Они ни разу не оставались наедине. Всякий раз в кабинете присутствовала дама, отрекомендованная как сержант Маннеринг, сидевшая у края стола с тетрадкой. Корделия чувствовала, что хорошо знакома с сержантом Маннеринг, как две капли воды похожей на их монастырскую старосту Терезу Кэмпьон-Худ. Вдруг они сестры-близняшки? Ни единого прыщика на сияющей, словно вылизанной коже, завитки светлых волос, не достигающие форменного воротничка на строго регламентированное количество сантиметров, спокойный, властный, умеренно дружелюбный, никогда не срывающийся голос… И от той, и от другой веяло уверенностью как в несокрушимой логичности и справедливости вселенского устройства, так и в правильности занимаемого в нем места. Впервые войдя в кабинет, сержант Маннеринг одарила Корделию мимолетной улыбкой. Ее взгляд был открытым, вовсе не осуждающим, но и не слишком ободряющим, ибо широкая улыбка могла бы отрицательно сказаться на ходе дела. Под этим взглядом Корделии могла изменить осторожность: в нем сквозила несокрушимая уверенность в себе, в присутствии которой не хотелось выглядеть дурочкой.
Перед первым визитом у нее было время поразмыслить о тактике. Мало проку и большой вред, начни она утаивать факты, которые умный человек способен вскрыть самостоятельно. Если ей будет задан соответствующий вопрос, она не станет скрывать, что беседовала о Марке Келлендере с Тиллингами и его наставником; что выследила и расспросила миссис Годдард; что побывала у доктора Гледвина. Она решила не упоминать о покушении на себя и о посещении Сомерсет-Хауса. Она знала, какие факты придется утаить: убийство Рональда Келлендера, ключ к разгадке, найденный в молитвеннике, и то, как на самом деле погиб Марк. Она настрого приказала себе ни в коем случае не втягиваться в обсуждение дела, не рассказывать о себе, своей жизни, теперешней работе, намерениях. Она припомнила наставления Берни: «В этой стране людей, не желающих говорить, вы, к сожалению, никак не заставите сознаться. К счастью для полицейских, большинство просто не умеют держать язык за зубами. Хуже всего приходится умникам. Им необходимо продемонстрировать свой ум, и стоит втянуть их в обсуждение дела, даже самое общее, – и они в ваших руках». Вспомнила она и совет, который сама давала Элизабет Лиминг: «Ничего не расписывайте, не изобретайте, не бойтесь сказать, что чего-то не помните».
Дэлглиш тем временем спросил:
– Вы не позаботились обратиться к адвокату, мисс Грей?
– У меня нет адвоката.
– Общество юристов может снабдить вас фамилиями самых надежных и полезных специалистов. На вашем месте я бы серьезно об этом поразмыслил.
– Но ведь мне придется им платить, верно? Зачем оплачивать услуги адвоката, раз я говорю правду?
– Именно когда люди начинают говорить правду, у них и возникает потребность в адвокате.
– Но я всегда говорила правду! Зачем мне лгать?
Риторический вопрос стал ошибкой. Ответ оказался совершенно серьезным, словно ей и впрямь было необходимо его объяснение.
– Скажем, для самозащиты – во что я не очень-то верю – или чтобы защитить еще кого-то. Мотивы могут быть разными – любовь, страх, чувство справедливости. Не думаю, чтобы вы общались с кем-нибудь по этому делу долго и прониклись глубоким чувством, так что любовь оставим в стороне; я также думаю, вас нелегко запугать. Так что поговорим о справедливости. Очень опасный принцип, мисс Грей.
Ей было не впервой сидеть на допросе. Кембриджская полиция отнеслась к своим обязанностям со всем рвением. Однако впервые ее допрашивал человек, который знает: знает, что она лжет, что Марк Келлендер не накладывал на себя руки, – знает, в отчаянии подумала она, все, что только требуется знать. Приходилось смотреть в глаза реальности. Конечно, уверенности у него быть не может. Никаких признаваемых судом доказательств у него нет и никогда не будет. Никто из живущих на земле не сможет раскрыть ему правду, кроме Элизабет Лиминг и ее самой. Она же не собиралась проговариваться. Пускай Дэлглиш таранит ее волю всей своей неопровержимой логикой, добротой, любопытством, вежливостью, терпением – ничего она не скажет, и нет в Англии способа, чтобы принудить ее изменить решение.
Не дождавшись ее реакции, он жизнерадостно сказал:
– Что ж, посмотрим, чего мы достигли. В результате своих розысков вы заподозрили, что Марк Келлендер мог пасть жертвой убийства. Мне вы в этом не признались, но ясно высказали свои подозрения сержанту Маскеллу из кембриджской полиции. Затем вы вышли на след старой нянюшки его матери и выведали у нее что-то о его детстве, о женитьбе Келлендера, о смерти миссис Келлендер. Следующий ваш шаг – посещение доктора Гледвина, терапевта, пользовавшего миссис Келлендер перед ее смертью. Прибегнув к хитрости, вы выведали группу крови Рональда Келлендера. Смысл заниматься этим существовал только в случае, если вы заподозрили, что Марк родился не от брака тех, кто считался его родителями. Затем вы сделали то, что сделал бы на вашем месте и я: побывали в Сомерсет-Хаусе и ознакомились с завещанием Джорджа Боттли. Разумный шаг. Если пахнет убийством, всегда разузнайте, кто от него выигрывает.
Выходит, он пронюхал и про Сомерсет-Хаус, и про звонок доктору Винэйблсу. Что ж, этого следовало ожидать. Он относит ее к категории людей, наделенных таким же умом, как и он сам: она вела себя точно так же, как повел бы на ее месте и он. Пока она помалкивала. Он сказал:
– Вы не упомянули о своем падении в колодец. В отличие от мисс Маркленд.
– Случайность. Я ничего толком не помню. Должно быть, я решила обследовать колодец и потеряла равновесие. Он все время не давал мне покоя.
– Вряд ли это случайность, мисс Грей. Вы не в состоянии отодвинуть крышку, не вооружившись веревкой. Мисс Маркленд споткнулась о веревку, только она оказалась аккуратно смотанной и припрятанной в траве. Стали бы вы снимать ее с крюка, если бы просто обследовали колодец?
– Не знаю. Я не помню ничего из того, что случилось до падения. Помню лишь, как плюхнулась в воду. Что-то не пойму, какое это имеет отношение к смерти Рональда Келлендера.
– Возможно, самое прямое. Если кто-то попытался вас укокошить, а я думаю, так и произошло, то этот человек прибыл из Гарфорд-Хауса.
– Почему?
– Потому что покушение на вашу жизнь было, видимо, связано с вашим расследованием обстоятельств смерти Марка Келлендера. Для кого-то вы стали представлять опасность. Убийство – дело серьезное. Профессионалы не любят за это браться, если нет абсолютной необходимости, да и любители не так рвутся убивать, как вы, возможно, воображаете. Вы стали для кого-то очень опасной женщиной, мисс Грей. Кто-то накрыл колодец крышкой; не провалились же вы сквозь деревяшку.
Корделия предпочла отмолчаться. Какое-то время стояла тишина, потом он снова заговорил:
– Мисс Маркленд рассказала мне, что после того, как она вытащила вас из колодца, ей не хотелось оставлять вас одну. Но вы настояли на ее уходе. Вы заявили, что не боитесь остаться в коттедже одна, потому что у вас есть пистолет.
Корделия поразилась, насколько болезненным может оказаться любое, даже мелкое предательство. Но разве у нее есть право винить мисс Маркленд? Уж наверное, инспектор взялся за нее с умом и убедил, что ее откровенность – в интересах самой Корделии. Теперь и она может совершить предательство. Кстати, такое объяснение придаст ее словам вес, ибо они не станут прегрешением против правды.
– Мне хотелось от нее избавиться. Она рассказала мне кошмарную историю о своем незаконнорожденном ребенке, свалившемся в этот колодец и утонувшем. Я только что сама спаслась оттуда же. Я не желала этого слышать, просто не могла вынести. Я наврала ей про пистолет, чтобы заставить ее уйти. Я не просила ее исповедоваться мне, это было несправедливо. Она взывала о помощи, но мне нечем было ей помочь.
– А может быть, вы хотели избавиться от нее по другой причине? Разве вы не знали, что вашему обидчику предстоит вернуться, чтобы снова снять с колодца крышку и представить вашу гибель как несчастный случай?
– Если бы я действительно считала, будто мне грозит опасность, то, наоборот, умоляла бы ее забрать меня с собой в Саммерсет-Хаус. Разве бы я осталась ждать в коттедже одна, не имея пистолета?
– Нет, мисс Грей, тут я вынужден поверить. Вы бы не стали сидеть ночью в коттедже одна без пистолета.
Впервые Корделию охватил отчаянный страх. Игрой уже не пахло. Все это никогда и не было игрой, хотя допрос в кембриджской полиции отчасти напоминал формальное состязание, результат которого предсказуем и оттого не вызывает тревоги, поскольку один из соперников не ведает, что втянут в игру. Теперь же все было по-настоящему. Если он обманом, убеждением, силой заставит ее сознаться, она очутится в тюрьме по статье за сокрытие преступления. Сколько лет дают за сокрытие убийства? Она прочла где-то, что тюрьма Холлоуэй пропитана мерзким запахом. У нее заберут ее одежду. Она будет томиться в камере, как в клетке. За хорошее поведение могут сократить срок, но как можно хорошо себя вести в тюрьме? Возможно, ее отправят в открытую тюрьму. «Открытая»! В самой терминологии заложено противоречие. А как она станет жить дальше? Где возьмет работу? Какова степень личной свободы человека, на котором общество поставило клеймо отверженного?
Участь мисс Лиминг тоже вызывала у нее ужас. Где она сейчас? Она не смела спрашивать об этом Дэлглиша, да и само имя мисс Лиминг они почти не упоминали. Может быть, она прямо сейчас находится в одной из комнат Нью-Скотланд-Ярда, может быть, ее тоже допрашивают? Насколько на нее можно положиться, если к ней применят давление? Собираются ли они устроить заговорщицам очную ставку? Вдруг сейчас распахнется дверь, и к ним в кабинет введут мисс Лиминг – осознавшую вину, полную раскаяния и язвительных упреков? Кто из них окажется слабее?
До нее донесся голос инспектора. Кажется, он жалеет ее.
– У нас есть кое-какие свидетельства того, что в ту ночь пистолет находился у вас. Один человек, проезжавший милях в трех от Гарфорд-Хауса, сообщил, что увидел на обочине машину, но, остановившись, чтобы спросить, чем можно помочь, был встречен пистолетом, зажатым в руке молоденькой женщины.