Я пристально глядела на его красивое лицо и красивые губы и не хотела больше ничего, кроме как испробовать их.
— Я бы поцеловала тебя в ответ.
— Правда?
Ной раздвинул коленями мои ноги, а мои губы — языком, и я очутилась у него во рту и… ох. «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Я почувствовала, как меня разворачивает, выворачивает наизнанку его настойчивый рот.
Когда Ной отодвинулся, я задохнулась от этой потери, но он просунул руку мне под спину и приподнял меня. Мы сидели, а его голова наклонялась все больше, и наши рты соприкоснулись, и я толкнула его вниз и задержалась сверху, прежде чем обрушиться на него.
Это было восхитительно и длилось вечность. Я улыбнулась, прижимаясь к губам Ноя, и пробежала пальцами по его волосам, и отодвинулась, чтобы прочитать его мысли в его глазах, но они были закрыты. Ресницы Ноя покоились на его твердой щеке. Я приподнялась повыше, чтобы лучше его видеть. Губы его были голубыми.
— Ной.
В тишине голос мой прозвучал резко.
Но он не был Ноем. Он был Джудом. И Клэр. И Рэчел, и мертвецом, и я всех их видела, парад трупов подо мной, бледность и кровь в сумасшедшей пыли. Память рассекла мой разум, как коса, оставив за собой четкую непрощающую ясность.
Захлопнулось двенадцать железных дверей.
Я захлопнула их.
И перед чернотой — ужас. Но не мой.
Ужас Джуда.
Только что он так сильно вжимал меня в стену, что я думала, я растворюсь в ней. А в следующую секунду он сам оказался в ловушке, в палате, вместе со мной. Но я больше не была жертвой.
Жертвой был он.
Я рассмеялась над ним в своей безумной ярости, которая затрясла фундамент психушки и обрушила его. Пока Джуд, Клэр и Рэчел находились внутри.
Я убила их, и остальных тоже. Мучителя Мэйбл. Моралес.
Осознание этого ударило меня и вернуло в спальню Ноя, где подо мной лежало его неподвижное тело. Я прокричала его имя, но ответа не было, и я всерьез психанула. Я затрясла его, я ущипнула его, я попыталась втиснуться в его руки, но они не дали мне убежища. Я нырнула к изголовью кровати и, в ярости и в ужасе, одной рукой нашарила его мобильник. Дотянувшись, начала набирать 911. В то же время тыльной стороной второй руки я ударила его по щеке — рука моя соприкоснулась с его кожей и костью с неистовой болью.
Ной очнулся, резко втянув в себя воздух. Моя рука дьявольски болела.
— Неслыханно, — выдохнул Ной, потянувшись к своему лицу.
Его прекрасный вкус уже исчезал с моего языка.
Я открыла рот для ответа, но не смогла набрать в грудь достаточно воздуха.
Ной выглядел далеким, лицо его слегка расплывалось у меня перед глазами.
— Еще никогда в жизни мне не снился такой хороший сон. Никогда.
— Ты не дышал, — сказала я.
Я едва могла выговаривать слова.
— Лицо болит.
Ной посмотрел мимо меня, в никуда. Взгляд его был расфокусирован, зрачки расширились. Из-за темноты или из-за чего-то другого, я не знала.
Я прижала дрожащие руки к лицу Ноя, осторожно балансируя, чтобы не навалиться на него.
— Ты умирал.
Я выговорила эти слова срывающимся голосом.
— Чушь, — сказал Ной, и на губах его появилась улыбка, как будто его это развлекло.
— У тебя посинели губы.
Как посинели губы Рэчел после того, как она задохнулась. После того, как я убила ее.
Ной приподнял брови.
— Откуда ты знаешь?
— Я видела.
Я не смотрела на Ноя. Не могла. Я слезла с него, и он сел, скользнув рукой по выключателю и осветив комнату.
— Я уснул, Мара. Ты спала рядом со мной. Ты затащила меня на кровать, и я был рядом с тобой, и… Господи, это был хороший сон.
Ной прислонился к спинке кровати и закрыл глаза.
У меня голова шла кругом.
— Мы целовались. Ты не помнишь?
Ной ухмыльнулся.
— Похоже, у тебя тоже был хороший сон.
То, что он говорил… Это не имело смысла.
— Ты сказал, что я пахну… беконом.
— Что ж, — ровным тоном проговорил он. — Неловкая ситуация.
Я посмотрела на свои руки, безжизненно лежащие на коленях.
— Ты спросил, можешь ли ты меня поцеловать, а потом поцеловал. А после я…
Не было слов, чтобы выразить, что это были за мертвые лица, которые я видела под закрытыми веками. Мне хотелось стереть их, но они не уходили. Они были настоящими. Все это было настоящим. Что бы ни сделал жрец сантерии, это сработало. И теперь я знала, теперь я помнила, а все, чего мне хотелось, — это забыть.
— Я сделала тебе больно, — закончила я.
И это только начиналось.
Ной потер щеку.
— Все в порядке, — сказал он и потянул меня вниз, так что я свернулась рядом с ним — голова на его плече, щека на его груди. Подо мной билось его сердце.
— Ты что-нибудь вспомнила? — прошептал Ной в мои волосы. — Эта штука сработала?
Я не ответила.
— Все в порядке, — очень мягко проговорил Ной, его пальцы легко коснулись моего бока. — Ты просто видела сон.
Но поцелуй не был сном. Ной умирал. Психушка не была просто несчастным случаем. Я убила их.
Это все было взаправду. Это все была я.
Я не понимала, почему Ной не помнит случившегося несколько секунд назад, но зато в конце концов осознала, что случилось со мной несколько месяцев назад. Джуд поймал меня в ловушку, раздавил меня, впечатав в стену. Мне хотелось, чтобы он был наказан, чтобы он почувствовал мой ужас, ужас оказавшегося в ловушке, раздавленного. Поэтому я заставила его почувствовать все это.
И бросила Клэр и Рэчел.
Рэчел, которая сидела со мной часами под огромной покрышкой на игровой площадке нашей старой школы — ноги наши были шершавыми от грязи, — пока я признавалась в пятом классе в своей неразделенной любви. Рэчел, которая сидела тихо, позируя мне для портретов. Рэчел, вместе с которой я смеялась и плакала, с которой я вообще все делала вместе. Рэчел, чье тело теперь превратилось в безжизненную плоть. Из-за меня.
И не потому, что я согласилась принять участие в плане насчет «Тамерлана», хотя и знала, что это опасно. Не потому, что не смогла наскрести хоть капельку предчувствия. Это было моей виной потому, что действительно, в буквальном смысле слова было моей виной… Потому что я изничтожила психушку, когда в ней находились Рэчел и Клэр, как будто дом был всего лишь пачкой бумажных платков у меня в кармане.
Я содрогнулась, вспомнив картины, которые вызывала в воображении после убийства хозяина Мэйбл и смерти мисс Моралес. Я не была сумасшедшей.
Я была смертельно опасной.
Рука Ноя перебирала мои волосы, и ощущение было таким восхитительным, таким болезненно восхитительным, что мне с трудом удавалось не плакать.
— Мне надо идти, — ухитрилась прошептать я, хотя мне не хотелось никуда идти.
Мне не хотелось нигде быть.
— Мара?
Ной приподнялся на локте.
Его пальцы пробежали по моей скуле, разбудив мою кожу.
Сердце мое не забилось быстрей. Оно вообще не билось. У меня не осталось сердца.
Ной мгновение изучал мое лицо.
— Я могу отвезти тебя домой, но у твоих родителей появятся вопросы, — медленно проговорил он.
Я ничего не сказала. Не могла. Мое горло было как будто полно битого стекла.
— Почему бы тебе не остаться? — спросил он. — Я могу пойти в другую комнату. Скажи хоть слово.
Мне не удалось сказать и слова.
Ной сел рядом со мной, матрас прогнулся под его весом. Я почувствовала его тепло, когда он подался ко мне, смахнул мои волосы в сторону и прижался губами к моему виску. Я закрыла глаза и запомнила это.
Он ушел.
Дождь хлестал в окно, а я зарылась в его постель и натянула покрывало до подбородка. Но от завывания моих грехов не существовало убежища в постели Ноя или в его руках.
51
Когда Ной вез меня на следующее утро домой, сидеть рядом с ним было худшей из пыток. Было больно смотреть на него, на его омытые солнцем волосы, на обеспокоенные глаза. Я не могла с ним разговаривать. Я не знала, что сказать.
Когда он остановился на нашей подъездной дорожке, я сказала, что не очень хорошо себя чувствую (правда) и что позвоню ему позже (ложь). Потом пошла в свою комнату и закрыла дверь.
Мама нашла меня после обеда в постели, с опущенными жалюзи на окнах. Солнце все равно просачивалось через них, бросая на стены, потолок и мое лицо яркие полоски.
— Ты заболела, Мара?
— Да.
— Что с тобой?
— Все.
Она закрыла дверь, а я повернулась в коконе своих простынь. Я была права: что-то со мной происходило, но я не знала, что делать. Что я могла сделать? Вся моя семья переехала сюда ради меня, переехала, чтобы помочь мне убраться от моей мертвой жизни, но трупы следовали за мной повсюду, куда бы я ни отправлялась. И что, если в следующий раз, когда такое произойдет, вместо Рэчел и Клэр будут Даниэль и Джозеф?
Холодная слеза скользнула по моей горящей щеке. Она защекотала мое лицо рядом с носом, но я не вытерла ее. И следующую слезу. И вскоре утонула в слезах, которыми так и не заплакала на похоронах Рэчел.
На следующий день я не встала, чтобы пойти в школу. И еще на следующий. Теперь мне больше не снились кошмары — к несчастью. Потому что я заслужила их. Я дышала — вдох и выдох, — тогда как Рэчел никогда больше не будет дышать. Если бы я не существовала, она бы все еще жила.
Забвение, которое приходило во сне, было блаженством. Мама приносила мне еду, но в остальное время оставляла меня в покое. Я подслушала, как они с отцом говорят в коридоре, но мне было так на все плевать, что меня не удивило услышанное.
— Даниэль говорил, что ей становится лучше, — говорил отец. — Я должен отказаться от этого дела. Она даже не ест.
— Думаю… Думаю, с ней все будет в порядке. Я разговаривала с доктором Мейллард. Ей просто нужно еще немного времени, — сказала мама.
— Я этого не понимаю. Она так хорошо себя чувствовала.
— Наверное, день рождения оказал на нее такое тяжелое воздействие, — отозвалась мама. — Она стала на год старше, а Рэчел нет. Естественно, что ей приходится нелегко. Если к четвергу, когда у нее прием у врача, ничего не изменится, начнем беспокоиться.