– Вы думаете, Тамара тоже плохо влияла на вашего сына?
– Он ведь арестован, так что выводы делайте сами, – не без сарказма ответила Красильникова. – Может, она, может, ее отец. Он ведь тяжелый человек. Кичился своей порядочностью, а сам, не прошло и года, оставил их, бросил на произвол судьбы, ушел жить к сестре...
– Надо полагать, у него были серьезные причины?
– Не берусь судить, – отрезала Светлана Сергеевна.
– Почему Игорь не перешел жить к вам? – Вопрос застал ее врасплох. – Жилплощадь не позволяла?
– Мы не обсуждали такой вариант...
– Но если он, как вы говорите, нуждался в постоянном контроле...
– Ну, знаете! – Голос ее осекся, и Логвинов неожиданно увидел, как повлажнели глаза Красильниковой. – Не надо меня провоцировать! Свой материнский долг я выполнила. Моя совесть чиста. Лучшие годы я отдала ему, отказывала себе во всем, забыла, что такое личная жизнь. У меня голос, я могла бы петь на профессиональной сцене, могла тысячу раз выйти замуж. Всем этим пожертвовала ради него. И что же?! У этого негодяя было все, чтобы вести честную жизнь, так нет, это его не устраивало, нашкодит, как приблудный кот, – и в кусты, а ты за него отдувайся. Вылитый отец! – Она перевела дыхание. – Да, он обманул мои ожидания! Я не могу спокойно видеть его жену, всю их семейку! Они чужие для меня люди, и я не вижу причин скрывать это! Я сознательно устранилась и не жалею об этом. Сам заварил кашу, сам пусть и расхлебывает. А у меня, простите, своих проблем по горло. – Последние слова она сказала почти спокойно. Вспышка была сильной, но короткой.
– Скажите, а как у Игоря было с деньгами? – спросил Логвинов.
– Не знаю. Думаю, хватало. Если бы нуждался, давно бы обратился ко мне. Он не из стеснительных.
– Он работал в «Оптике». Это вы его туда устроили?
– Да, я.
– Работа ему нравилась?
– Наверно. Иначе давно бы ушел. – Она окончательно успокоилась и отвечала прежним, чуть жестковатым тоном. – Недавно хвастал, что скоро дадут отдельную мастерскую, что будет работать самостоятельно.
– Как Игорь относился к жене?
– Вряд ли он был с ней счастлив. – Красильникова помялась. – Не знаю, надо ли говорить об этом, но однажды я застала его у себя дома с посторонней девушкой. Смазливая такая, молоденькая... Значит, изменял своей Тамаре, так я понимаю...
– Вы знаете эту девушку? Как ее зовут?
– Не помню, кажется, Таня.
– Давно это было?
– За несколько дней до Нового года. Я отпросилась из поликлиники, пораньше пришла домой, стала открывать дверь, а ключ не проходит в скважину. Начала стучать. Он открыл. С ним была эта девица... Ну, я отобрала у него ключ, чтоб неповадно было водить в дом всяких... – осекшись, она не смогла подобрать подходящего слова. – Он еще пытался представить ее мне, но я немедленно прогнала обоих. – Светлана Сергеевна сдвинула брови, и на ее лбу обозначилась глубокая поперечная складка. – Да, точно, ее звали Таней. А вот учится она или работает – не знаю... Игорь просил, чтобы я не проговорилась Тамаре, что у него с этой девушкой серьезно...
– Если серьезно, почему он боялся, что вы проговоритесь Тамаре?
– Я не вникала в его интимные отношения с женой.
– Они часто ссорились?
– Кажется, да.
– Восемнадцатого января была восьмая годовщина свадьбы. Игорь не приглашал вас к себе?
– Нет. Он знал, что я не приду.
– Вы что же, находились в состоянии открытой ссоры?
Светлана Сергеевна подумала, прежде чем ответить:
– Нет, но отношения были прохладные. Мы редко встречались.
– А когда вы видели сына последний раз?
– Девятнадцатого января.
– Девятнадцатого? – Логинов мгновенно прикинул в уме: по словам жены, Игорь в тот день в половине девятого ушел на работу. Заведующий ателье подтвердил, что он пришел без опозданий, к девяти и никуда до перерыва не отлучался, а во время перерыва Красильников уже был арестован. – Вы не ошиблись, Светлана Сергеевна? Девятнадцатого или раньше?
– Да нет, я хорошо помню. Он пришел ко мне домой утром.
– Вы говорили, что отобрали у него ключ. Он что, пришел наугад, ведь вас могло не оказаться дома?
– Он прекрасно знает график моих дежурств, тем более что был у меня в гостях то ли шестнадцатого, то ли пятнадцатого.
– В котором часу он пришел?
– Еще девяти не было. Сказал, что на улице его ждет такси. В руках у него был пакет.
– Большой?
– Размером со среднюю хозяйственную сумку. Он сказал, что оставит его у меня. Был возбужден, взволнован чем-то. Я заподозрила неладное: всегда жду от него подвоха – и спросила, что в пакете. Он замялся, ответил, что мне это знать не обязательно, пусть, мол, полежит, а вечером он его заберет. Тогда я схватилась за обертку, но Игорь успел вырвать сверток и, не попрощавшись, ушел.
– Вы не разобрались, что в нем? Может быть, на ощупь?
– Что-то твердое, с прямыми гранями, похожее на коробку...
Два часа, как он сидит у следователя, а тот не исписал и половины страницы, все слушает. «Скаргин, кажется, – припомнил Федор Константинович. – Серьезный, обстоятельный человек. Может, и разберется...»
– А теперь, – обратился к нему следователь, – вспомните, пожалуйста, что произошло между вами и зятем восемнадцатого, когда вы праздновали годовщину свадьбы дочери?
Тихойванов удрученно взглянул на полную окурков пепельницу и решил, что курить еще одну папиросу неприлично. Вопрос, который ему задали, заставил вернуться к тому, что уже много дней тяжким грузом лежало на сердце. Он вспомнил вечер, такую же, как здесь, пепельницу на столе, Игоря, вернувшегося с мороза с бутылками под мышкой, возившуюся у плиты Тамару.
Ничто не предвещало чудовищной ссоры, разразившейся получасом позже. Игорь ходил по комнате в приподнятом настроении, насвистывал какую-то мелодию, потом открыл бутылку «Пшеничной» и налил в рюмки.
– Сыграем? – Федор Константинович достал шахматы, раскрыл доску и начал раскладывать по клеткам фигуры.
От батареи парового отопления несло жаром, под потолком горела старая пыльная люстра с оторванными стеклянными подвесками, за разрисованным морозными узорами окном завывал ветер.
– Ну, за упокой рабы божьей Нины свет Ивановны, – провозгласил зять. Он чокнулся рюмкой о рюмку тестя, зажмурился, одним махом выпил и, морщась, двинул вперед фигуру. Выпила и Тамара.
– А ты что ж? – спросила она, обращаясь к отцу.
– Куда спешить, – буркнул Федор Константинович и сделал первый ход. Ему не понравился тон, которым Игорь произнес тост: «За упокой рабы божьей... свет Ивановны», – это что, насмешка? Хотел было сделать замечание, но промолчал.
– Мы что, поминки справляем? – вмешалась Тамара. Она была похожа на пожарника, почуявшего запах дыма. – А ну убирайте свои шахматы, я накрывать буду. Несите тарелки.
Не успев начаться, скандал затих, но атмосфера сделалась взрывоопасной, это стало ясно всем, за исключением, может быть, Тамары. Она наполнила свою рюмку и рюмку мужа, выпила.
Ели молча. Зять – уставившись в тарелку, Федор Константинович – упершись взглядом в скатерть.
– Да, Игорь, я тебе говорила? Пока ты ездил на кладбище, домоуправление опечатало ее комнату, – сказала Тамара. – Предупредили, чтобы ничего не трогали и никого не впускали.
– Знаю, – хмуро бросил Игорь.
Помолчали.
– Лампа в коридоре перегорела, – посетовала Тамара, переводя тревожный взгляд с мужа на отца. – Надо бы вкрутить...
Игорь не ответил. В окно ударил комок снега, и он вздрогнул.
– Может, телевизор включить? – спросила Тамара.
– Включи, но без звука. – Он повернулся к тестю. – Вот так и живем, Федор Константинович, хлеб жуем. – Вызова в его словах не было, но и сказаны они были вряд ли случайно.
– Вижу.
– Не нравится? Мне, представьте, тоже.
– Ты чего, Игорь? – насторожилась Тамара.
– Да так. Хочу внести ясность в один вопрос... Ты пей, пей... – Он опрокинул рюмку и постучал вилкой о край тарелки. – Минуточку внимания, господа. Есть несколько слов. В эту славную годовщину мне хочется поговорить о супружестве вообще и о нас с Тамарой в частности. Вы, дорогой тесть, стояли, так сказать, у истоков наших отношений, вы в свое время настояли на нашем браке, и вам я задаю волнующий меня вопрос: вы довольны? Заметьте, я не обвиняю, не упрекаю, я просто спрашиваю: вы довольны?
Федор Константинович сжал кулаки. Игорь действовал безошибочно, бил в самое больное место. Тысячу раз Тихойванов казнил себя за тот восьмилетней давности визит к Красильниковым, но никогда еще ему не было так горько и обидно за себя, за дочь, за отравленное семейными неурядицами детство внучки.
– Вы человек положительный, – продолжал Игорь, – заслуженный, медалист, так сказать, и персональный пенсионер, но, простите, мне иногда кажется, что вы так и прожили всю жизнь, не сходя со своего любимого локомотива, просидели все годы в тендере или как он там у вас называется...
Тамара истерично хохотнула и прикрыла рот рукой.
– Ладно, каждый сам находит место, где ему лучше, это понятно. Но зачем вы подцепили к своему составу меня?
– Хватит, я ухожу. – Тихойванов хотел подняться.
– Нет, постойте. Еще не все. – С лица Игоря сползла напряженная улыбка. – Чем, скажите на милость, я заслужил жену-грязнулю, квартиру хуже нужника? Чем? Это же общий вагон, дорогой товарищ, общий! У меня были возможности, планы, я жил полнокровной жизнью, под ясным небом, для меня светило солнце, понимаете – солнце!
– В плевке солнце тоже отражается.
– Вот-вот. Вы всегда презирали меня, – почти радостно воскликнул Игорь. – А чем, спрашивается, я хуже вас, хуже вашей дочери? В чем я перед вами провинился? Ну, скажите, в чем?
– В чем? Да хотя бы в том, что до замужества моя дочь не знала вкуса спиртного!
Тамара фыркнула, выпила сначала из своей, а потом и из рюмки мужа. Лицо ее покрылось красными пятнами.
– Ладно тебе, папа... – Глаза ее пьяно блестели. – И вообще чего вы завелись?