Ной выгнул бровь.
— И над чем ты ухмыляешься?
— Я гармоничнее тебя.
— Невозможно. Ты американка, — заявил он. — А поскольку это так, ты гармоничнее только потому, что тебе нравится всякое дерьмо.
— И как ты ухитряешься иметь друзей, Ной?
— Я каждый день задаю себе тот же вопрос.
Он сжевал пластиковую соломинку.
— Серьезно. Пытливые умы хотят знать.
Ной заломил бровь, но глядел только вперед.
— Думаю, я знать не хочу.
— Ты чуть было меня не одурачил.
— Одурачить тебя было бы легко.
Это было очень обидно слышать.
— Катись в ад, — негромко проговорила я.
— Уже там, — спокойно проговорил Ной, вытащил соломинку изо рта и швырнул на пол.
— Почему ты так себя ведешь? — спросила я, очень стараясь говорить ровным тоном.
Но в мою голову прокрался неприятный образ: я на балу по поводу окончания учебного года, вымазанная свиной кровью.[44]
— Я хочу показать тебе кое-что.
Я отвернулась и стала смотреть в окно. Никогда не знаешь, чего ожидать от Ноя на следующий день или даже — черт! — в следующую минуту.
Пересекающиеся эстакады вились вокруг нас и над нами, громадные бетонные чудовища — единственный пейзаж этой части 95-й автомагистрали.[45] Мы ехали на юг, и большую часть пути молчали.
Потом по обе стороны шоссе городской пейзаж уступил место океану. Шоссе сузилось, превратившись из четырехполосного в двухполосное, круто пошло вверх, перед нами замаячил высокий мост.
Очень крутой. Очень высокий.
Мы поднимались на него за целым роем стоп-сигналов машин, ползущих по эстакаде впереди. У меня сжалось горло. Я ухватилась перевязанной рукой за центральную консоль. Боль разрывала руку, а я старалась не смотреть ни вперед, ни вбок, где бирюзовая вода и силуэт Майами на фоне неба стали почти невидимыми.
Ной положил руку на мою. Очень легко. Едва прикоснувшись.
Но я почувствовала.
Я склонила голову к плечу, чтобы посмотреть ему в лицо, и он слегка улыбнулся, все еще глядя вперед. Улыбка была заразительной, и я улыбнулась в ответ. Тогда Ной переплел свои пальцы с моими забинтованными, все еще лежавшими на пластике. Ощущение его руки на моей слишком меня захватило, чтобы я почувствовала боль.
— Ты боишься чего-нибудь? — спросила я.
Улыбка его испарилась. Вернулся непроницаемый Ной. Он кивнул.
— Ну же? — поторопила его. — Обо мне же ты знаешь…
— Я боюсь фальшивок.
Ничего не значащий ответ. Я отвернулась. Он даже не мог ответить откровенностью на откровенность. Примерно минуту мы молчали. Но потом…
— Я боюсь быть фальшивым. Пустым, — без выражения произнес Ной.
Он выпустил мои пальцы, и его ладонь на мгновение легла на тыльную сторону моей, почти полностью накрыла ее. Я перевернула ладонь и вцепилась в его прежде, чем осознала, что делаю.
Потом до меня дошло. Сердце мое пропустило удар. Я наблюдала за лицом Ноя, пытаясь что-нибудь на нем разглядеть, может быть, какой-то знак… Я и вправду не знала, что именно.
Но его лицо ничего не выражало. Гладкое лицо, лоб без морщин. Пустота. А наши пальцы все еще были сплетены. Не знаю, то ли я силой удерживала его, то ли его пальцы просто покоились в моих, то ли…
— Нет ничего, чего бы мне хотелось. Нет ничего, чего я не могу сделать. Мне на все плевать. В любом случае я просто мошенник. Актер в собственной жизни.
Его внезапная искренность сразила меня. Я понятия не имела, что сказать, поэтому промолчала.
Ной вынул руку из моей и показал на громадный золотистый купол за водой.
— Это океанариум Майами.
Я снова промолчала.
Свободной рукой Ной пошарил в кармане. Вытряхнул сигарету и зажег, вдохнув дым через нос.
— Нам пора.
Он хотел отвезти меня домой. А я, к собственному удивлению, не хотела этого.
— Ной, я…
— В океанариум. У них там есть кит-убийца.
— Хорошо…
— Ее зовут Лолита.
— Это…
— Изврат?
— Да.
— Я знаю.
И да наступит неловкое молчание.
Мы свернули с шоссе, прочь от океанариума, и улица, изогнувшись, привела нас в оживленный район, полный персиковых, желтых, оранжевых и розовых оштукатуренных коробок… Домов… С решетками на окнах. Все было на испанском: каждая вывеска, каждый фасад магазина.
Но даже рассматривая все это, я чувствовала, что Ной сидит рядом, в нескольких дюймах от меня, и ждет, когда я что-нибудь скажу. Поэтому спросила:
— Так что, ты… Э-э… Видел Лолиту?
И мне захотелось ударить себя по лицу.
— Господи, нет.
— Тогда откуда ты узнал о ней?
Он пробежал пальцами по волосам, и несколько прядей упали ему на глаза, поймав блики утреннего солнца.
— Моя мама — нечто вроде активистки, борющейся за права животных.
— Правильно, она же ветеринар.
— Нет, активисткой она стала раньше. Она сделалась ветеринаром из-за всех этих дел с животными. Во всяком случае, в этом есть нечто большее.
Я свела брови.
— Сомневаюсь, что можно выразиться более туманно.
— Ну, я не знаю, как еще это описать. Честно.
— Она занимается спасением животных или чем-то вроде?
Интересно, откалывала ли мама Ноя такие трюки с воровством собак, как я.
— Чем-то вроде. Но это не то, что ты думаешь.
Ха.
— Тогда что же?
— Ты когда-нибудь слышала про Фронт освобождения животных?[46]
— Это не те люди, которые вызволяют из клеток лабораторных обезьянок и распространяют вирусы, превращающие человека в зомби?
— По-моему, это из фильма.
— Правильно.
— Но общая идея такова.
Я представила доктора Шоу в шерстяной маске, освобождающую лабораторных животных.
— Мне нравится твоя мама.
Ной слегка улыбнулся.
— Дни, когда она сражалась за освобождение приматов, остались в прошлом после того, как она вышла за моего отца. Родня со стороны мужа не одобряла ее занятий, — сказал он с притворной серьезностью. — Но она все еще жертвует деньги таким группам. Когда мы сюда переехали, она так сердилась из-за Лолиты, что провела несколько акций по сбору денег, чтобы попытаться собрать достаточно средств на аквариум побольше.
— А что произошло? — спросила я, когда Ной сделал длинную затяжку.
— Ублюдки продолжали набивать цену без всяких гарантий, что и вправду построят такой аквариум, — сказал Ной, выдохнув дым через нос. — Как бы то ни было, теперь, из-за папы, она просто жертвует деньги. Так я думаю. Я видел конверты с обратным адресом в нашей почте.
Ной резко свернул вправо, и я инстинктивно выглянула в окно. Я не обращала внимания на пейзаж — я сидела в нескольких дюймах от Ноя, в конце концов, — но теперь обнаружила, что как-то незаметно Северная Куба превратилась в Ист-Хэмптон. Солнечный свет пробивался сквозь листья гигантских деревьев по обе стороны улицы, через ветровое стекло и панель в крыше автомобиля, испещряя пятнами наши лица и руки. Дома здесь были экспериментами излишеств: каждый более показушный и нарочитый, чем предыдущий, и в них не было никакого единства. Что все же роднило современный застекленный дом по одну сторону улицы с величавым особняком в викторианском стиле по другую, так это богатство. Оба были дворцами.
— Ной? — медленно спросила я.
— Да?
— Куда мы едем?
— Не скажу.
— И кто твой друг?
— Не скажу.
Потом, такт сердца спустя, он добавил:
— Не беспокойся, она тебе понравится.
Я посмотрела на рваные колени своих джинсов и на изношенные спортивные туфли.
— Я чувствую себя до нелепости неподходяще одетой для воскресного позднего завтрака. Просто имей в виду.
— Ей будет все равно, — сказал Ной, пробегая пальцами по волосам. — И ты идеальна.
27
Ряды пальмовых деревьев поднимались по бокам узкой улицы, а между домами проглядывал океан. Когда мы доехали до конца тупика, для нас открылись огромные автоматические железные ворота. У входа была видеокамера.
Этот день становился все более странным.
— Итак… Чем именно занимается твоя подруга?
— Можно сказать, она праздная леди.
— Логично. Наверное, если ты можешь позволить себе здесь жить, тебе не нужно работать.
— Да, наверное.
Мы миновали громадный, кричаще-великолепный фонтан в центре поместья: мускулистый, практически обнаженный грек стискивал запястье девушки, тянущейся к небу. Ее руки переходили в ветви и выбрасывали бледно-золотистую на солнце воду. Ной подъехал прямо к переднему входу, где ожидал мужчина в костюме.
— Доброе утро, мистер Шоу, — сказал этот человек, кивнув Ною, а потом двинулся к пассажирской дверце, чтобы открыть ее для меня.
— Доброе утро, Альберт. Я сам.
Ной вышел из машины и открыл для меня дверцу. Прищурившись, я посмотрела на него, но он избегал моего взгляда.
— Наверное, ты часто тут бываешь, — осторожно проговорила я.
— Да.
Альберт открыл для нас переднюю дверь, и Ной немедленно влетел в дом.
Хотя пейзаж, фонтан, подъездная дорожка и ворота были экстравагантными, ничто не могло подготовить меня к тому, как выглядел особняк внутри. По обе стороны — арки и колонны, упирающиеся в двойной балкон. Мои «чаксы» поскрипывали на безупречно чистом узорчатом полу. Во внутреннем дворике был еще один фонтан на греческую тему, с тремя женщинами, несущими кувшины для воды. Сама необъятность этого места просто поражала.
— Никто не может здесь жить, — сказала я самой себе.
Ной меня услышал.
— Почему?
— Потому что это не дом. Это похоже на… декорацию. Из фильма про мафию. Или на броский свадебный салон. Или… на «Энни».[47]
Ной слегка склонил голову набок.
— Злой, но точный разбор. Увы, здесь и в самом деле живут.
Он беспечно прошелся до конца двора и свернул налево. Я последовала за ним, широко распахнув глаза и дивясь. Мы очутились в таком же дорогом коридоре. Я не замечала бросившейся ко мне маленькой черной мохнатой молнии, пока она не оказалась всего в нескольких шагах от меня.