- Почему только так кажется? (с)
Из аэропорта логичнее поехать сразу к родителям. Они по-прежнему живут как раз по пути в город и ждут меня в любое время дня и ночи. Каждая моя командировка тяжело переносится родными, особенно мамой: переживает, молится, не спит ночами - поэтому обычно сообщаю о перелетах уже постфактум, когда опасное давно позади. В этот раз, правда, пришлось сделать исключение и предупредить, чтобы ждали.
От усталости глаза как песком присыпанные, даже аптечные капли и те не помогают, а по первости справлялись отлично. Цены им не было на важных переговорах, после ночи в самолете. Тру лицо некоторое время, зеваю третий раз за минуту. Когда-нибудь же я попаду домой, даже этому бесконечному путешествию однажды придет конец. Ну не может же меня неделями по свету мотать, мистикой попахивает.
Кто-нибудь здесь верит в мистику? Летчик просит оставаться в креслах еще несколько минут и ждать снова непонятно чего. Черт, кажется, я начинаю.
Рейс задерживали трижды общей сложностью на двадцать шесть часов, последние пять из которых провел с едва ли ни единственной мыслью в голове: отоспаться бы. Приехать к маме, упасть на кровать и закрыть глаза. Нет, сначала помыться, потом на кровать.
Все это время ведь на ногах, в руках сумка с документами, которые смертельно важно не забыть где-нибудь у очередного кофейного автомата в зале ожидания аэропорта чужой страны. Юлька прибила бы меня тогда. Идея нерадостная, но я отчего-то улыбаюсь сам себе, не в силах остановить бурную фантазию. Нервное, полагаю. Мой партнер по бизнесу - Юлия Сергеевна Роминская иногда ведет себя не в меру дерзко, за словом в карман не лезет, в некоторые моменты лучше ее не злить, себе дороже. Между тем стюардессы открывают дверь, и я поспешно спускаюсь с трапа самолета.
Ладно, пункт «помыться» двигаем ниже, спать-спать. Спа-а-ать. Но едва я встаю ногами на… хех, родную землю, ход мыслей вдруг меняет направление. Чувствую себя бодро, словно не умирал от усталости минутой раньше. В принципе, резкие перемены в самочувствии закономерны, если вспомнить теорию о запасании сном. Вы, кстати, верите в нее? Нет? Взгляните на меня: четыре года я только и делал, что, цитируя недавнюю Юлию Сергеевну: «валялся на кровати и пялился в потолок». Ничего ж нельзя: ни учиться, ни работать, ни книги читать. Не разрешается. А вот тупеть — поощряется. Поначалу не хочется, а потом уже все равно.
Отоспался я на две жизни вперед. Вот сейчас получил в смс «ок», и крышка с резерва «отдых впрок» слетела. Черпнул силы. Спать не хочу, не терпится приехать и устроить разнос. Нормально, да? Меня не было три недели, из-за плохой погоды я чертовски долго добирался домой, и на слова: «приземлился», она ответила две буквы. Даже не «окей». Куда уж там «ура, как я рада, любимый!». Да я просто в бешенстве.
Поначалу ведь иначе все было. В дверях встречала, в глаза заглядывала. А сейчас?
Сейчас она не слышит, как я стучу в дверь, затем с громким щелчком открываю замок. И лишь когда включаю свет в коридоре, из комнаты раздается сонное:
- Вань, ты?
- Ага.
И тишина. После первых трех поездок - стояла в коридоре, сцепив пальцы в нетерпении. Ждала сигнала на шею кинуться. Ее обожание мне льстит, и если не нахожу его в ее взгляде, то понимаю — дело труба, надо что-то менять. Косячу. Где-то лажаю, и пора срочно исправляться.
Хожу по квартире, раздеваюсь, умываюсь. Кастрюли пустые, чай не заварен. Делайте сами выводы.
В остальном все как обычно, мы по-прежнему снимаем скромную квартирку, которую Юля выбрала восемь лет назад, только поменяли мебель, обновили ремонт. И не то чтобы денег не хватало на жилье получше, просто не до этого было. Решили: если переезжать, то уже в свое жилье, которое обустроим, как полагается.
Я слегка, самую малость, взбешен, что она продолжает спать, когда я вернулся после месячной командировки, но пока ополаскиваюсь в душе — остываю. Отдаю себе отчет, что ситуация не критическая. Подобные неоправданные вспышки агрессии до сих пор со мной случаются, иногда на пустом месте, и всегда приводят к неадекватному поведению. Проблема известна, я с ней борюсь. Стараюсь отсидеться в одиночестве, но иной раз Юльке прилетает. Не в смысле делаю ей больно физически, просто… обидеть могу. Она тогда уходит курить на балкон, а я прихожу извиняться. Я ей даже в любви впервые признался как раз после одной такой ссоры особенно сильной. Не слишком романтично вышло, как вспомню, не по себе становится. Вообще, Юльке мало романтики перепало в жизни. Может быть, в будущем наверстаем? Устроим себе конфетно-букетный период на пенсии, пусть все смотрят и завидуют двум милым старичкам, дескать, пронесли любовь сквозь десятилетия, и в семьдесят не сводят друг с друга помутневших от возраста и восторга глаз, обнимаются своими костлявыми морщинистыми руками. А что, идея мне нравится. Завидуйте нашей старости. Не юности же. Юности такой не дай Боже кому-то.
Как сейчас помню, набрался смелости и пошел мириться по горячим следам:
- Я тебя люблю. Сильно люблю. По-настоящему, - говорю ей, стоя за спиной, осторожно поглаживая ее длинные волосы. А в глаза слабо повторить? Не знаю, что еще добавить. Что-то нужно обязательно, но на ум только эти три слова приходят. Повторить их? Заткнись лучше. Признание в любви, по-твоему, может служить оправданием всему? Сказал, и — все, прощен? Ну и кретин. - Я тебе всю жизнь сломаю, вот увидишь, - выходит не с вызовом, а скорее - с угрозой. Отлично, продолжай в том же духе: - Не отпущу от себя, пока не прогонишь. Сам не уйду. Я не могу начать все с начала. К тебе тянет. И не получается у нас, и снова тянет. Я тебя обожал раньше… ты не представляешь, что это за чувство. Когда трясет от счастья, когда просто рядом с кем-то находишься. С тобой, Юлечка. А теперь мне все говорят, что моя любовь к тебе больная. Любовь может заболеть? А вылечиться? Она ж нормальной раньше была, вменяемой. Черт, зачем тебе это нужно? Реши за нас, я сам не могу от тебя отлепиться. Прости меня. Я… люблю тебя, и все мои поступки от этого.
Почему она молчит? Я ж важное сообщил только что. Кладу ладони на ее талию, поглаживаю большими пальцами, наклоняюсь и целую Юлю в висок. Она не уворачивается. Молчит, смотрит вдаль. Никогда не признавайтесь в любви затылку, по нему не увидишь ответной реакции. Она там улыбается или глаза закатывает? Здесь очень холодно, надо возвращаться в квартиру. Не счесть, сколько раз я просил у нее прощения. Каждый из них давался непросто, потому что было за что извиняться. Не на пустом месте ее игнор.
- Никогда больше так не делай, - говорит дрожащим голосом. Не от слез, а от холода. Пальцы, сжимающие тонкую сигарету, тоже дрожат. Бумага тлеет, пепел падает на белоснежный подоконник. Мы дышим едким дымом на непроветриваемом ноябрьском балконе.
- Не буду.
- Почему думаешь, что любишь? - поворачивается ко мне, смотрит внимательно. Не плакала, но хмурится. Ее слез не хватает, они всегда тушат мою агрессию. Но и раздражают одновременно. Попробуй-ка угоди идиоту.
- А тебя можно не любить? - позволяю себе улыбнуться. Я не знаю, почему она со мной, но если бы не любила, не стала бы терпеть. Никто не стал бы. - Стоит узнать тебя поближе, и ты не оставляешь шанса сорваться с крючка.
- Ты на крючке висишь?
- Вишу.
- Попался, значит, все-таки.
Мы возвращаемся в квартиру, но не спешим разойтись каждый по своим делам. Стоим у окна, я медленно осознаю то, что только что натворил, взвешиваю возможные последствия. И мне становится дурно. Она видит мою реакцию, и теперь мне еще и стыдно. Я ведь снова подвел ее, быть может, взвалил на плечи груз, который ей придется тянуть. Я не вижу ни одной причины, почему бы меня не выставить за дверь немедленно.
А она видит, значит? Ну, раз не выставляет - наверное.
Поделись, пожалуйста.
- Скажи слово - я уйду. Я ехал к тебе, соскучился страшно. Я… не знаю, что на меня нашло. Я… прости меня. Я правда тебя люблю. Я…не брошу тебя никогда.
А она бросит? Вдруг переступил черту? Переступил, точно знаю. А все ж налаживаться начало, с хорошими новостями ехал. Не все успел, что планировали с Юлей, но зато новые идеи появились. Не самая удачная поездка, но и не провальная. А потом к черту покатилось.
Она смотрит на меня округленными глазами, удивлена и немного напугана. А потом бьет меня по лицу с размаху. Бьет и кричит, что придурок. Что мало мне проблем. Что цель моей жизни теперь - издеваться над ней. Она кричит, что не хочет быть нищей, пожила, макая хлеб в подсолнечное масло и штопая лифчики по пять раз, хватит с нее. Что я веду себя непродуманно, и ее бесит моя поверхностность.
Я не знаю, что мне сделать. У меня закончились причины, по которым меня можно продолжать прощать. Произношу негромко:
- Я уйду.
- Говорил минуту назад, что не бросишь, - со злостью. Кажется, я сказал то самое единственное, что нельзя было ни в коем случае.
- Просто скажи, что мне сделать, - развожу руками.
Она замирает и смотрит на меня, тяжело дышит, борется с собой. Потом вдруг начинает заплетать волосы в тугую косу. Переминается с ноги на ногу, поджимает губы.
- Хорошо, для начала поставь чайник. Расскажешь, как слетал и какие у нас теперь планы. Что нам нужно сделать, чтобы наши гонконгские друзья помогли нам разбогатеть. Надо разбогатеть, Ваня. Теперь точно надо. Не хочу я всю жизнь перебиваться с копейки на копейку, я нуждаюсь в большем. Намного большем, чем просто «достаточно». Без этих чертовых денег ничего не получится. Они мне нужны, чтобы защитить себя и своих будущих детей от всей той грязи, в которой пол сознательной жизни копошимся мы с тобой. Ты не прав, не из-за любви все наши проблемы и проступки, а из-за среды, в которой мы были вынуждены жить. Ваня. Мне нужна хренова куча денег! - она переходит на крик. Глаза сверкают решимостью, пальцы сжаты в кулаки. - И если ты намерен никогда меня не бросать, то давай закатаем рукава, включим мозги и, блин, уже начнем действовать.