азалось совершенно неуместным, по мнению Корделии, на непринужденной вечеринке. Зато по сравнению с ним наряды всех остальных дам выглядели неуклюжими импровизациями, а сарафан Корделии, выбранный именно за скромность расцветки, смотрелся на его фоне просто аляповатым лоскутом.
Корделия собиралась улучить момент и поговорить с Изабелль наедине, но понимала, что осуществить это нелегко. Хьюго не отходил от нее ни на шаг, маневрируя с ней в толпе, по-хозяйски обвив рукой ее талию. При этом он успевал осушать одну рюмку за другой, следя за тем, чтобы не оставалась пустой и рюмка Изабелль. Может быть, настанет минута, когда они полностью утратят бдительность, и тогда их можно будет разлучить? Пока же Корделия решила обследовать дом, чтобы знать, где находится туалет, к тому моменту, когда на поиски уже не останется времени. На вечеринках такого рода гостям предоставляется возможность решать подобные проблемы самостоятельно.
Она поднялась на второй этаж и, идя по коридору, толкнула дверь одной из комнат. Ей в ноздри ударил резкий запах виски, и она инстинктивно шмыгнула в комнату и тут же затворила за собой дверь, словно боясь, что запах пропитает весь дом. В комнате, где царил неописуемый беспорядок, кто-то был: на кровати, натянув на себя покрывало, лежала женщина с огненно-рыжими волосами в алом шелковом халате. Корделия подошла ближе и вгляделась в ее лицо. Женщина была пьяна до бесчувствия. Из ее полуоткрытого рта, подобно клубам дыма, поднимались одуряющие пары виски. Ее оттопыренная нижняя губа и сморщенный подбородок придавали всему лицу брезгливое выражение, будто она резко осуждала собственное состояние. Тонкие губы были густо вымазаны яркой помадой, перепачкавшей морщины вокруг рта, так что тело казалось поленом, тлеющим с одного конца. Бурые от никотина скрюченные пальцы, унизанные кольцами, вцепились в покрывало. Два ногтя были сломаны, остальные покрывал когда-то ярчайший, но теперь облупившийся лак.
Окно загораживал массивный туалетный столик. Стараясь не смотреть на скомканное тряпье, открытые склянки с кремами, просыпанную пудру и грязные чашки с остатками кофе, Корделия протиснулась к окну и распахнула его. В комнату ворвался свежий, прохладный воздух. Среди деревьев бесшумно перемещались неясные тени, напоминающие призраки давно сгинувших кутил. Оставив окно открытым, она вернулась к кровати. Она ничем не могла помочь женщине, разве спрятать ее холодные руки под покрывало и укрыть ее еще одним, более теплым халатом, висевшим в гардеробе, что она и сделала. Так по крайней мере женщине не повредит сквозняк.
Снова очутившись в коридоре, она чуть не столкнулась с Изабелль, выходящей из соседней комнаты. Схватив ее за руку, она втащила ее назад в спальню. Изабелль тихонько вскрикнула, но Корделия плотно прижала ее спиной к двери и угрожающе прошептала:
– Расскажите мне, что вы знаете о Марке Келлендере!
Фиалковые глаза заметались по комнате, словно ища путь для бегства.
– Меня не было там, когда он это сделал.
– Когда кто сделал что?
Изабелль отступила к кровати, как будто неподвижная фигура, издающая теперь сдавленный хрип, могла прийти ей на помощь. Внезапно женщина перевернулась на бок и громко всхрапнула, как животное, которому причинили боль. Обе девушки уставились на нее, боясь быть замеченными.
– Когда кто сделал что? – повторила Корделия.
– Когда Марк покончил с собой, меня там не было.
Женщина на кровати тихо застонала. Корделия понизила голос:
– Но ведь вы побывали там за несколько дней до этого? Вы зашли в дом и спросили, как его найти. Вас видела мисс Маркленд. Потом вы сидели в саду и ждали, пока он закончит работать.
Девушка почувствовала облегчение, словно вопрос оказался неожиданно безобидным, – или Корделии это только почудилось?
– Я просто заехала повидаться с Марком. В колледже мне дали его адрес. Я поехала его навестить.
– Зачем?
Резкость вопроса озадачила ее, но ответ прозвучал просто:
– Мне хотелось побыть с ним. Он был моим другом.
– И любовником? – Такая обезоруживающая прямота быстрее вела к цели, чем вопрос, спали ли они вместе и тому подобные глупые эвфемизмы, которые могли оказаться непонятными для Изабелль, – в ее прекрасных глазах читался испуг, но в них нельзя было прочесть, насколько верно она понимает свою собеседницу.
– Нет, Марк никогда не был моим любовником. Он работал в саду, и мне пришлось его ждать. Он поставил для меня стул на солнце и дал книгу, чтобы я потерпела, пока он освободится.
– Что за книгу?
– Не помню. Что-то очень скучное. Мне было очень скучно, пока Марк не освободился. Потом мы попили чаю из смешных чашек с синей полоской, погуляли и сели ужинать. Марк приготовил салат.
– Что было потом?
– Я уехала домой.
Она обрела спокойствие. Корделия заторопилась, услышав шаги и голоса на лестнице.
– А до того? Когда вы с ним виделись до этого чаепития?
– За несколько дней до того, как Марк ушел из колледжа. Мы поехали на моей машине на пикник к морю. Но сначала остановились в городке – кажется, он назывался Сент-Эдмундс, и Марк зашел к доктору.
– Зачем? Он был болен?
– О нет, какая болезнь! Он оставался там слишком недолго, чтобы успеть пройти – как вы это называете? – осмотр. Он пробыл в доме всего несколько минут. Это был очень бедный дом. Я ждала его в машине, но, как вы понимаете, не у самого дома.
– Он объяснил, для чего туда заходил?
– Нет, но я не думаю, что он добился, чего хотел. Потом он сидел грустный, но у моря опять повеселел.
Она тоже повеселела и смотрела на Корделию со своей очаровательной, ничего не значащей улыбкой. Ее пугает коттедж, подумала Корделия. Она с готовностью болтает о живом Марке, но мысль о его смерти она не может перенести. И все же это не признак личной скорби. Он был ее другом, он был мил, он нравился ей. Но теперь она прекрасно обходится без него.
В дверь постучали. Корделия посторонилась, и в комнате очутился Хьюго. Увидев Изабелль, он приподнял брови и сказал, не обращая внимания на Корделию:
– Это твои гости, голубушка. Может быть, спустишься к ним?
– Корделия захотела поговорить со мной о Марке.
– Не сомневаюсь. Надеюсь, ты сказала ей, что провела с ним день в поездке к морю и еще один вечер в «Саммертриз», после чего не виделась с ним.
– Сказала, причем практически дословно, – подтвердила Корделия. – Думаю, ее вполне можно отпустить на все четыре стороны.
– Зачем столько сарказма, Корделия? – мирно проговорил он. – Это вам не к лицу. Сарказм идет некоторым женщинам, но не таким красивым, как вы.
Они спускались бок о бок по лестнице навстречу шуму толпящихся гостей. Комплимент разозлил Корделию. Она сказала:
– Полагаю, женщина на кровати – это компаньонка Изабелль? Она часто бывает пьяной?
– Мадемуазель де Конже? До такой степени – нечасто, но вынужден признать, что совершенно трезвой ее редко удается видеть.
– Так не надо ли что-нибудь предпринять?
– Что же я могу предпринять? Передать ее в лапы инквизиции XX века – психиатру, подобному моему родителю? Разве она этого заслужила? Кроме того, в те редкие моменты, когда она бывает трезвой, она слишком строга. Ее пристрастия и мои интересы совпадают.
– Возможно, с точки зрения целесообразности ваше поведение безупречно, – сурово сказала Корделия, – но я нахожу его безответственным и бездушным.
Он остановился на ступеньке и повернулся к ней с обезоруживающей улыбкой.
– О, Корделия, вы говорите, как ребенок прогрессивных родителей, отданный на воспитание старомодной няне и прошедший через монастырскую школу. Вы мне нравитесь!
Он продолжал улыбаться, глядя, как она, ускользнув от него, смешалась с толпой. Его диагноз правильный, подумала она, теряя Хьюго из виду.
Налив себе бокал вина, она медленно двинулась по комнате, нахально прислушиваясь к разговорам в надежде, что кто-нибудь упомянет Марка. Ей повезло всего один раз. Позади нее оказались две девушки и пресный молодой блондин. Одна из девушек сказала:
– София Тиллинг удивительно быстро пришла в себя после самоубийства Марка Келлендера. Она и Дейви приходили на кремацию, вы слышали? Совершенно в духе Софии: захватить своего нового любовника на процедуру испепеления прежнего. Наверное, это доставило ей удовольствие.
Ее собеседница прыснула.
– А братец подхватил девушку Марка. Если вам не светит красота, деньги и ум одновременно, довольствуйтесь первым и вторым. Бедный Хьюго! Он страдает от комплекса неполноценности. Недостаточно красив, недостаточно умен – то ли дело теперешний бакалавр Софии! И недостаточно богат. Неудивительно, чтобы обрести уверенность в себе, ему приходится полагаться только на секс!
– Да и тут без особого успеха…
– Тебе виднее, милочка.
Они засмеялись и отошли. Корделия почувствовала, как горят ее щеки. Ее рука так задрожала, что едва удержала стакан. Она с удивлением обнаружила, что все это не оставило ее равнодушной – ей слишком нравилась София. Но это, конечно, было частью плана, в этом заключалась стратегия Тиллингов: если ее нельзя было, пристыдив, заставить бросить расследование, оставалось действовать лаской: взять ее с собой на реку, переманить на свою сторону. И они добились своего: она была на их стороне, во всяком случае, коварная клевета вызвала у нее отвращение. Она успокоилась на мысли, что эта троица вела себя именно так, как подобает на пригородном коктейль-рауте. Она никогда прежде не посещала этих бессмысленных и скучных сборищ, где жуют сплетни и бутерброды, запивая джином, но, как и ее отец, также не имевший опыта в подобных делах, была готова видеть в них один снобизм, злобу и нечистоплотные инсинуации.
Она почувствовала тепло чьего-то тела. Обернувшись, она увидела Дейви. Он нес три бутылки вина. Очевидно, он услышал обрывок разговора, на что девицы, как видно, и рассчитывали, но его ухмылка была вполне благодушной.
– Забавно, что женщины, отправленные Хьюго в отставку, всегда питают к нему ненависть. Другое дело – София. На Норвич-стрит нет прохода от ржавых велосипедов и поломанных машин ее бывших любовников. Вечно я застаю их в гостиной, где они пьют мое пиво и доверительно выкладывают ей, как мучаются со своими новыми возлюбленными.