больше начинал уважать Хелен. Она не возмущалась его расспросами и проявила удивительную откровенность. Интересно — почему?
II
Стояло теплое туманное утро, над головой клубились низкие тучи. Когда Дэлглиш начал взбираться вверх по тропе, что вела на утес, о землю ударили первые крупные и редкие капли дождя. Внизу тяжеловесно покачивалось молочно-голубое матовое море, вздымающиеся волны были испещрены рябью дождя и переменчивыми узорами пены. Пахло осенью — словно где-то вдали, так что сюда не долетало ни единой струйки дыма, жгли палые листья. Узкая тропинка вела все выше, огибая край утеса, то подходя совсем близко к обрыву и на краткий миг создавая иллюзию головокружительной опасности, то убегая в глубь суши меж бронзовых, поломанных ветром папоротников и низких кустов ежевики, гроздья красных и черных ягод которой казались плотнее и мельче, чем сочные кисти на живых изгородях дальше от берега. Мыс то и дело пересекали невысокие каменные стенки, здесь и там виднелись обломки известняка. Часть из них торчали из земли, точно могильные плиты на старом, пришедшем в запустение кладбище.
Дэлглиш шагал осторожно. Это была его первая долгая прогулка после болезни, да и прежде, в силу профессии, вылазки на природу относились для него к разряду редких удовольствий. Пока он еще двигался с некоторой неуверенностью, свойственной первым шагам выздоравливающего — когда тело понемногу начинает припоминать былые радости, но не остро и живо, а лишь тихо приветствуя знакомые ощущения. Металлические, чуть грубоватые трели чеканов, хлопочущих в зарослях ежевики; одинокая черноголовая чайка, недвижно сидящая на выступе скалы, точно носовая фигура корабля; кустики критмума — торчащие зонтики нежно окрашены лиловым; желтые одуванчики — яркие пятнышки на тусклой осенней траве.
Минут через десять тропа плавно пошла под откос. Скоро ее пересекла узкая лощинка, сбегавшая с вершины утеса в глубь побережья. Ярдах в шести от моря лощинка расширилась, превратившись в отлогую лужайку, поросшую зеленым дерном и мхом. Дэлглиш остановился. Ему ведь описывали это место. Должно быть, именно здесь любил сидеть Виктор Холройд; отсюда он и кинулся навстречу смерти. На миг Адам подосадовал, что полянка так некстати оказалась у него на пути. Мысли о жестокой гибели шли вразрез с его нынешним приподнятым настроением. Однако он понимал, в чем состоит притягательность этого уголка. Укромная, защищенная от ветра ложбинка давала ощущение уединенности и покоя — покоя, довольно опасного для человека, прикованного к инвалидной коляске, для человека, которого лишь тормоза удерживают на грани жизни и смерти. Впрочем, возможно, это придавало лужайке особую прелесть. Вероятно, лишь здесь, вознесясь над морем на ковре яркого мха, Виктор Холройд, отчаявшийся и обездвиженный, мог получить иллюзию свободы, иллюзию того, что он сам властен над своей судьбой. Возможно, Холройд изначально собирался совершить отсюда прыжок к освобождению, месяц за месяцем настаивая, чтобы его привезли к избранному месту, тянул время, дабы никто в Тойнтон-Грэйнж не заподозрил его подлинных намерений. Дэлглиш инстинктивно принялся осматривать землю. Со дня смерти Виктора Холройда прошло более трех недель, однако коммандеру показалось, будто он и сейчас различает слабые выемки в сыром дерне там, где покоились колеса инвалидного кресла, и менее четкие отметины от примявших короткую траву тяжелых полицейских башмаков.
Дэлглиш подошел к обрыву и посмотрел вниз. Дыхание перехватило от ужаса и восторга. Известняк здесь сменялся почти вертикальной стеной черной глины, пронизанной крошащимся белым камнем. Примерно в ста пятидесяти футах книзу стена натыкалась на широкую надтреснутую полосу валунов, обломков скал и просто беспорядочного крошева иссиня-черных камней, выстилавших берег, точно их накидала туда чья-то исполинская рука. Стоял отлив, и косая черта пены неспешно скользила по дальнему краю насыпи. Пока Дэлглиш с благоговейным ужасом глядел вниз, на эту хаотическую границу моря и скал, пытаясь вообразить, как выглядел Холройд после падения, из-за туч начало пробиваться солнце. Теплые лучи, точно ласковая рука, пригревали сзади шею Дэлглиша, золотили темные папоротники, расписывали под мрамор серые камни на краю утеса. Но сама береговая полоса оставалась в тени, мрачная и враждебная. На миг Дэлглишу показалось, будто перед ним проклятый, смертоносный берег, над которым никогда не восходит солнце.
Дэлглиш собирался дойти до черной башни, отмеченной на карте отца Бэддли, не столько из подлинного любопытства, сколько потому, что надо было выбрать какую-нибудь цель для прогулки. Все еще размышляя о гибели Виктора Холройда, коммандер двинулся дальше и почти неожиданно вышел прямо к башне, строению бестолковому и довольно страхолюдному. Башня была круглой в сечении, но сверху ее венчал восьмиугольный купол — ну ни дать ни взять громадная перечница с восемью узкими высокими окнами, отражавшими яркие солнечные лучи. Это придавало башне отдаленное сходство с маяком. Заинтригованный, Дэлглиш обошел вокруг, касаясь рукой черной стены. Он понял, что вообще-то она построена из известняка, но выложена черным сланцем — точно причудливо разукрашена маленькими щитками полированного агата. Местами сланец облупился, так что стенка стала пятнистой; черные переливающиеся чешуйки выстилали землю у основания, поблескивая в траве. С севера, с подветренной стороны от моря, кто-то, по всей видимости, пытался развести сад. Теперь, правда, здесь остались только лохматые куртинки маргариток, разросшийся сам по себе львиный зев и одинокий хилый розовый куст с двумя белыми чахлыми бутонами. Стебельки роз уже приникли к камню и скрючились, смиряясь перед наступлением холодов.
Нарядное каменное крыльцо с восточной стороны башни вело к окованной железом дубовой двери. Дэлглиш поднял тяжелую ручку и с усилием повернул ее, однако дверь была заперта. Глянув вниз, коммандер увидел вделанную в стену неровную каменную табличку с выгравированной на ней надписью:
В ЭТОЙ БАШНЕ СКОНЧАЛСЯ
УИЛФРЕД МЭНКРОФТ ЭНСТИ
27 ОКТЯБРЯ 1 887 ГОДА В ВОЗРАСТЕ 69 ЛЕТ.
CONCEPTIO CULPA NASCI PENA
LABOR VITA NECESSI MORI[7]
Странная эпитафия для почтенного викторианского землевладельца — и неподходящее место для спокойной кончины. Нынешний владелец Тойнтон-Грэйнж, судя по всему, наследовал частицу эксцентричности своего предка. CONCEPTIO CULPA: теологию первородного греха современное общество отринуло вместе с прочими неудобными догмами, и даже в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году она, должно быть, выглядела старомодно. NASCI PENA: анестезия милосердно ослабила это наставительное утверждение. LABOR VITA: ну уж нет, если технологии двадцатого века могли хоть чем-то помочь. NECESSI MORI — ага, вот в чем загвоздка! Смерть. Ее можно игнорировать, бояться, даже приветствовать — но не победить. Она и нынче была столь же бесцеремонно-навязчива, как эта табличка с эпитафией, и куда более долговечнее. Смерть — одна и та же вчера, сегодня, завтра, всегда. Интересно, Уилфред Мэнкрофт Энсти сам выбирал себе сию мрачную эпитафию? Видел ли он в ней хоть какое-то утешение?
Дэлглиш зашагал дальше вдоль берега, обогнув бухточку с галечным пляжем. Ярдах в двадцати оттуда вниз вела тропка — крутая и, наверное, опасная в сырую погоду. Дорожка лишь наполовину возникла в результате удачного расположения скал, а наполовину была делом человеческих рук. И где стоял Дэлглиш, утес обрывался к морю почти вертикально. Адам с изумлением увидел, что даже в столь ранний час на скале висят веревки, а на них болтаются два скалолаза. В верхнем из них, том, что был без шляпы, Дэлглиш мгновенно узнал Джулиуса Корта. А когда второй поднял голову, то под красной защитной каской появилось лицо Денниса Лернера.
Оба лезли хоть и медленно, но уверенно. Так уверенно, что Дэлглиш даже не стал отходить назад, опасаясь, что кто-нибудь из них при виде неожиданного зрителя случайно отвлечется и потеряет равновесие. Оба явно совершали это восхождение и прежде — маршрут и приемы были им хорошо знакомы. Скалолазам оставался только последний отрезок пути. Любуясь ровными, неторопливыми движениями Корта, его умением впиться, как пиявка, в любую трещинку или выступ на каменной поверхности, Дэлглиш поймал себя на том, что он невольно вспоминает отдельные эпизоды из своих юношеских походов и мысленно поднимается вместе с альпинистами, отмечая каждый этап пути.
Десятью минутами позже коммандер шагал туда, где над обрывом показались голова и плечи Джулиуса. Корт подтянулся и, чуть запыхавшись, встал рядом с Дэлглишем. Не говоря ни слова, он вбил крюк в трещину рядом с большим валуном, продел веревку через него, потом через обвязку у себя на поясе и начал помаленьку выбирать ее. Снизу раздалось радостное восклицание. Джулиус уперся спиной в валун и крикнул:
— Как будете готовы, взбирайтесь!
Не прошло и пятнадцати минут, как Деннис Лернер стоял рядом и сматывал веревку. Часто мигая, он снял очки, стер с лица то ли брызги, то ли капли дождя и трясущимися пальцами заложил дужки за уши. Джулиус бросил взгляд на часы:
— Час двадцать — лучший результат на сегодняшний день. — Он повернулся к Дэлглишу: — В этой части побережья не так много пригодных для восхождения мест, так что мы работаем над скоростью. А вы занимаетесь альпинизмом? Я мог бы одолжить вам необходимое снаряжение.
— Я давненько не тренировался — практически со школьных лет. И судя по тому, что сейчас видел, я далеко не вашего класса.
Коммандер не удосужился пояснить, что еще не окреп после тяжелой болезни. Возможно, прежде ему и захотелось бы оправдаться, однако за последние несколько лет Адам перестал переживать из-за того, что могут подумать другие о его храбрости и силе.
— Раньше мне составлял компанию Уилфред, — сообщил Джулиус, — да вот месяца три назад мы обнаружили, что кто-то нарочно перетер одну из его веревок. Кстати, по занятной случайности мы как раз собирались совершить именно такое восхождение. Он отказался выяснять, кто это сделал. Полагаю, кто-нибудь в Тойнтон-Грэйнж точил на него зуб. Ничего удивительного, Уилфреду надо ждать подобных мелких недоразумений. Неизбежное последствие игр в Господа Бога. Впрочем, на самом-то деле ему ничего не грозило — я всегда проверяю снаряжение перед стартом. Но это его разволновало, а может, и дало желанный предлог, чтобы бросить всю затею. Надо сказать, у него не слишком-то хорошо получалось. Ну, а теперь мне приходится уповать только на Денниса — когда он, как сегодня, берет выходной.
Лернер повернулся к Дэлглишу и улыбнулся. Улыбка преобразила его лицо, сняла напряжение и угрюмость. С неожиданной мальчишеской откровенностью он произнес:
— Вообще-то большую часть времени я боюсь не меньше Уилфреда. Правда, я учусь. Завораживающее занятие, потихоньку начинаю даже его любить. В полумиле отсюда есть совсем легкий подъем, на выступ, где гнездятся кайры. Джулиус начал тренировать меня с него. Это действительно нетрудный путь. Если хотите попробовать, можем взобраться с вами туда.
Его наивное стремление передать другим свою радость, разделить с ними удовольствие производило необыкновенно приятное впечатление.
Дэлглиш покачал головой:
— Едва ли я проведу здесь достаточно много времени для этого.
Он заметил, как Лернер и Корт мгновенно переглянулись, на краткий, почти неуловимый миг встретившись взглядами.
Что выражали эти взгляды? Облегчение? Настороженность? Удовлетворение?
Все трое молчали, пока Деннис не смотал веревку до конца. Потом Джулиус кивнул на черную башню:
— Уродство, а? Прадед Уилфреда возвел ее вскоре после того, как отстроил Грэйнж. Грэйнж ведь сменил маленький елизаветинский манор, уничтоженный пожаром в тысяча восемьсот сорок третьем году. Жалко. Должно быть, старый дом был куда красивее нынешнего. У прадеда не было никакого вкуса по части архитектуры. Ни из дома, ни из башни так ничего путного и не вышло, правда?
— А как получилось, что он умер именно здесь? Он это сделал нарочно? — поинтересовался Дэлглиш.
— Можно сказать и так. Он принадлежал к разряду этаких угрюмых и нелюдимых чудаков, которыми столь изобиловала Викторианская эпоха. Изобрел свою собственную веру, основанную, насколько я понимаю, на Откровении Иоанна Богослова. В начале осени тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года заперся в башне, замуровал дверь и уморил себя голодом. Судя по оставшимся разрозненным записям, ждал Второго пришествия. Надеюсь, для него оно произошло.
— И никто ему не помешал?
— А никто не знал, что он здесь. Старик был совершенно ненормальным, но чертовски хитрым. Тайком приготовил все заранее — камни, цемент и прочее, а потом объявил, что на зиму уезжает в Неаполь. Прошло три месяца, прежде чем его нашли. Задолго до этого он ободрал пальцы до кости, пытаясь выбраться наружу. Оказался слишком хорошим каменщиком, бедняга.
— Какой ужас!
— Да. Даже в прежние времена, до того как Уилфред запретил ходить на мыс, местные избегали этого места, да и я, говоря начистоту, тоже. Лишь отец Бэддли иногда приходил сюда. По словам Грейс Уиллисон, Уилфред прочел здесь какие-то молитвы за душу прадеда, окропил все святой водой и тем самым очистил башню, как мог. Уилфред ходит сюда медитировать, во всяком случае, он так говорит. Лично я думаю, ему просто хочется иногда вырваться из Грэйнж. Мрачные семейные предания его не тревожат. Впрочем, Уилфреда-то они и не касаются. Он ведь приемыш. Впрочем, полагаю, Миллисента Хэммит вам уже рассказала.
— Нет. Я еще с ней не разговаривал.
— Ну еще скажет, скажет…
К удивлению Дэлглиша, Деннис Лернер неожиданно вмешался в разговор:
— А мне черная башня нравится. Особенно летом, когда мыс такой мирный, спокойный, весь золотой, а на черных камнях блестит солнце. Очень символично, правда? Башня выглядит такой волшебной, нереальной, будто ее построили, чтобы позабавить ребенка. А за всем этим кроются ужас, боль, безумие и смерть. Как-то раз я так и сказал отцу Бэддли.
— А что он ответил? — поинтересовался Джулиус.
— Он сказал: «О нет, сын мой. За всем этим кроется любовь к Господу».
— Мне не нужен фаллический символ, построенный викторианским чудилой, — грубо отрезал Джулиус, — чтобы помнить о черепе, который до поры до времени скрывается у меня под кожей. Как всякий разумный человек, я нахожу личные средства защиты.
— И какие же? — спросил Дэлглиш.
Тихий вопрос прозвучал строго, словно команда. Джулиус улыбнулся:
— Деньги и утехи, которые можно за них купить. Развлечения, друзья, красота, путешествия. А потом, когда этому придет конец — ваш друг отец Бэддли всегда напоминал, что рано или поздно все заканчивается, — или когда Деннисовы четыре всадника Апокалипсиса примчат, использую три пули из «люгера». — Он снова покосился на черную башню. — А покамест обойдусь без напоминаний. Я наполовину ирландец, и эта ирландская половинка делает меня чертовски суеверным. Пойдемте вниз, к морю.
Они осторожно принялись спускаться по неровной скользкой тропе. У подножия утеса Деннис Лернер подобрал коричневую сутану, аккуратно сложенную и для верности придавленную камнем. Запахнувшись в нее и подпоясавшись, он сменил спортивные ботинки на вынутые из кармана сандалии. Преобразившись и зажимая защитный шлем под мышкой, Лернер присоединился к своим спутникам, которые неторопливо брели по гальке.
Все трое устали и шли молча, пока не оказались в тени черного сланца. Вблизи берег производил еще более сильное впечатление, чем издали: широкая сверкающая платформа усыпанной камнями глины, растрескавшейся и неровной, точно после землетрясения, — мрачный, беспросветно-унылый стык суши и моря. Меж камней темнели глубокие расщелины, заполненные морской водой, — ямы, оставшиеся после отлива. По краям их обрамляли скользкие водоросли. Неужели Северное море могло породить столь ярко-ядовитую зелень? Даже обычный береговой мусор — щепки и обломки досок, пустые сигаретные пачки, в которых кипела и пузырилась коричневая пена, бутылки, измочаленные обрывки веревки, хрупкие белые косточки морских птиц — все это напоминало зловещие обломки катастрофы, печальные останки мертвого мира.
Словно по молчаливому согласию, путники теперь держались поближе друг к другу, осторожно пробираясь по слизистым камням. Деннису Лернеру пришлось подобрать плащ. Внезапно Джулиус остановился и повернулся к утесу. Дэлглиш обернулся вслед за ним, а вот Деннис упорно глядел на море.
— Тогда как раз был прилив. Наверное, уже дошел сюда. Я спустился на пляж по той же тропе, что и мы с вами сейчас. Бежал изо всех сил, да не очень быстро вышло. Хотя так и было короче всего. Собственно, иного-то пути и нет. Пока бежал, не видел ни его, ни коляски. А когда добежал, мне потребовалась вся сила воли, чтобы заставить себя на него взглянуть. Сначала ничего и не увидел — как обычно, море кипит меж скал. А потом заметил колесо. Оно лежало на плоском камне, и на хромированном ободе и спицах сверкало солнце. Выглядело оно так декоративно, будто его туда нарочно положили, — казалось, оно просто не могло само так приземлиться. Подозреваю, колесо оторвалось еще в полете, а затем скатилось на камень отдельно от остального. Помнится, я схватил его и зашвырнул в море, хохоча во все горло. Шок, не иначе. Звуки хохота эхом отражались от скал.
Не поворачиваясь, Лернер сдавленно произнес:
— Я помню. Я слышал вас. Решил, это Виктор смеется, — звучало точь-в-точь как у него.
— Значит, вы видели, как все произошло? — спросил Дэлглиш.
— С пятидесяти ярдов. После ленча я вернулся к себе из Лондона и решил поплавать. День был не по-сентябрьски теплый. Уже подходил, как вдруг увидел, что кресло покатилось вперед. Ни я, ни кто другой и поделать бы ничего не могли. Деннис лежал на траве ярдах в десяти от Холройда. Он вскочил на ноги и помчался вдогонку. Кричал как ненормальный. А потом принялся бегать вдоль обрыва, размахивая руками, — ни дать ни взять здоровенная полоумная ворона.
— Я признаю, что вел себя не слишком-то храбро, — сквозь стиснутые зубы выдавил Лернер.
— Так и ситуация не располагала к храбрости, милый мой мальчик. Нельзя же было ждать, что вы кинетесь с утеса вслед за ним. Хотя на какую-то долю секунды мне именно так и показалось. — Джулиус повернулся к Дэлглишу: — Я оставил Денниса валяться на траве в полной прострации. Только задержался еще на секундочку — приказал ему бежать за помощью, — а сам рванул к той тропе. Деннису понадобилось минут десять на то, чтобы взять себя в руки. Наверное, разумней было бы прежде заняться им, а потом уже вдвоем отправляться на поиски трупа. Я его чуть не потерял.
— Если он долетел сюда, кресло должно было катиться к обрыву со значительной скоростью.
— Да. Странно, правда? Я искал его ближе к утесу. А потом увидел груду искореженного металла футов на двадцать правее — она уже скрывалась под водой. И только после обнаружил Холройда. Он был похож на выброшенную на берег приливом рыбу. У него и при жизни лицо было ужасно бледным и раздутым — какой-то побочный эффект от стероидов, что ему Эрик прописал. Теперь же бедняга выглядел просто гротескно. Должно быть, вылетел из кресла еще в падении — во всяком случае, лежал он на некотором расстоянии от обломков. В тот день на нем были только брюки с рубашкой, а рубашка разорвалась о камни. Так что я видел лишь крупный белый торс, колышущийся в волнах прилива. Ему размозжило голову и разорвало сонную артерию. Наверное, он истекал кровью, а море завершило остальное. Когда я к нему добежал, пена вокруг была еще розоватой. Приятный такой оттенок — как у пены для ванны. Казалось, в Холройде и кровинки не осталось, будто он провел в море по меньшей мере месяц. Бескровное полунагое тело в волнах.
Бескровное тело. Бескровное убийство.
Фраза эта сложилась в голове Дэлглиша сама собой. Он спросил, стараясь, чтобы голос звучал как можно бесстрастнее и незаинтересованнее:
— А как вам удалось его вытащить?
— С трудом. Я ведь уже сказал, стоял прилив, а приливы здесь быстрые. Я кое-как умудрился продеть свое полотенце ему под ремень и попытался вытянуть его на какой-нибудь валун повыше. Ужасно неловко и как-то недостойно все вышло — для нас обоих. Он оказался куда тяжелее меня, да еще и брюки у него намокли и отяжелели. Я боялся, они совсем соскользнут. Наверное, большой беды в этом не было бы, но мне почему-то казалось ужасно важным, чтобы он сохранил хоть какое-то подобие достоинства. Каждый раз, как накатывала очередная волна, я старался воспользоваться ее силой, чтобы подтащить Холройда, и выволок его примерно вот сюда. Сам вымок до нитки и дрожал, несмотря на жару. Помню, меня еще почему-то удивляло, что солнце никак не высушит мою одежду.
Во время всего рассказа Дэлглиш не отрывал взгляда от Денниса Лернера. Пульс на красной от загара шее так и бился. Дэлглиш холодно произнес:
— Остается надеяться, что для самого Холройда смерть оказалась менее мучительным испытанием, чем для вас.
Джулиус Корт рассмеялся:
— Не забывайте, не все разделяют вашу профессиональную склонность к таким развлечениям. Вытащив его сюда, я уперся в скалу и держал, как рыбак сеть с уловом, пока не подоспела подмога из Тойнтон-Грэйнж с носилками. Они шли самым быстрым путем, через пляж — в цепочку, спотыкаясь на камнях. И все что-то тащили. Как на пикник.
— А что стало с креслом?
— Я вспомнил о нем только в Тойнтоне. Конечно, оно пришло в полную негодность, мы это понимали. Но я подумал, что полиции захочется его осмотреть. Проверить, были ли тормоза в исправности. Видите, какой я умный? Больше никому эта идея и в голову не пришла. Однако, когда народ из Грэйнж туда вернулся, нашлись только два колеса и сиденье. А обе боковины с ручными тормозами пропали. На следующее утро полиция тоже искала — тщательнее, хотя и с тем же успехом.
Дэлглишу захотелось спросить, кто именно из Тойнтон-Грэйнж ходил на поиски. И все же он твердо решил не выдавать любопытства. Да и повода для любопытства нет, внушал себе коммандер. Насильственные смерти уже не его дело, а эта и вовсе никогда бы не проходила по его ведомству. И тем не менее странно, что пропали две самые важные детали. А этот каменистый берег с глубокими расщелинами, заводями и обломками скал — самое подходящее место, чтобы что-нибудь спрятать. Впрочем, местная полиция, наверное, и сама так подумала. Надо бы, решил Дэлглиш, тактично узнать об этом у полицейских. Конечно, отец Бэддли обратился с просьбой о помощи за день до гибели Виктора Холройда… Да только это не означает, что письмо и его смерть не связаны между собой.
— А отец Бэддли переживал из-за смерти Холройда? — спросил коммандер. — Наверное, очень.
— О да, когда узнал. Но это произошло через неделю. К тому моменту следствие уже закончилось и Холройда похоронили. Я думал, Грейс Уиллисон вам рассказала. Майкл с Виктором на пару устроили нам тот еще денек. Когда Деннис примчался в Грэйнж с новостями, спасательный отряд кинулся к морю, ничего не сказав пациентам. Вполне понятное решение, однако вышло неудачно. Когда через сорок минут мы, еле живые, ввалились в парадную дверь Грэйнж с тем, что осталось от Холройда, на носилках, Грейс Уиллисон как раз ехала через холл. Разумеется — полагаю, чтобы всем мало не показалось, — она хлопнулась в обморок. Тогда Уилфред решил, что Майклу пора бы уже отрабатывать деньги, которые он получает, и послал Эрика в «Надежду». Эрик нашел отца Бэддли с сердечным приступом. Поэтому вызвали еще одну «скорую помощь». Мы решили, что, если Майклу придется ехать в больницу с останками Виктора, это его уж точно прикончит, и поэтому старикан отбыл в блаженном неведении. Сиделка рассказала ему о Викторе только после того, как врачи решили, что он в состоянии перенести это известие. По ее словам, преподобный воспринял все очень тихо, хотя и явно разволновался. По-моему, он написал Уилфреду — выразил соболезнования. Правда, отец Бэддли в силу профессии умел спокойно принимать смерть, а они с Виктором были не особо близки. Сдается мне, его профессиональную этику встревожила именно мысль о самоубийстве.
Внезапно Лернер вмешался в разговор:
— Я чувствую себя виноватым. Ответственным за то, что это произошло.
— Либо вы столкнули Холройда с утеса, либо нет, — отозвался Дэлглиш. — Если вы его не сталкивали, чувство вины — это лишнее.
— А если столкнул?
— Тогда это опасное излишество.
Джулиус засмеялся.
— Виктор покончил с собой. Вы это знаете, я это знаю, и все, кто был знаком с Виктором, тоже это знают. Раз уж вы начинаете гадать на эту тему, то вам очень повезло, что в тот день я решил искупаться и перешел через бровку холма в нужный момент.
Словно по общему согласию, все трое снова двинулись в путь. Глядя на бледное лицо Лернера, на чуть подрагивающий уголок поникшего рта, на озабоченные, беспрестанно мигающие глаза, Дэлглиш решил, что на сегодня о Холройде достаточно. Он начал расспрашивать о скалах вокруг. Лернер с энтузиазмом повернулся к нему:
— Завораживающее зрелище, правда? Мне нравится разнообразие этого побережья. Чуть дальше к западу, у Киммериджа, начинается такой же сланец, его еще называют киммериджским углем. И это ведь настоящий каменный уголь, его прямо-таки жечь можно. Мы в Тойнтон-Грэйнж пытались: Уилфреду нравилось, что мы можем сами себя обеспечивать даже теплом. К сожалению, эта гадость так воняла, что от затеи пришлось отказаться, — смрад буквально выживал нас из дома. По-моему, в середине восемнадцатого века тоже проводились попытки воспользоваться сланцем, да никому не удалось избавиться от запаха. Сам по себе этот черный камень выглядит довольно тускло, но, если его отполировать, сверкает почти как агат — сами видели, на той черной башне. Еще во времена римлян им украшали дома. У меня есть книга по геологии этого побережья, и, если вам будет интересно, я покажу свою коллекцию окаменелостей. Уилфред, правда, считал, что я не должен их собирать, потому что утесы и так осыпаются. В итоге я и перестал коллекционировать. Но успел найти довольно много интересного. У меня даже есть обломок сланцевого браслета железного века.
Джулиус Корт, шаркавший ногами по гальке в нескольких шагах впереди, внезапно обернулся и закричал:
— Деннис, да не приставайте к нему с вашими старыми булыжниками! Помните, что коммандер сказал — он пробудет в Тойнтон-Грэйнж не так уж долго.
И Корт улыбнулся Дэлглишу. В его устах эта фраза прозвучала вызовом.
III
Прежде чем выехать в Уорхэм, Дэлглиш написал Биллу Мориарти из Ярда. Изложил вкратце информацию, которую успел добыть о персонале и пациентах Тойнтон-Грэйнж, и спросил: нет ли на кого из них каких-либо официальных данных? Он без труда представлял себе реакцию Билла на письмо, равно как и стиль ответа. Мориарти являлся первоклассным детективом, хотя — если не считать официальных рапортов — писал или рассказывал о проводимых расследованиях в тоне столь живом и веселом, если не сказать разухабистом, как будто твердо решил смягчать жестокость жизни юмором или же демонстрировать полнейшее хладнокровие перед лицом смерти. Впрочем, если его стиль и оставлял желать лучшего, то собранные сведения неизменно отличались точностью и подробностями. И приходили они быстро.
Остановившись в деревне Тойнтон, чтобы отправить письмо, Дэлглиш из предосторожности позвонил в полицию, дабы предупредить о своем визите. Поэтому его там уже ждали. Местный суперинтендант, которого неожиданно вызвали на встречу с главным констеблем, передал Дэлглишу извинения и велел отнестись к коммандеру с почтением. Честь принимать гостя выпала инспектору Дэниелу. Уже уезжая, суперинтендант сказал:
— Жаль, что я не смогу повидаться с коммандером. Я познакомился с ним в прошлом году, когда он читал лекции в Брамшилле. Может, он такой же высокомерный зазнайка, как и все столичные, однако у него хоть хватает ума и хороших манер это скрывать. Приятно для разнообразия повстречать кого-нибудь из этой братии, кто не обращается с провинциальной полицией так, будто нас набрали на службу, выманив из пещер куском мяса на веревочке. Может, он и любимчик комиссара, зато хороший коп.
— А разве он не пишет стихи, сэр?
— Я бы не пытался снискать его расположение, упоминая об этом. Лично я, например, люблю на досуге разгадывать кроссворды. Это, наверное, требует примерно того же интеллектуального напряжения, и все же я не жду, что мне будут делать комплименты по этому поводу. Я тут брал из библиотеки его последнюю книжку. «Незримые шрамы». Не кажется ли вам, что, учитывая его род занятий, название довольно ироничное?
— Не могу сказать, не прочитав книгу, сэр.
— Я там понял в среднем одно стихотворение из трех. И то, надо полагать, просто льщу себе. Так он не сказал, чему мы обязаны такой честью?
— Нет, сэр. Впрочем, поскольку он остановился в Тойнтон-Грэйнж, возможно, интересуется делом Холройда.
— Ума не приложу, с чего бы это. Но ты все равно распорядись, чтобы сержант Верней был наготове.
— Я пригласил Вернея с нами на ленч. Решил, сойдет обычный паб.
— А почему бы и нет? Пусть столичная пташка посмотрит, как живут бедняки.
Таким образом, Дэлглиш после должных вежливых расшаркиваний был приглашен на ленч в «Герб герцога» — невзрачную забегаловку, расположенную в стороне от главных улиц, в полутемном переулке между лавкой торговца зерном и одним из тех характерных для провинции магазинчиков, где продаются всевозможный садовый инвентарь, жестяные ведра любого размера, поясные ванны, метлы, мотки бечевки и алюминиевые чайнички, с потолка свешиваются собачьи поводки и все пропитано запахом керосина и скипидара. Владелец паба, толстяк в рубашке с короткими рукавами, приветствовал инспектора Дэниела и сержанта Вернея не то чтобы пылко, но с явной радостью. Судя по всему, хозяин забегаловки относился к числу местных деятелей того ранга, которые могут позволить себе принимать полицейских, не боясь, что бар из-за этого приобретет дурную репутацию. Внутри паба оказалось многолюдно, дымно и шумно. Дэниел провел гостя по узкому коридору, где сильно пахло пивом и слабо — мочой. Неожиданно полицейские и их спутник оказались на залитом солнцем мощеном дворе. В середине двора росла обнесенная деревянной скамьей старая вишня, а вокруг стояло с полдюжины крепко сбитых столов и дощатых стульев. На дворе никого не было. Судя по всему, местные завсегдатаи и без того слишком много времени проводили на открытом воздухе, чтобы предпочесть эту заманчивую альтернативу дружеской атмосфере прокуренного бара, а туристы, которые оценили бы уют дворика, надо полагать, захаживали в «Герб герцога» не часто.
Не дожидаясь заказа, хозяин принес две пинты пива, тарелку рогаликов с сыром, кувшин домашнего чатни и большую миску с помидорами. Дэлглиш сказал, что будет то же. Пиво оказалось превосходным, сыр — наилучшим английским чеддером, а хлеб явно был образцом местной выпечки, а не безвкусным продуктом массового производства. Масло подали несоленое, а в помидорах чувствовался привкус солнца. Все трое ели в дружеском молчании.
Инспектор Дэниел был крепким здоровяком шести футов роста, с ежиком густых непослушных седых волос и грубоватым загорелым лицом. Судя по его виду, он уже приближался к пенсионному возрасту. Черные глаза полисмена не знали покоя и постоянно перебегали с предмета на предмет с забавным самодовольным выражением, будто он считал себя лично ответственным за состояние мира и радовался, что в общем и целом справляется со своей работой недурно. Контраст между этими беспокойными сверкающими глазами, неторопливыми движениями и протяжным сельским говором казался разительным и каким-то неестественным.
Сержант Верней уступал своему начальнику пару дюймов роста. На круглом и безвольном мальчишеском лице не читалось еще никаких следов опыта. Он выглядел совсем зеленым юнцом — классическим прототипом симпатичного мальчишки, из-за которого люди постарше вечно жалуются, что полицейские, мол, год от году все моложе и моложе. С инспектором Верней держался почтительно и непринужденно, но без тени угодливости или подхалимажа. Дэлглиш подозревал, что причиной тому — непоколебимая самоуверенность, которую сержанту стоило больших трудов скрывать. И когда Верней рассказывал о следствии по делу Виктора Холройда, Адам понял, откуда взялась такая самоуверенность. Перед ним был умный и компетентный молодой полицейский, отлично знающий и свое дело, и свою цену.
Сам Дэлглиш старательно маскировал собственный интерес к событиям в Тойнтон-Грэйнж.
— Когда отец Бэддли написал мне, я болел. А к тому времени, как я приехал сюда, он уже умер. Не думаю, что он хотел проконсультироваться со мной о чем-то действительно важном, и все же меня мучает совесть оттого, что я вот так с ним обошелся. Поэтому мне показалось, что стоило бы спросить у вас — не происходило ли в Тойнтон-Грэйнж чего-нибудь, что могло его взволновать. Честно говоря, лично мне это кажется весьма маловероятным. Я, конечно, слышал о смерти Виктора Холройда, но он умер на следующий день после того, как отец Бэддли мне написал. Хотя, может, Майкл расстроился из-за чего-то, что позже привело к смерти Холройда…
— Мы не нашли никаких доказательств, что смерть Холройда могла касаться кого-то, кроме него самого, — произнес сержант Верней. — Как вы, полагаю, знаете, в результате расследования был вынесен вердикт «несчастный случай». Доктор Маскелл присутствовал на суде и, если хотите знать мое мнение, очень обрадовался этому вердикту. Мистера Энсти в наших краях глубоко уважают, пусть даже обитатели Тойнтон-Грэйнж и предпочитают держаться особняком. Так что никто не хотел добавлять ему лишних неприятностей. На мой же взгляд, сэр, это самоубийство в чистом виде. Похоже, Холройд действовал импульсивно, по внезапному порыву. Ведь это был не тот день недели, когда он обычно ездил на обрыв, — похоже, эта мысль пришла к нему в голову неожиданно. По показаниям мисс Грейс Уиллисон и миссис Урсулы Холлис, которые сидели вместе с Холройдом во внутреннем дворике, он позвал Денниса Лернера и буквально вынудил отвезти его на утес. Лернер подтверждает, что всю дорогу Холройд был в скверном настроении, а когда они добрались до верха, стал настолько невыносим, что Лернер взял книгу и улегся на некотором расстоянии от кресла. Именно это и видел мистер Джулиус Корт, когда вышел на гребень холма. В тот момент как раз кресло покатилось вниз по склону и упало с обрыва. Когда на следующее утро я осматривал землю вокруг, то видел примятую траву и сломанные цветы на том месте, где лежал Деннис Лернер, а его книга «Геология Дорсетского побережья» еще валялась на траве, там, куда он ее уронил. Мне кажется, сэр, Холройд нарочно изводил санитара, чтобы тот отошел от него и дал привести план в исполнение.
— А Лернер объяснил суду, что именно Холройд наговорил ему?
— Ничего особенного, сэр. Он признался мне, что Холройд обвинял его в том, что он гомосексуалист, лоботряс, увиливает от работы, ищет легкой жизни, а как санитар совершенно неуклюж, груб и некомпетентен.
— Я бы не назвал это «ничего особенного». А есть ли в сказанном хоть какая-то доля правды?
— Трудно сказать, сэр. Может быть, все обвинения справедливы, включая и первое, но это не значит, что ему было приятно их выслушивать.
В разговор вмешался инспектор Дэниел:
— Во всяком случае, как санитар Лернер не груб и не неуклюж. Уж это точно. Моя сестра Элла работает в частном доме престарелых под Медоулендс. Старая миссис Лернер — ей за восемьдесят — живет там. Сын часто навещает ее и помогает персоналу, когда много работы. Странно, что он не захотел там трудиться, хотя, возможно, и правда стоит разделять личную и профессиональную жизнь. Или у них просто нет вакансии для санитара. Кроме того, он, без сомнения, весьма предан Уилфреду Энсти. Элла высокого мнения о Деннисе Лернере. Хороший сын, вот как она о нем говорит. И ведь, должно быть, большая часть зарплаты у него уходит на то, чтобы содержать мать в доме престарелых. Как все по-настоящему хорошие места, оно весьма недешево. А вот Холройд был действительно невыносимым типом. Без него в Грэйнж всем станет легче.
— Довольно-таки ненадежный способ покончить с собой, — заметил Дэлглиш. — Не понимаю, как он вообще умудрился сдвинуть кресло с места.
Сержант Верней основательно приложился к кружке с пивом.
— Меня это тоже удивило, сэр. Кресло так искорежило от падения, что я не смог провести эксперимент с ним. Впрочем, Холройд весил изрядно, наверное, на полстоуна больше, чем я, а я поэкспериментировал с одним из старых кресел в Тойнтон-Грэйнж, самом близком к модели Холройда. Если почва достаточно тверда, а склон покат, я могу сдвинуть кресло с места резким рывком туловища. Джулиус Корт свидетельствует, что видел, как дернулось тело Холройда. Правда, на таком расстоянии он не понял зачем — то ли для того, чтобы сдвинуть кресло с места, то ли, наоборот, в виде непроизвольной реакции на то, что оно поехало. И надо помнить, сэр, что другими способами покончить с собой Холройд не располагал. Ведь он был практически беспомощен. Отравиться, конечно, проще, но лекарства держат под замком в кабинете на втором этаже — он не мог добыть ничего смертельного без посторонней помощи. Еще можно было бы попытаться повеситься на полотенце в ванной, так ведь ни ванные комнаты, ни туалеты не запираются изнутри. Это, конечно, предосторожность на случай, если кому-то из пациентов станет плохо, и все же заодно означает, что приватности там никакой.
— А как насчет возможных дефектов кресла?
— Я думал об этом, сэр, и, разумеется, такой вопрос вставал. Однако нам удалось найти лишь сиденье и одно из колес. Обе боковые части с тормозами и перекладина с механизмом пропали бесследно.
— Именно те части кресла, на которых были бы видны любые дефекты тормозов. Как естественного происхождения, так и нарочно произведенные.
— Если бы мы успели найти обломки, сэр, а море не так повредило бы то, что уцелело! Но мы их так и не нашли. Тело выпало из кресла в полете после удара о скалы, и Корт, разумеется, бросился вытаскивать тело. Оно болталось в волнах, брюки у Холройда намокли, так что Корту было слишком тяжело. В результате он продел полотенце через ремень Холройда и так удерживал тело, пока не прибежали мистер Энсти, доктор Хьюсон, сестра Моксон и работник Алберт Филби. Они принесли носилки и общими усилиями сумели вытащить тело и отнести его по пляжу в Тойнтон-Грэйнж, а уже только тогда позвонили нам. Когда они добрались в Грэйнж, мистеру Корту пришло в голову, что кресло надо вытащить на осмотр, и он послал Филби обратно поискать обломки. Сестра Моксон вызвалась идти с ним. К тому времени начался отлив, и они нашли основную часть кресла, то есть сиденье, спинку и одно колесо.
— Удивительно, что Дороти Моксон отправилась на поиски. Я бы скорее ожидал, что она останется с пациентами.
— Я тоже, сэр. Но Энсти отказался покидать Тойнтон-Грэйнж, а доктор Хьюсон, судя по всему, считал, что его долг — находиться рядом с телом. Сестра Рейнер во второй половине дня брала выходной. Так что больше послать было некого, если не брать в расчет миссис Миллисенту Хэммит, а я не думаю, что кто-то в принципе склонен брать в расчет миссис Хэммит. Тогда всем казалось важным, чтобы кресло поискали две пары глаз, пока окончательно не стемнело.
— А как насчет Джулиуса Корта?
— Мистер Корт и мистер Лернер считали, что должны ждать в Тойнтон-Грэйнж нашего приезда, сэр.
— Весьма разумная мысль. А к тому времени как приехали вы, наверняка стало слишком темно, чтобы что-то искать.
— Да, сэр, мы добрались до Тойнтон-Грэйнж в семь часов четырнадцать минут и до утра смогли лишь снять со всех показания и распорядиться, чтобы тело увезли в морг. Не знаю, видели ли вы тот берег в отлив, сэр. Как будто какой-то гигант развлекался, разбивая громадным молотком пласт жженого сахара. Мы искали очень тщательно — и в довольно большом радиусе, но если металлические обломки забились в трещины, чтобы найти их, нужен металлоискатель. И то если очень повезет, да еще непонятно, как потом вытащить. Я думаю, их завалило галькой: во время прилива там все так и кипит.
— А были ли какие-нибудь причины, чтобы Холройд внезапно решил покончить с собой? — спросил Дэлглиш. — Я имею в виду — почему он выбрал именно тот момент?
— Я и насчет этого спрашивал, сэр. Неделей раньше, то есть пятого сентября, мистер Корт с доктором Хьюсоном и миссис Хьюсон возили его в Лондон повидаться с поверенными и консультантом по физиотерапии в больнице Христа Спасителя. Как раз там доктор Хьюсон проходил практику. Я так понимаю, Холройд не особенно-то и надеялся, что ему могут чем-то реально помочь. Доктор Хьюсон утверждает, будто новости не очень расстроили Холройда. Он и не ждал ничего другого. Доктор Хьюсон не то чтобы сказал открыто, но дал понять, что Холройд настаивал на консультации просто ради поездки в Лондон. Он был человеком непоседливым и любил время от времени придумывать предлоги, чтобы улизнуть из Тойнтон-Грэйнж. Тамошняя старшая сестра, миссис Моксон, и мистер Энсти утверждали, что Холройд вернулся не особо опечаленным. С другой стороны, они оба заинтересованы в том, чтобы дискредитировать версию о самоубийстве. Пациенты же рассказали совсем иное. После возвращения Холройда они заметили в нем определенные перемены. Не то чтобы он казался подавленным или расстроенным, и все же ладить с ним стало еще труднее. Они описывают его состояние как «взбудораженное». Мисс Уиллисон употребила слово «ликующий». По-моему, она не сомневается в том, что Холройд покончил с собой. Конечно, когда я допрашивал мисс Уиллисон, то эта мысль ее явно шокировала и огорчила — из-за мистера Энсти. Но мне кажется, в душе она была уверена, что произошло самоубий- ство.
— А что насчет визита Холройда к поверенным? Интересно, не узнал ли он там чего-нибудь, что могло бы его сильно расстроить?
— Это старинная семейная фирма «Холройд и Мартинсон» на Бедфорд-роу. Теперь там главным партнером старший брат Холройда. Я звонил туда, однако без особого толка. По словам брата, визит носил практически светский характер, а Виктор казался не более удрученным, чем обычно. Они никогда не были близки, и все-таки мистер Мартин Холройд время от времени навещал брата в Тойнтон-Грэйнж. Особенно когда хотел обсудить с мистером Энсти его дела.
— Вы имеете в виду, что «Холройд и Мартинсон» — поверенные мистера Энсти?
— Насколько я понимаю, они ведут дела семьи уже более ста пятидесяти лет. Весьма древняя и прочная связь. Так Виктор Холройд и узнал о приюте. Он был первым пациентом Энсти.
— А что с инвалидным креслом Холройда? Не мог ли кто-нибудь из Тойнтон-Грэйнж испортить его либо в сам день гибели Холройда, либо накануне вечером?
— Филби мог, разумеется. У него были все возможности. И точно так же это могли сделать еще многие. Тяжелое кресло Холройда, то, которым он пользовался для вылазок по окрестностям, стояло в мастерской в самом конце коридора. Не знаю, известно ли вам, сэр, но туда можно попасть и на инвалидной коляске. Главным образом там работает Филби. Он хранит в мастерской обычные инструменты для столярного дела и для работы по металлу. Пациенты тоже вольны пользоваться этой комнатой, и их даже поощряют к тому, чтобы помогать Филби или заниматься чем-то своим. Холройд делал совсем простенькие работы, пока ему не стало совсем плохо, а мистер Каруардин иногда лепил из глины. Женщины из числа пациентов в мастерской бывают редко, а вот кого-нибудь из мужчин увидеть — дело обычное.
— Каруардин рассказал мне, что был там в восемь сорок пять, когда Филби смазывал и проверял тормоза, — заметил Дэлглиш.
— Это больше, чем он рассказал нам. Мне он дал понять, что не видел, чем именно занимается Филби. А сам Филби все темнил — мол, точно не помню, проверял ли тормоза или нет. Ничего удивительного. Ясно ведь: всем им хотелось, чтобы это выглядело как несчастный случай и чтобы одновременно коронер не слишком разглагольствовал о небрежности. Правда, когда я стал расспрашивать Филби об утре того дня, когда погиб Холройд, мне повезло больше. После завтрака, примерно в восемь сорок пять, Филби вернулся в мастерскую. Он пробыл там около часа, а уходя, запер дверь — что-то заклеивал по хозяйству и не хотел, чтобы невзначай это сдвинули с места. У меня сложилось впечатление, будто Филби считает мастерскую своей вотчиной и не рад тому, что туда пускают и пациентов. Во всяком случае, он запер ее, спрятал ключ в карман и не отпирал двери до тех пор, пока Лернер не налетел на него с вопросом «Где ключ?» около четырех. Лернер сказал, будто ему надо взять кресло Холройда. Если предположить, что Филби говорит правду, единственными людьми в Тойнтон-Грэйнж, у кого нет алиби на срок, когда комната стояла незапертой и пустой утром двенадцатого сентября, являются мистер Энсти, сам Холройд, мистер Каруардин, сестра Моксон и миссис Хьюсон. Мистер Корт был в Лондоне и приехал в коттедж незадолго до того, как Лернер с Холройдом тронулись в путь. Лернер тоже совершенно чист. Он все интересующее нас время был занят с пациентами.
Это очень мило, подумал Дэлглиш, но ровным счетом ничего не доказывает. Мастерская была не заперта предыдущим вечером, после того как Каруардин и Филби ушли, а скорее всего — и ночью тоже.
— Вы проявили похвальную тщательность, сержант, — произнес он. — Удалось ли вам выяснить это, не слишком потревожив обитателей Тойнтон-Грэйнж?
— Думаю, да, сэр. Едва ли они хоть на миг заподозрили, что я проверяю возможность того, что Холройд сам испоганил кресло. И если оно и правда было испорчено, готов держать пари — это его работа. Судя по тому, что я слышал, он был презлобным типом. Верно, тешился мыслью, что когда кресло достанут и обнаружат поломку, то все в Тойнтон-Грэйнж окажутся под подозрением. Такой оборот событий его бы обрадовал.
— Как-то не верится, — снова заметил Дэлглиш, — что оба тормоза могли сломаться одновременно и независимо друг от друга. Я ведь видел другие инвалидные коляски в Тойнтон-Грэйнж. Система тормозов там простая, зато надежная и безопасная. И почти так же трудно представить, чтобы их повредили умышленно. Ну как убийца мог рассчитывать, что тормоза сломаются именно в тот момент? Лернер с Холройдом ведь вполне могли проверить кресло перед выходом. Кроме того, дефект мог проявиться еще в пути или же на вершине холма, а не над обрывом. И потом, ведь никто не знал, что Холройд вздумает отправиться туда именно в тот день. Кстати, а как все происходило на обрыве? Кто ставил кресло на тормоз?
— По словам Лернера, сам Холройд. Лернер признался, что даже не смотрел на тормоза. Он говорит, что не заметил в кресле никаких изменений. Пользоваться тормозами и не приходилось до тех пор, пока Лернер не довез пациента до обычного места.
На мгновение над столиком нависла тишина. Трое полицейских уже закончили есть. Инспектор Дэниел порылся в кармане твидовой куртки и достал трубку. Вытряхивая ее перед тем, как снова набить табаком, он негромко спросил:
— Вам ведь ничего не кажется странным в смерти старого джентльмена, сэр?
— Ему же поставили диагноз, все говорили, что он при смерти. Мне страшно досадно, что я не успел навестить его раньше и услышать, что преподобный собирался рассказать, — но это сугубо личные переживания. Конечно, как полицейский, я бы хотел узнать, кто видел его последним перед тем, как он умер. Официально — Грейс Уиллисон, однако у меня сложилось впечатление, что у него кто-то был после нее — другой пациент. На следующее утро, когда отца Бэддли нашли мертвым, он был в облачении. Дневник его пропал, и кто-то взломал бюро в комнате. Но поскольку я не видел отца Бэддли более двадцати лет, возможно, с моей стороны не слишком разумно испытывать такую уверенность, что это сделал не он сам.
Сержант Верней повернулся к инспектору:
— А какова, сэр, с точки зрения теологии такая ситуация: грешник исповедуется священнику, получает отпущение грехов, а потом убивает его, чтобы он точно ничего никому не рассказал. Отпущение грехов тогда еще считается в силе или нет?
Молодое лицо полисмена было невероятно серьезно, так что оставалось только гадать: задал ли он этот вопрос всерьез, или же это какая-то частная шутка, предназначенная лишь для инспектора, или же юным сержантом двигали какие-то иные, более тонкие мотивы. Дэниел вынул трубку изо рта.
— Боже праведный, вы, нынешняя молодежь, просто толпа язычников! Когда я еще ребенком ходил в воскресную школу, бывало, кидал кровные пенни в тарелку с пожертвованиями на то, чтобы обратить чернокожих детишек, и вполовину не столь невежественных, как вы. Поверьте мне на слово, молодой человек, такой поступок вас до добра не довел бы — ни с точки зрения теологии, ни с какой другой. — Он повернулся к Дэлглишу: — Так он был в облачении? Это уже интересно.
— Вот и я так подумал.
— Впрочем, так ли это неестественно? Он был один, возможно — знал, что умирает. Наверное, в епитрахили ему просто было спокойнее, вам так не кажется, сэр?
— Я не знаю ни что он делал, ни что чувствовал. Не знал последние двадцать лет — и меня это вполне устраивало. А взломанное бюро… Возможно, он хотел уничтожить свои бумаги и не помнил, куда дел ключ.
— Вполне возможно.
— Его кремировали?
— Кремировали по настоянию миссис Хэммит, а пепел похоронили со всеми надлежащими ритуалами англиканской церкви.
Инспектор Дэниел больше ничего не сказал. Да больше ничего и не скажешь, с горечью подумал Дэлглиш, когда все трое поднялись из-за стола.
IV
Поверенные отца Бэддли, фирма «Лоудер и Уэйнрайт», занимали простой, но гармоничный дом из красного кирпича, выходящий прямо на Саут-стрит, — как показалось Дэлглишу, типичный образец довольно приятных домов, построенных после пожара, что уничтожил старую часть города в тысяча семьсот шестьдесят втором году. Дверь подпирала медная модель пушки, ее ослепительно начищенное дуло угрожающе нацелилось на улицу. За исключением этого воинственного символа, и сам дом, и вся обстановка в нем отличались приятной доброжелательностью, создавая атмосферу крепкого достатка, верности традициям и профессиональной честности. На крашенных белой краской стенах холла висели гравюры с изображением Дорчестера восемнадцатого века, пахло лаком для мебели. Слева открытая дверь вела в просторную приемную с огромным круглым столом на резном каменном постаменте и полудюжиной резных стульев красного дерева, достаточно крепких, чтобы выдержать здоровенного фермера. Здесь же висел написанный масляной краской портрет безымянного викторианского джентльмена — надо полагать, основателя фирмы: бородатого, в лентах и выставляющего напоказ часы на цепочке. Цепочку он держал между большим и указательным пальцем и поднимал их так, точно боялся, как бы художник не упустил столь важную деталь. В таком доме самые преуспевающие персонажи Гарди чувствовали бы себя в своей тарелке и с чистой душой обсуждали бы последствия отмены хлебного закона или вероломство французских каперов. Напротив приемной находился крошечный кабинетик, где расположилась девушка, ниже пояса одетая в черные туфли и длинную юбку, словно викторианская гувернантка, а выше пояса — точно беременная молочница. Она усердно барабанила по письменной машинке со скоростью, вполне объяснявшей саркастические замечания Мэгги Хьюсон в адрес нерасторопности фирмы. В ответ на вопрос Дэлглиша девушка глянула на него из-под жидковатой челки и сообщила, что мистер Роберт вышел, но должен через десять минут вернуться. Не торопится с ленча, подумал Дэлглиш и приготовился ждать с полчаса, не меньше.
Лоудер появился минут через двадцать. Дэлглиш услышал, как тот беззаботно подошел к стойке секретарши, потом раздалось какое-то перешептывание — и через миг поверенный показался на пороге приемной и пригласил гостя в свой кабинет в глубине дома. Ни само помещение — убогое, тесное и захламленное, — ни его владелец не соответствовали ожиданиям Дэлглиша, равно как и стилю дома. Боб Лоудер оказался смуглым и крепким коротышкой с квадратным лицом, нездоровой желтизной на прыщавых щеках и маленькими унылыми глазками. Прилизанные лоснящиеся волосы отливали неестественной чернотой, лишь на висках виднелись тонкие серебряные прожилки. Щеголеватые, тщательно подстриженные усики чуть завивались над полными губами, такими красными, что, казалось, из них вот-вот брызнет кровь. Заметив морщинки в уголках глаз и одрябшие мышцы на шее поверенного, Дэлглиш заподозрил, что тот не настолько молод и бодр, как отчаянно пытается выглядеть.
Лоудер приветствовал гостя с сердечностью и живостью, не подходящими ни случаю, ни личности самого хозяина. Дэлглишу вспомнилась напускная бойкость какого-нибудь отставного военного, еще не свыкшегося с жизнью на гражданке, или торговца автомобилями, не слишком уверенного, что шасси и мотор сбываемой машины доживут хотя бы до благополучного заключения сделки.
Коммандер вкратце изложил причины, приведшие его сюда.
— О смерти отца Бэддли я узнал, приехав в Тойнтон-Грэйнж, и впервые о его завещании рассказала миссис Хьюсон. Впрочем, это не важно. Вы, должно быть, еще не успели мне написать. Но мистер Энсти хочет приготовить коттедж для нового жильца, вот я и подумал поговорить с вами, прежде чем вывозить книги.
Лоудер высунул голову в дверь и крикнул, чтобы ему принесли нужную папку. Она появилась с неожиданной быстротой. Бегло просмотрев ее, поверенный произнес:
— Все в порядке. Абсолютно. Прошу прощения, что мы вам не написали. Не столько даже из-за нехватки времени, сколько за отсутствием адреса. Бедняга совершенно упустил из виду этот момент. Знакомая фамилия, конечно. Я вас знаю?
— Не думаю. Вероятно, отец Бэддли упомянул меня во время визита к вам. Насколько я понимаю, он звонил вам за день-другой до болезни?
— Совершенно верно, в среду, в одиннадцать часов. Это была всего вторая наша встреча. Первый раз он консультировался со мной года три назад, вскоре по приезде в Тойнтон-Грэйнж. Хотел написать завещание. Денег у него было не много, однако преподобный ведь и тратил мало, так что скопил он пусть не слишком большую, но кругленькую сумму.
— А от кого он услышал о вас?
— Ни от кого. Милый старичок решил написать завещание, понял, что ему нужен поверенный, просто-напросто сел на автобус, прикатил в Уорхэм и зашел в первую же адвокатскую контору, какая ему попалась. Я был здесь, так что ко мне он и обратился. Я составил завещание, двое из наших служащих подписались — и дело с концом. Могу сказать, милый старичок был самым легким и покладистым клиентом на моей памяти.
— Мне интересно, не объяснялся ли его визит в ту среду желанием проконсультироваться с вами по какому-то тревожащему его поводу. Из последнего письма преподобного у меня сложилось впечатление, будто отца Бэддли что-то беспокоило. Если есть что-то, о чем мне лучше знать…
Дэлглиш не докончил вопроса, но недвусмысленно обозначил его интонацией.
— Старичок и правда явился в некотором смятении духа, — жизнерадостно отозвался Лоудер. — Вроде бы хотел изменить завещание, однако еще не решил, как именно. Кажется, он почему-то считал, что я могу заморозить эти деньги, пока он не придет к окончательному решению. Я еще сказал ему: «Дорогой сэр, если вы умрете сегодня ночью, деньги перейдут Уилфреду Энсти и Тойнтон-Грэйнж. Если вы этого не хотите, придется вам решить, чего вы желаете, и я составлю новое завещание. Но деньги существуют на самом деле. Они никуда не исчезнут. И если вы не аннулируете старое завещание или не измените его, оно останется в силе».
— У вас сложилось впечатление, что он вполне в здравом рассудке?
— О да. Возможно, старик держался слегка подавленно и растерянно, но все-таки соображал нормально, если вы меня понимаете. Вполне понимал суть дела — как только я указывал на тот или иной факт, он осознавал, что это значит. Просто ему вроде бы хотелось, чтобы никакой проблемы вообще не было. Всем нам хорошо знакомо это чувство.
— А на следующий день он попал в больницу… И не прошло и двух недель, как для него любые проблемы решились навеки.
— Да. Бедняга. Полагаю, он бы сказал, что провидение само решило за него. Да уж, провидение-то умеет выразить свою точку зрения самым недвусмысленным образом.
— А вам отец Бэддли не дал понять, что именно его волнует? Не хочу вторгаться в область профессиональной этики, но у меня возникло ощущение, будто он хотел о чем-то посоветоваться. Если он уполномочил меня в чем-то разобраться, мне бы хотелось выполнить его волю. Хотя бы попытаться это сделать. Наверное, мной движет чисто полицейская дотошность, желание завершить незавершенное дело.
— Вы полицейский?
Не была ли искорка удивления и вежливого любопытства в этих усталых глазах слишком нарочитой?
— Он пригласил вас как друга или как профессионала? — спросил Лоудер.
— Наверное, как и того и другого.
— Что ж, решительно не вижу, чем могу вам помочь. Даже если бы преподобный посвятил меня в свои планы насчет завещания и я знал, кому он хочет все оставить, сейчас уже ничего не поделаешь. Поздно.
Дэлглиш удивился: неужели Лоудер всерьез считает, будто он надеется сам получить деньги и явился узнать, нельзя ли опротестовать завещание отца Бэддли?
— Знаю, — ответил он. — Да и вообще сомневаюсь, что дело, о котором он мне писал, имеет какое-то отношение к завещанию. Правда, конечно, немного странно, что отец Бэддли никогда не сообщал, что хочет завещать мне книги. И главного наследника он, судя по всему, оставил в таком же неведении.
Выстрел был сделан наугад, однако попал в цель. Лоудер заговорил, осторожно выбирая слова. Даже слишком осторожно.
— В самом деле? Я бы скорее решил, что смущение отца Бэддли было связано с нежеланием разочаровывать того, кому он уже что-то пообещал. — Поверенный поколебался, не в силах решить, сказал ли он слишком много или слишком мало, а потом добавил: — Впрочем, Уилфред Энсти сам может все подтвердить. — Он снова помолчал, словно смущенный прозвучавшим в его словах намеком, и, досадуя, что беседа приняла такой сомнительный оборот, произнес: — В смысле, если Уилфред Энсти утверждает, что не знал о будущем наследстве, значит, так оно и есть, а я ошибаюсь. Вы надолго в Дорсет?
— Наверное, на неделю, может, чуть меньше. Ровно на столько, сколько потребуется, чтобы разобрать и упаковать книги.
— О да, конечно же, книги. Наверное, отец Бэддли именно о них и хотел с вами проконсультироваться. Возможно, он боялся, что собрание богословских трудов станет для вас скорее обузой, чем приятным подарком.
— Возможно.
Разговор умер. Последовала недолгая, довольно неловкая пауза, а потом Дэлглиш спросил, поднимаясь с кресла:
— Так, значит, преподобного ничто не беспокоило, помимо проблемы, кому завещать деньги? Он с вами больше ни о чем не советовался?
— Нет, ни о чем. А если бы и советовался, я не смог бы рассказать вам, о чем именно. Из-за запретов, налагаемых профессиональной этикой. Да и о чем бы ему со мной консультироваться, бедному старичку? Ни жены, ни детей, ни родственников, насколько я знаю, ни семейных проблем, ни автомобиля — совершенно безгрешная жизнь. И поверенный ему был нужен лишь для оформления завещания.
Поздновато, пожалуй, толковать о профессиональной этике, подумал Дэлглиш. Лоудеру не стоило рассказывать, что отец Бэддли подумывал изменить завещание. Учитывая, что в конечном итоге завещание так и не было изменено, по-настоящему осторожный поверенный оставил бы эту информацию при себе. Когда Лоудер двинулся к дверям, чтобы проводить гостя, Дэлглиш небрежно заметил:
— Да, завещание отца Бэддли, наверное, никому не принесло ничего, кроме удовлетворения. Едва ли можно сказать то же о завещании Виктора Холройда.
Тусклые глазки юриста внезапно стали яркими и живыми, почти заговорщическими.
— Так вы тоже о нем слышали, да?
— Да. Хотя удивлен, что и вы это знаете.
— О, в сельской местности слухи разносятся быстро. Строго говоря, у меня в Тойнтон-Грэйнж есть друзья. Хьюсоны. Точнее — Мэгги. Мы с ней познакомились на танцах прошлой зимой. Для хорошенькой девушки жизнь там, на этом утесе, слишком скучна.
— Да. Пожалуй.
— Наша Мэгги девица не промах. Рассказала мне о завещании Холройда. Я так понимаю, он ездил в Лондон повидаться с братом, а все решили, будто он хочет обсудить завещание. Похоже, старший братец не одобрил того, что предлагал Виктор, и посоветовал ему подумать еще немножко. В результате Холройд сам сделал приписку к завещанию. И ему это никаких трудов не составило. Там вся семья — сплошные законники, да и он начинал на том же поприще, прежде чем решил переквалифицироваться в учителя.
— Я так понимаю, «Холройд и Мартинсон» еще ведут дела и семьи Энсти?
— Верно. Уже четыре поколения. Жаль, дед Энсти с ними не посоветовался прежде, чем составлять завещание. Прекрасный пример того, как неблагоразумно пытаться самому выступать своим адвокатом. Ну ладно, коммандер, всего доброго. Увы, не могу вам быть ничем более полезным.
Выйдя на Саут-стрит и оглянувшись, Дэлглиш обнаружил, что Лоудер еще смотрит ему вслед, а медная пушка игрушечно поблескивает у ног стряпчего. Многое в ходе этого короткого визита показалось Дэлглишу крайне интересным. И не в последнюю очередь — откуда Лоудер узнал его должность.
Однако прежде, чем заниматься покупками, предстояло выполнить еще одну задачу. Дэлглиш заглянул в построенную в начале девятнадцатого века больницу Кристмас-Клоуз. Правда, там ему не повезло. В больнице об отце Бэддли не знали — они принимали только хронических больных. Если, сказали Адаму в приемной, с вашим другом случился сердечный приступ, его, несмотря на возраст, отвезли в реанимацию районной больницы. Любезный дежурный посоветовал попытать счастья либо в блэндфордской больнице, либо в уимборнской и показал, как пройти к ближайшему телефону-автомату.
Дэлглиш начал с того, что позвонил в Блэндфорд, так как тот находился ближе. И вот ему наконец повезло. Дежуривший на телефоне клерк оказался весьма услужлив и деловит. Выяснив дату госпитализации отца Бэддли, он подтвердил, что преподобный лежал именно здесь, и соединил Дэлглиша с нужным отделением. Ответила старшая медсестра. Да, она помнила отца Бэддли. Нет, она не слышала, что он умер. Медсестра в подобающих случаю словах выразила сожаление — и даже вполне убедительно. А потом подозвала к телефону сестру Бриган, которая обычно отправляла письма больных и могла бы посодействовать коммандеру Дэлглишу.
Адам понимал, что такой готовности помочь отчасти способствовало его звание, хотя и не только. Обе сестры были добрыми женщинами, привыкшими помогать с разными проблемами даже совершенно незнакомым людям. Дэлглиш объяснил сестре Бриган суть своей просьбы:
— Видите ли, я узнал, что мой друг умер, лишь вчера, когда приехал в Тойнтон-Грэйнж. Он обещал вернуть мне бумаги, с которыми мы работали, однако среди его вещей их не оказалось. Вот я и подумал: не отправлял ли он их почтой из больницы — либо на лондонский адрес, либо в Ярд.
— Ну, видите ли, коммандер, святой отец не очень-то любил писать. Читал много, это верно, но почти не писал. Правда, я отправляла для него два письма. Насколько помню, оба местные — мне ведь надо смотреть адрес, чтобы опустить письмо в правильный ящик. Какого числа? Да уж и не припомню. И он дал их мне оба сразу.
— Может, это те письма, что он написал в Тойнтон — одно мистеру Энсти, а другое мисс Уиллисон?
— Да, коммандер, кажется, я припоминаю эти имена. Только, сами понимаете, я точно не уверена.
— Вы просто молодец, что и это запомнили. И все же вы точно отсылали лишь два письма?
— О да, уверена. Конечно, кто-нибудь из других сестер тоже мог отправить для него письмо, хотя, боюсь, это так просто не выяснить. Некоторые перевелись в другие отделения. И тем не менее я так не думаю. Отец Бэддли писал очень мало. Поэтому-то я и запомнила эти два письма.
Это могло что-то значить, а могло не означать ничего. Однако информация стоила трудов. Если отец Бэддли назначил кому-то встречу на вечер после возвращения домой, то сделать это он мог или по телефону, если достаточно хорошо себя чувствовал, чтобы воспользоваться больничным аппаратом, или письмом. А телефоны находились только в самом Тойнтон-Грэйнж, у Хьюсонов и у Джулиуса Корта. Впрочем, писать преподобному все же было удобнее. Письмо Грейс Уиллисон наверняка было тем, в котором он назначал ей время исповеди. Во втором — наверное, к Энсти — старый священник выражал соболезнования по поводу смерти Холройда. Но с другой стороны, может, и нет…
Перед тем как повесить трубку, Дэлглиш спросил, звонил ли отец Бэддли куда-нибудь из больницы.
— Да, один раз точно звонил, я это помню. Как раз в день выписки. Он вышел в приемную для амбулаторных больных и спросил, есть ли там лондонский телефонный справочник. Поэтому я и запомнила.
— А когда это было?
— Утром. Перед тем как мне сменяться, — а смена у нас в двенадцать.
Значит, отцу Бэддли надо было позвонить куда-то в Лондон и причем еще найти в книге номер. И звонил он не вечером, а в рабочее время. Следующий возможный шаг Дэлглиша напрашивался сам собой. Хотя нет. Еще нет. Коммандер сказал себе, что пока не узнал ничего, что оправдывало бы даже столь неофициальное вмешательство. А если у него и возникли определенные подозрения — так это лишь подозрения. Где факты? Где улики? Лишь горсточка костей на кладбище в Тойнтоне.
V
Только ближе к вечеру, пообедав в гостинице близ замка Корф, Дэлглиш вернулся в коттедж «Надежда» и взялся за книги отца Бэддли. А перед тем требовалось еще выполнить некоторое количество мелких, но необходимых домашних дел. Коммандер заменил тусклую лампочку в настольной лампе на более яркую, прочистил горелку в газовой колонке над раковиной, разобрал в буфете место для припасов и вина, при свете фонарика отыскал за домом кучу дров для печки и жестяную ванну. В самом коттедже ванной комнаты не было. Отец Бэддли, вероятно, мылся в Тойнтон-Грэйнж. Однако Дэлглиш был твердо намерен отмываться на кухне. Небольшое неудобство — невелика цена за то, чтобы забыть о ванных в Тойнтоне, с их больничным запахом хлорки, навязчивыми напоминаниями о болезнях и уродстве. Дэлглиш поднес спичку к пучку сухой травы в камине. Немедленно занялись язычки пламени. Он попробовал подбросить дров и, к своему облегчению, обнаружил, что дымоход не забит. Огонь, свет, книги, вкусная еда и вино — чего еще желать?
По прикидкам Дэлглиша, на полках в гостиной размещалось книг двести — триста, а во второй спальне — вдвое больше: там было навалено столько книг, что и до кровати не доберешься. Сюрпризов эти тома практически не представляли. Большей частью богословских трудов наверняка заинтересуется какая-нибудь лондонская библиотека, часть с радостью приютит у себя тетушка Дэлглиша, а остальные украсят его собственные полки. Были там «Ветхий Завет по-гречески» Г. Б. Свита в трех томах, «О подражании Христу» Фомы Кемпийского, «Зов» Уильяма Лоy, двухтомник «Жизнеописания и труды выдающихся теологов девятнадцатого века» в кожаном переплете, первое издание «Приходских и простых проповедей» Ньюмена. Помимо этого, в библиотеке отца Бэддли была вполне неплохая подборка основных английских поэтов и прозаиков, а поскольку Майкл любил время от времени купить роман-другой, у него собралась маленькая, но весьма интересная коллекция первоизданий.
Без четверти десять Дэлглиш услышал перед домом приближающиеся шаги, скрип колес, потом раздался властный стук в дверь, и в коттедж вошла Миллисента Хэммит, неся с собой приятный запах свежесваренного кофе и толкая столик на колесах. На столике стоял полосатый синий кувшин с кофе, рядом такой же — с горячим молоком, две кружки, плошка с коричневым сахаром и тарелка с аппетитным печеньем.
Миссис Хэммит кинула одобрительный взгляд на огонь в камине, налила в чашки кофе и явственно дала понять, что никуда не торопится. Дэлглиш понял: возражать просто немыслимо.
Вчера перед ужином он успел бегло представиться, но не поговорили они и минуты, как Уилфред начал чтение и воцарилось предписанное уставом молчание. Миллисента только и успела выяснить — посредством самых прямых вопросов без претензий на деликатность, — что он путешествует один, поскольку вдовец, а жена его умерла при родах вместе с ребенком. В ответ она метнула через стол обвиняющий взгляд и тоном, явственно намекающим на то, что всему виной чья-то непростительная небрежность, сказала:
— Какая трагедия. Правда, одновременно и большая редкость в наши дни, не так ли?
Сейчас на ней были теплые домашние туфли и толстая твидовая юбка с совершенно неподходящим к ней джемпером из розовой шерсти, расшитым жемчугом. Дэлглиш сильно подозревал, что ее коттедж представляет собой такой же жалкий компромисс между практичностью и жеманством, но никоим образом не собирался проверять свою догадку. К его облегчению, миссис Хэммит не предложила помочь с книгами, а прочно уселась на краешек стула с чашкой кофе на коленях, широко расставив ноги и демонстрируя два одинаковых тугих баллона молочно-белых чулок и варикозные бедра там, где эти чулки кончались. Дэлглиш поставил чашку на пол рядом с собой и продолжил работу. Перед тем как положить каждый томик в соответствующую стопку, он легонько тряс его страницами вниз. Вдруг выпадет какое-нибудь письмо? Правда, тогда присутствие гостьи окажется куда как некстати. Однако в душе Дэлглиш знал: эта предосторожность порождена лишь профессиональной привычкой ничего не оставлять на волю случая. Прятать письма в книгах было совершенно не в характере отца Бэддли.
Тем временем миссис Хэммит попивала кофе и без умолку болтала, должно быть, оправдывая свою говорливость, а временами и просто нескромность распространенным мнением (Дэлглишу приходилось сталкиваться с ним и раньше), будто увлеченный работой человек слышит не больше половины того, что ему говорят.
— Не стоит и спрашивать, хорошо ли вы провели ночь. Эти кровати Уилфреда настоящая притча во языцех. Конечно, инвалидам полезно спать на жестком, и все же лично я предпочитаю такой матрас, в котором прямо тонешь. Удивительно, что Джулиус не пригласил вас переночевать в своем коттедже… Хотя он никогда никого не принимает. Наверное, не хочет затруднять миссис Рейнольдс. Она вдова деревенского констебля из Тойнтона и ведет хозяйство Джулиуса, когда он приезжает сюда. Корт, разумеется, безбожно ей переплачивает. Что ж, он себе может это позволить. А эту ночь, насколько я понимаю, вы проведете здесь. Я видела, как Хелен Рейнер приносила белье. Полагаю, вы не боитесь спать в кровати Майкла? О нет, само собой, вы же полицейский, у вас на этот счет никаких предрассудков. И правильно — смерть для нас лишь сон и забвение. Или я имела в виду жизнь? Во всяком случае, это Вордсворт. Девушкой я очень любила стихи, а вот современных поэтов просто не выношу. Правда, все равно с нетерпением буду ждать вашего выступления.
Ее тон предполагал, что это будет исключительное и оригинальное удовольствие, однако Дэлглиш уже не слушал. Он наткнулся на первое издание «Ничьего дневника» с посвящением, которое мальчишеская рука вывела на титульном листе:
«Отцу Бэддли с любовью от Адама.
Эту книжку я купил у мистера Шеллинга в Норвиче, и он продал ее мне задешево из-за красного пятна на двадцатой странице. Но я проверил, это не кровь».
Дэлглиш улыбнулся. Да, он проверил, маленький наглый негодник. Что за таинственная смесь кислот и кристалликов из памятного ему химического набора привела к этому уверенному научному утверждению? Надпись уменьшала цену книги куда больше, чем пятно, хотя вряд ли отец Бэддли тоже так считал. Дэлглиш отложил книгу в стопку, предназначенную для него самого, и голос миссис Хэммит снова проник сквозь границы его сознания:
— А если поэт не берет на себя труд писать достаточно внятно, чтобы его понимал образованный читатель, то лучше образованному читателю такого поэта и не читать, я всегда так говорю…
— Безусловно, миссис Хэммит.
— Зовите меня Миллисентой, ладно? Нам здесь полагается быть одной большой и дружной семьей. Уж коли приходится мириться с тем, что Деннис Лернер и Мэгги Хьюсон, не говоря уж об этом ужасном Алберте Филби, зовут меня по имени — хотя, уверяю вас, Филби-то я такой возможности не даю, — то почему бы и вам меня так не звать. А я попытаюсь называть вас Адамом. Только не уверена, что у меня это выйдет. Вы не из тех, к кому тянет обращаться попросту.
Дэлглиш аккуратно стряхнул пыль с томиков «Monumenta Ritualica Ecclesiae Anglicanae»[8] Macкелла и сказал, что, насколько он слышал, Виктор Холройд не слишком одобрял идею одной дружной семьи.
— О, так вы уже слышали о Викторе? Наверняка Мэгги насплетничала. Он и правда был несносным человеком, ни с кем не считался — ни при жизни, ни в смерти. Впрочем, я-то с ним ладила неплохо. Думается, он меня уважал. Он был человеком очень умным, просто кладезем всяческой полезной информации. Но все в Грэйнж его просто не выносили. Даже Уилфред под конец сдался и оставил его в покое. Мэгги Хьюсон — вот единственное исключение. Странная женщина. Знаете, по-моему, она верила, будто Виктор завещает ей свое состояние. Ну конечно, мы все знали, что у него водятся деньги. Он усиленно старался всячески дать нам понять, что не из тех бедняг, за которых платят местные власти. Наверное, Мэгги думала, что, если правильно разыграет карты, ей что-нибудь да обломится. Один раз мне чуть ли не впрямую намекнула. Впрочем, она тогда была в сильном подпитии. Бедный Эрик! Я бы дала этому браку еще годик, не больше. Полагаю, иным мужчинам она кажется даже вполне физически привлекательной, ну, тем, кто любит этаких крашеных, пухлых и сверхсексуальных блондинок. А уж ее роман — если это можно назвать романом — с Виктором и впрямь верх непристойности. Секс — для здоровых. Конечно, я знаю, у инвалидов тоже есть чувства и все прочее, как и у нас с вами, да только кажется, что в колясках им уже не до таких вещей. О, а вот эта книга выглядит интересной. Во всяком случае, переплет. Выручите за нее шиллинг, а то и два.
Убирая первое издание «Трактатов для нашего времени» подальше от указующей ножищи Миллисенты, в стопку книг, предназначенных для него самого, Дэлглиш с мимолетным отвращением подумал: да, как бы ни претили ему несдержанные излияния миссис Хэммит, чувства, которые она выражает, мало отличаются от его собственных. Каково это, гадал он, испытывать желание, любовь, даже вожделение и томиться в плену неподвижного тела? Или еще хуже — у тела, что откликается лишь на некоторые из своих потребностей, но откликается уродливо, неуклюже, нелепо. Всей душой ценить красоту, а жить в уродстве. Пожалуй, тут и правда поймешь ожесточение Холройда.
— Так что в конце концов сталось с деньгами Холройда?
— Отошли его сестре в Новой Зеландии, все шестьдесят пять тысяч. И правильно. Деньги должны оставаться в семье. И все же, смею сказать, Мэгги на что-то надеялась. Наверное, Виктор ей в той или иной форме нечто пообещал. Иногда он бывал удивительно злобным. Зато оставил состояние там, где положено. Я, к примеру, была бы крайне разочарована, если бы узнала, что Уилфред завещал Тойнтон-Грэйнж кому-то вместо меня.
— А вам он нужен?
— О, разумеется, пациентам пришлось бы разъехаться. Не могу представить, чтобы я управляла Тойнтон-Грэйнж в его нынешнем виде. Я уважаю то, что пытается делать Уилфред, но у него ведь есть свои личные причины. Думаю, вы слышали о его поездке в Лурд и чуде? Ну, я с ним и не спорю. Со мной же, благодарение Господу, никаких чудес не приключалось, и я не намерена иметь с ними ничего общего. И хронических больных с меня хватит. Отец завещал мне половину дома, а я продала ее Уилфреду, чтобы он мог основать свой приют. Тогда мы, разумеется, заключили вполне пристойное соглашение — по тем ценам, но они были не слишком высоки. В то время большие сельские дома спросом не пользовались. Теперь-то, конечно, этот дом стоит целое состояние. Красивый, правда?
— Безусловно, с точки зрения архитектуры он весьма интересен.
— Именно. Дома эпохи Регентства сейчас идут за потрясающую цену. Не то чтобы я уж так решительно хотела бы его продать. В конце концов, это ведь дом нашего детства, я очень нежно к нему отношусь. Однако от земли я бы точно избавилась. Собственно говоря, Виктор Холройд знал кого-то из нашего района, кто с радостью купил бы ее. Делец хочет устроить тут лагерь для ездящих на автофургонах.
— Жуткая идея! — невольно произнес Дэлглиш.
Миссис Хэммит не смутилась.
— Ничуть, — спокойно произнесла она. — Напротив, это вы проявляете сплошной эгоизм. Беднякам тоже нужно где-то отдыхать, и не меньше, чем богачам. Джулиусу, конечно, это не понравилось бы, но у меня перед ним нет обязательств. Продаст свой коттедж да уедет. Конечно, у него собственных полтора акра земли на мысу, да что-то не представляю, чтобы он захотел каждый раз по приезде из Лондона пробираться через палаточный городок. Кроме того, чтобы попасть на пляж, обитателям лагеря придется проходить чуть ли не под самыми его окнами. Только там пляж остается и во время прилива. Так и представляю все эту публику: невзрачные папаши в отвратительных семейных трусах и с узловатыми коленками тащат корзинки для пикников, за ними следом — мамаши с орущими приемниками и вопящими детьми. Нет, не думаю, что Джулиус захочет остаться.
— А кто-нибудь знает, что вы унаследуете Тойнтон-Грэйнж?
— Ну разумеется. Тоже мне, тайна. Строго говоря, по праву все поместье должно с самого начала принадлежать именно мне. Вы ведь, наверное, знаете, что Уилфред на самом деле вовсе не Энсти, что его усыновили?
Дэлглиш осторожно ответил, что вроде бы слышал нечто подобное.
— Тогда вы вполне можете узнать и остальное. Интересная история — особенно с точки зрения закона.
Миссис Хэммит налила себе вторую чашку кофе и снова ввинтилась в стул, точно собираясь излагать сложную диссертацию.
— Мой отец всегда мечтал о сыне. С мужчинами так иногда бывает, дочери их не интересуют. Так что я стала для папаши изрядным разочарованием. Если мужчина страстно хочет сына, единственное, что может хоть как-то примирить его с дочерью, — это ее красота. А мне и тут не повезло. К счастью, моему мужу это не помешало. Мы с ним очень подходили друг другу.
Поскольку ответить на подобную сентенцию можно было, лишь пробормотав что-то поздравительное, Дэлглиш издал соответствующий обстоятельствам звук.
— Благодарю вас, — отозвалась миссис Хэммит, милостиво принимая «комплимент», и радостно понеслась дальше: — Как бы там ни было, когда доктора сообщили отцу, что моя мать больше не в состоянии выносить ребенка, он решил усыновить мальчика. Думаю, отец взял Уилфреда из детского дома. Впрочем, мне тогда было только шесть, и я не помню, чтобы родители когда-нибудь рассказывали, как и где они его нашли. Наверняка он незаконнорожденный. В двадцатых годах к этому относились иначе, чем сейчас, и поэтому у вас был отличный выбор нежеланных детей. Помню, тогда я радовалась мысли, что у меня будет брат. Я была ребенком одиноким, очень привязчивым и нежным. Кроме того, я не видела в Уилфреде соперника. В детстве и юности я очень нежно к нему относилась. Да и сейчас тоже. Хотя некоторые иногда об этом забывают.
Дэлглиш спросил, что же нарушило эту идиллию.
— Завещание дедушки. Старик не доверял адвокатам, даже Холройду с Мартинсоном, нашим семейным поверенным, и сам написал завещание. Доход от поместья он завещал моим родителям пожизненно, а само поместье в равных долях своим внукам. Только собирался ли он включать в их число Уилфреда? В конце концов нам пришлось обращаться с этим вопросом в суд. Процесс наделал много шума и поднял в глобальном смысле вопрос о правах усыновленных детей. Наверное, вы помните это дело?
Дэлглиш и правда что-то помнил, хоть и весьма смутно.
— А когда было написано завещание вашего дедушки? — спросил он. — Я имею в виду, по отношению к времени усыновления вашего брата.
— О, это и была самая важная улика. Усыновление Уилфреда оформлено третьего мая двадцать первого года, а дедушка подписал завещание ровно через десять дней — тринадцатого мая. Засвидетельствовали это завещание двое слуг, однако к моменту слушания дела оба уже скончались. Весь текст был четким и ясным — вот только без указания имен. Но адвокаты Уилфреда сумели доказать, что дедушка знал об усыновлении и ничего не имел против. Кроме того, в завещании ведь говорилось «внуки» во множественном числе.
— Так он ведь мог предполагать, что ваша мать умрет первой, а отец женится вторично.
— Какой вы умный! Сразу видно, что мозги у вас работают по-адвокатски. Именно так и мой адвокат говорил. Да все без толку. Уилфред выиграл. И все же вы понимаете, что я чувствую по поводу Тойнтона. Подпиши дедушка это злосчастное завещание до третьего мая, сейчас дела шли бы совсем по-другому, уж можете мне поверить.
— А вы получили деньги за вашу половину поместья?
— Надолго их не хватило. Мой дорогой муженек спустил все в два счета. Не на женщин, что приятно. На лошадей. Они столь же дороги и непредсказуемы, однако для жены такое соперничество менее унизительно. Кроме того, в отличие от ситуации с другой женщиной, когда лошади побеждают, ты и сама радуешься. Уилфред утверждал, что, выйдя в отставку, Герберт совсем выжил из ума, но я не жаловалась. Мне он и таким нравился. Правда, денежки промотал.
Внезапно Миллисента огляделась по сторонам, наклонилась вперед и бросила на Дэлглиша лукавый заговорщический взгляд.
— Скажу вам одну вещь, которую в Тойнтон-Грэйнж не знает никто, кроме Уилфреда. Если он продаст поместье, я получу половину. Не просто половину добавочной выгоды — а всех вырученных денег. Мы с Уилфредом заключили соглашение, должным образом подписанное и засвидетельствованное Виктором. Фактически Холройд это и предложил. Решил, так будет надежнее в глазах закона. А хранится оно там, откуда Уилфреду его ни в жизнь не забрать. У Роберта Лоудера, поверенного в Уорхэме. Думаю, Уилфред был так уверен, что не станет продавать приют, что ему было все равно, какие документы подписывать. А может, он это нарочно сделал — крепился от искушения. Я и сама не думаю, что он продаст Тойнтон-Грэйнж. Ему это место слишком дорого. Но уж коли братец изменит решение, я своего не упущу.
Дэлглиш рискнул:
— Когда я только приехал, миссис Хьюсон говорила что-то о фонде «Риджуэл траст». Разве мистер Энсти не собирается передать приют в их руки?
Миссис Хэммит приняла это предположение куда спокойнее, чем он ожидал.
— Чепуха! — парировала она. — Я знаю, что Уилфред об этом время от времени поговаривает, и тем не менее он ни за что не отдаст Тойнтон-Грэйнж просто так. С какой бы стати?
Да, с деньгами у него туго, да только с ними всегда туго. Всего и надо что повысить плату или заставить местные власти побольше выкладывать денег за тех, кого они присылают. Чего ему субсидировать местные власти? А если заведение все равно не будет окупаться, тогда лучше продать поместье, да и дело с концом, несмотря ни на какие чудеса.
Дэлглиш заметил, что, учитывая все обстоятельства, вообще странно, что Уилфред не принял католичество. Миссис Хэммит с жаром поддержала его.
— Одно время за него прямо-таки духовная война велась. — В ее голосе зазвучали величественные отзвуки космических сил, ведущих борьбу не на жизнь, а на смерть. — Но я рада, что он решил не выходить из лона нашей церкви. Наш отец, — внезапно Миллисента загремела таким проповедующе-пылким тоном, что потрясенный Дэлглиш даже испугался, не начнет ли она молитвы читать, — пришел бы в ужас. Он ведь был такой истинно верующий, такой ревностный христианин. Протестант, разумеется. Нет, я порадовалась, что Уилфред не перешел.
Она говорила так, точно Уилфред, дойдя до реки Иордан, вдруг испугался вида воды или засомневался, надежна ли его ладья.
Дэлглиш уже спрашивал Джулиуса Корта насчет религии Энсти и получил иное, вероятно, более близкое к истине объяснение. Ему вспомнилась их беседа во дворике перед тем, как они снова присоединились к Генри, и тихий насмешливый голос Джулиуса:
— Отец О’Мелли, которому полагалось наставлять Уилфреда, дал ему понять, что церковь в будущем будет претендовать на решающую роль во многих вопросах, которые, по мнению Уилфреда, находились в прямой его юрисдикции. Вот нашему дорогому Уилфри и пришло в голову, что если он присоединится к крупной организации, то при этом, как новообращенный, будет считаться скорее облагодетельствованным, а не благодетелем. В конце концов после вполне подходящей к случаю внутренней борьбы он все же решил остаться на старом месте.
— Несмотря на чудо? — спросил Дэлглиш.
— Несмотря на чудо. Отец О’Мелли рационалист. Признает существование чудес, но предпочитает, чтобы доказательства их предоставлялись надлежащим властям для тщательной проверки. А уже после церковь, в своей мудрости и после должного промедления, сама возвестит о чудесах. Ходить же и утверждать, что ты сам стал объектом высочайшей милости, для него верх дерзости. К тому же он считает это признаком дурного тона. Он человек утонченный, наш отец О’Мелли. Они с Уилфредом не очень поладили. Боюсь, что отец О’Мелли упустил еще одного адепта для своей церкви.
— Но паломничества в Лурд все еще продолжаются? — сказал Дэлглиш.
— О да. Регулярно — дважды в год. Я с ними не езжу. Сначала ездила, да только это, по расхожему выражению, не мое амплуа. Правда, я считаю своим долгом при возвращении паломников обеспечить им приветственную встречу.
Вернувшись в настоящее, Дэлглиш осознал, что у него начинает болеть спина. Он разогнулся ровно в ту минуту, как часы пробили три четверти. Обгорелое полено скатилось с решетки, напоследок выбросив каскад искр. Миссис Хэммит восприняла это как сигнал, что пора уходить.
— Приятно провели часик, коммандер, хотя сомневаюсь, что будет повторение. Я не из тех соседок, которые имеют обыкновение вечно заскакивать в гости. Благодарение Господу, мне вполне хватает собственного общества. В отличие от бедняжки Мэгги я человек самодостаточный. И одно могу сказать про Майкла Бэддли: он тоже никогда никому не навязывался.
— Медсестра Рейнер сказала, будто вы убедили его в преимуществах кремации.
— Так и сказала? Что ж, она совершенно права. Я вполне могла сказануть Майклу что-то такое. Мне не по душе обыкновение изводить участок хорошей земли на чье-то гниющее тело. Насколько я помню, старому священнику было все равно, что с ним произойдет после смерти, если только в результате он окажется в освященной земле и над ним прочтут соответствующие молитвы. Весьма разумный подход. Я всецело его разделяю. И Уилфред ничуть не возражал против кремации. Он и Дот Моксон со мной согласились. Хелен — та протестовала — мол, много лишних хлопот. А главное, что ей не нравилось, — это подпись второго врача. Наверное, она думала, что этим роняют тень на диагностические способности милого Эрика.
— Так ведь на самом деле никто не подозревал, будто доктор Хьюсон ошибся в диагнозе?
— Разумеется, нет! Майкл умер от сердечного приступа, и даже Эрику, надеюсь, хватает знаний, чтобы это понять. Нет-нет, не утруждайтесь, не надо меня провожать, у меня есть фонарик. И если вам что-нибудь понадобится, стучите в стену — в любое время.
— А вы услышите? Вы ведь не отреагировали, когда отец Бэддли…
— Само собой, не услышала, поскольку он не стучал. Да после половины десятого я и не особо прислушивалась. Понимаете, я ведь была уверена, что к нему кто-нибудь уже заходил.
За дверью царил холодный колышущийся мрак, черный туман, сладковатый на вкус и пахнущий морем. Не просто отсутствие света, а активная таинственная сила. Дэлглиш убрал столик с крыльца. Шагая рядом с Миллисентой по короткой дорожке и одной рукой придерживая столик, он спросил с тщательно разыгрываемой небрежностью:
— Так, значит, вы что-то слышали?
— Видела, а не слышала. Или мне просто показалось. Я как раз хотела выпить на ночь чего-нибудь теплого и подумала, не захочет ли Майкл тоже. А вот когда открыла дверь, чтобы крикнуть и спросить, мне примерещилась фигура в темном плаще, которая исчезала в темноте. А поскольку свет у Майкла не горел — во всем коттедже было темно, — естественно, я и не стала его беспокоить. Теперь-то я понимаю, что ошиблась. Или потихоньку схожу с ума — в такой дыре это легче легкого. Во всяком случае, оказалось, что никто преподобного не навещал и все мучаются угрызениями совести.
Теперь-то мне понятно, как я могла так обознаться. Ночь была вроде сегодняшней. Ветер совсем слабый, но темнота как будто движется и принимает разные очертания. И я ведь ничего не слышала, никаких шагов. Только и видела что исчезающий во мгле силуэт — наклоненная голова, вихрящийся плащ.
— Это было около половины десятого?
— Или чуть позже. Наверное, примерно в то время, как он умер. Мнительная натура, пожалуй, сочла бы, что это был призрак отца Бэддли. Дженни Пеграм именно так и заявила, когда я рассказала об этом в Тойнтон-Грэйнж. Смешная девушка!
Они почти добрались до двери коттеджа «Вера». Миссис Хэммит чуть поколебалась, а потом вдруг произнесла, точно повинуясь внезапному порыву, и, как показалось Дэлглишу, с легким смущением:
— Мне говорили, будто вас встревожило, что замо`к в бюро у Майкла оказался сломан. Во всяком случае, накануне вечером, перед тем, как он вернулся из больницы, с замком было все в порядке. У меня кончились конверты, а надо было написать срочное письмо. Вот я и подумала, что он не будет возражать, если я погляжу у него в бюро. И оно оказалось заперто.
— Значит, замок сломался, когда ваш брат искал завещание вскоре после обнаружения тела, — произнес Дэлглиш.
— Так он говорит, коммандер. Так он говорит.
— И все же у вас нет доказательств, что бюро сломал именно он?
— У меня вообще никаких доказательств нет, ни про кого. В коттедж приходила уйма народу. Уилфред, Хьюсоны, Хелен, Дот, Филби, даже Джулиус, когда приехал из Лондона. Не дом, а проходной двор. Все, что я знаю, — это что бюро заперли в девять часов вечера накануне смерти Майкла. И я нисколько не сомневаюсь в том, что Уилфреду очень хотелось самому проглядеть завещание и убедиться, что Майкл действительно оставил все, что имел, Тойнтон-Грэйнж. И сам Майкл замка не взла- мывал.
— Откуда вы знаете, миссис Хэммит?
— Потому что я нашла ключ после ленча в день его смерти. В том самом месте, где он его и хранил, — в старой жестянке из-под чая на второй полке буфета. Я сунула его себе в карман, чтобы не потерялся, когда Дот будет убирать коттедж. В конце концов, бюро довольно ценное, и замок надо починить. Между нами, если бы Майкл не завещал его Грейс, я бы поставила бюро к себе и хорошенько бы за ним приглядывала.
— И ключ до сих пор у вас?
— Ну конечно. Никто о нем и не вспомнил, кроме вас. Но поскольку вы им так интересуетесь, можете забирать.
Она порылась в кармане юбки, и Дэлглишу на ладонь легло что-то холодное и металлическое. Миссис Хэммит открыла дверь и потянулась к выключателю. Внезапный свет заставил Дэлглиша зажмуриться, но уже в следующую секунду он отчетливо разглядел свою добычу: маленький серебряный ключик, привязанный к красной пластиковой прищепке для белья — такой яркой, что на миг коммандеру почудилось, будто его пальцы окрашены кровью.