Глаза Вешнякова округлились.
– Какого черта? Подай сейф поменьше! Любой!
Безошибочно определив, что обращались именно к нему, Захаров устремился к рядам банковских ячеек. Лихорадочно сверился со списком.
Еремин потянулся было к баллонам, но его остановил Вешняков.
– Отпечатки. Или ты забыл, что эти вещи принадлежат чудику со значком? Ты ведь выключил камеры в хранилище?
– Разумеется. Всё как вы и сказали.
– А еще я спросил, есть ли у тебя перчатки.
– И я ответил, что нет.
Они опять уставились на баллоны. Тем временем рядом опустились еще два сейфа. И если средний выглядел вполне солидно, то маленький напоминал оголодавшего братца большой ящичной семьи, насчитывавшей несколько поколений.
– Что это? – Захаров обошел стол, пугливо разглядывая баллоны. – Может, с их помощью Вик хочет взорвать хранилище?
– Что-то не вижу детонатора к этим хреновинам. – Еремин осклабился. – Зато четко вижу упаковки арахиса в карамели.
Вешняков с недоверием присмотрелся и обнаружил, что узор на брикетиках и впрямь складывается в орехи, застывшие в янтарной субстанции, похожей на стекло.
– Кислород и сладости? Да Вик из ума выжил! – Вешняков взялся за самый маленький ящичек. Недовольно зыркнул на ассистента.
– Тринадцатый, – быстро подсказал Захаров.
Вполголоса выругавшись, Вешняков разблокировал замок.
Сейф заполняли самые обыкновенные теплые носки.
Они были свернуты в аккуратные цветные рулончики и занимали всё свободное пространство. Ничего не понимая, Вешняков взял один рулончик. Раскатал его. В руке осталась качественная пара носков из натуральных волокон и полиамида. Вешняков и сам носил такие, а разбирался в них только благодаря жене. В остальном же носки были новыми и явно предварительно постиранными.
– А как же отпечатки? – подал голос Еремин.
– Какие, к черту, отпечатки на носках? Евгений, не спи, давай средний.
Захаров послушно подвинул последний сейф:
– Семьдесят вторая ячейка, Артем Валентинович.
Замок щелкнул, и они уставились на сумочку с красным крестом и пластиковые косметички для душа. В косметичках содержалась всякая всячина вроде компаса и кресала с огнивом. И всё это – в непромокаемых заводских упаковках.
– Возможно, Вик прячется от жены, – заметил Еремин с видом киношного психотерапевта. – Ну, знаете, дома житья нет, а чего-то хотца. Это когда не повезло жениться на волчице с острым нюхом. Он не алкоголик?
– Хочешь сказать, Вику не хватает личного пространства? – усомнился Вешняков.
Охранник с профессиональным безразличием пожал плечами.
– Вик, конечно, со странностями, – проговорил Захаров, – но что, если он, образно говоря, попросту собирается уйти в лес?
– В смысле как отшельник? – не понял Вешняков.
– Ну да. А почему нет? Сестра-то у него какая. У меня мурашки ползут по коже всякий раз, как подумаю, что они близнецы.
О сестре Вика знали все. Собственно, с ее появления в Ейске и начались странности в поведении Вика. Точнее, странности превысили положенную норму осадков.
– Ладно, убираем всё это, – распорядился Вешняков и разочарованно вздохнул. – Мне кажется, Вик готовит путешествие-сюрприз для домочадцев. Или сам собирается сдристнуть на какой-нибудь остров, где можно хорошо поплавать. Одно из двух.
– И всё равно это подозрительно, Артем Валентинович, – неожиданно заупрямился Захаров.
– Уж явно не подозрительнее того, чем занимались сейчас мы.
Покидая банковское хранилище, Вешняков поймал себя на мысли, что находки его вовсе не успокоили. Наоборот. Теперь мотивы Вика казались еще загадочнее. Но кто, имея собственную банковскую ячейку, удержится от соблазна положить в нее что-нибудь эдакое?
А вот от этой мыслишки уже попахивало облегчением.
Глава 3. Гогланд
1.
Андрей Опарин толкнул задницей стул, сбегая от собственного отражения в колбе автожектора. Теперь Прима была отчетливо видна. Обвитый тонкими резиновыми трубками, собачий мозг утопал в кровяной сыворотке, напоминая уродливый бледный шар мясного фарша, внезапно давший беловатые ростки.
Помахивая рукой перед мозгом, Андрей заговорил:
– А кто у нас хорошая девочка? Кто хочет собачьих вкусняшек? Кто хочет поиграть с мячиком?
Собачий мозг молчал. Об этом свидетельствовала энцефалограмма, выводимая на экран. Андрей повернулся к столу и подвинул к себе журнал наблюдений. На бумагу легли первые за сегодня строчки.
«15 августа. 10 утра. Частная лаборатория острова Гогланд.
Несмотря на вживленные в затылочную часть импланты, связанные с простенькими веб-камерами, Прима не реагирует на мое появление и не узнает меня. Не исключено, что у нее атрофировалась способность к предметному зрению. Или же мозг попросту не способен воспринимать зрительные образы в своем нынешнем состоянии».
Отложив ручку, Андрей уставился на собачий мозг. Сложно было назвать это чудом, но, вероятно, именно это и случилось, когда их сука золотистого ретривера три месяца назад сорвалась с обрыва. Кузин, их островной ветеринар, осмотрев собаку, сразу сказал, что шприцы сейчас куда лучше справляются с тем, что раньше делали пули.
Андрей потянулся к ножке стола и поднял пакет собачьего корма. Затряс им.
– А сейчас наша девочка покушает, да?
Энцефалограмма сейчас же показала, что в гипоталамусе Примы возникла слабая активность.
– Вот так, девочка, хорошо.
Продолжая смотреть на экран, Андрей насыпал немного корма в эмалированную миску. Из этой миски Прима ела при жизни – ела и причмокивала. Гипоталамус собачьего мозга еще больше взволновался, когда биохимик потряс миской.
Наградив себя кивком, Андрей повернулся к записям.
«Прима узнала шум корма. Опять. Не задействуя участки мозга, отвечающие за слух, Прима пользуется чем-то, что я склонен относить к фантомной зоне мозговой деятельности».
Оторвавшись от журнала, Андрей взглянул на показания автожектора. Аппарат искусственного кровообращения – или автожектор – был модифицирован таким образом, что показания массы объекта, уровень солей в растворе и прочее сразу выводилось на экран.
Ухватив взглядом нужные данные, Андрей внес короткую заметку:
«Масса Примы увеличилась на 57 граммов.
Время роста – 62 дня.
Подозреваю, Прима наращивает массу в попытке создать новый орган, способный к совершенно иному способу взаимодействия с миром. Вероятно, в будущем появится порода собак, способная телепатически приносить тапочки. Или бутылку пива».
Расплывшись в торжествующей улыбке, Андрей взял горсть корма, развернулся к автожектору и запихнул корм себе в рот. Захрустел. Не причмокивая, конечно, но как получалось.
Энцефалограмма Примы показала значения мозговых волн, близких к обиде.
– Прости, девочка, прости. Но так надо.
Пережевывая корм (вкус нута чувствовался ярко, в отличие от заявленного вкуса ягненка), Андрей сделал запись:
«Поразительно. Не имея органов чувств, собачий мозг неким образом приспособился чувствовать. И даже обижаться! Вероятно, неожиданную стимуляцию дает мозговая активность существа, которое я вскоре планирую изловить. Или существ, поскольку сигналов порой бывает довольно много. Особенно по ночам.
Надеюсь, новый мозг не уступит человеческому».
Пока Андрей дописывал последнюю строчку, счищая языком корм с зубов, в лабораторию вошел Тит Булдер. Он на ходу натягивал халат поверх спортивной кофты и ежился. В лаборатории строго поддерживалась температура в 16 градусов, так что теплые вещи давно стали неотъемлемой частью рабочего дня и, собственно, самих исследований.
Тит ассистировал Андрею. Вместе они трудились на благо исследовательского центра «Фундаментальные основы биотехнологии», а проще говоря – осваивали грант на изучение возможностей так называемого изолированного мозга.
– Как ваше ничего, Андрей Николаевич?
– Привет, Тит. – Андрей всё еще вписывал в журнал данные автожектора, но это не мешало ему разговаривать. – Если продолжишь помпезничать со мной – угодишь в одну из треклятых банок. Станешь тринадцатым жильцом Кошкина Дома. Будешь там верховодить.
– Да бросьте. Вам – пятьдесят пять, а мне – всего двадцать восемь. Всё равно что отца не уважать.
– Ты обращаешься к отцу по отчеству?
– Ну, нет, конечно.
– Ага, значит, не хочешь в банку.
Тит пожал плечами и, подхватив рабочий планшет, начал обход.
Лаборатория была довольно просторной, около двадцати семи метров в длину. В северо-восточной части имелась зашторенная операционная, где Андрей анатомировал подопытных. Вдоль стен мрачными шеренгами стояли автожекторы. Раньше их насчитывалось ровно двадцать, но в прошлом месяце колба с мозгом морской свинки начала протекать, так что осталось всего девятнадцать.
Кровяной сыворотки, насыщенной кислородом, удостаивались только самые живучие экземпляры – такие как Прима и Кошкин Дом. Кошкиным Домом Андрей называл автожектор с головными мозгами кошек. Нежизнеспособные мозги животных, как правило, утилизировались уже через сутки. Кошки же продолжали жить какой-то своей жизнью, изредка подавая сигналы, типичные для жалоб.
Тит остановился у Кошкиного Дома и тщательно изучил показания автожектора. Крошечные кошачьи мозги лежали друг на дружке, образовывая бугристую, неаппетитную пирамидку. На самом верху находилась чья-то Николетта. Или Рыжуля. Тит уже не помнил.
– Скажите честно, Андрей Николаевич, вы планируете заполнить Кошкин Дом доверху?
Андрей с готовностью оторвался от записей. Прищурился, изучая автожектор с кошачьими мозгами.
– А у тебя есть кошка, Тит?
– Нет, пока еще нет.
– Тогда не отвлекайся.
– Да, конечно. Вы включали сегодня Волнорез?
– Что ж, Тит, справедливый вопрос. И почему я до сих пор этого не сделал?
Волнорез находился у восточной стены и представлял собой экспериментальную модель энцефалографа, позволяющего считывать неинвазивным методом биоэлектрическую активность головного мозга. Проще говоря, Волнорез мог обнаружить любое живое существо, включая мозги в автожекторах, и