Вот она, Ильина. Довольно далеко от центра. Сколько времени понадобится Вениамину, чтобы собрать необходимую информацию? Успеет он уже доехать до дома 37? Балаклав работает быстро, но и ехать осталось не так долго. Впрочем, информация к шмону в доме не имеет непосредственного отношения, все это параллельные действия. Как параллельна его, Андрея, жизнь жизни Ефима… Нет, жизнь не параллельна, раз пути их пересеклись, намеренно или случайно. В голове какой-то сумбур. Самому позвонить Балаклаву, узнать, как у него продвигаются дела? Не годится, он терпеть не может, когда его отвлекают, и зачем звонить? Затем, чтобы услышать нормальный человеческий голос, здравый, рациональный. Потому что… Черт! Потому что страшновато влезать в этот дом, непонятно отчего, но страшно. Он так решительно себя туда направил, а теперь страшно. Этот Долинин на него как-то странно подействовал. Притягивает чем-то неуловимым и одновременно пугает. Детским страхом пугает, когда боишься какого-то лица, оно стоит перед глазами и непонятно чем пугает. Как темнота, как возможный призрак, притаившийся в этой темноте. И в голове сумбур. И вот уже Ильина, дом номер 5 — почти доехал. Обыкновенная, впрочем, улица. Улица как улица. Только где тут может быть особняк — все дома… совсем другого плана? Долинин рассчитал его жизнь — ввел в расчет, и встреча их не случайна. Ерунда! Никакой такой расчет невозможен! Но возможно другое: Долинин за ним следил, вызнал все обстоятельства его жизни… Тоже вряд ли. Дом 25… Призраков не существует. Во всяком случае, в жизни психически нормальных людей, каковым он, Андрей, является, им нет места. А Ефим как раз наоборот, ему-то могло померещиться всякое. Гроза, например, в октябре или женщина на дороге…
Телефон! Веничка! Успел.
— Привет, Андрюха!
Ну вот, что и требовалось — нормальный, свой, человеческий голос.
— Привет, привет. Что удалось узнать? — не показывая радости, придав своим интонациям деловитость, спросил Андрей — для проформы спросил, Вениамин и так бы ему рассказал.
— Информацию я послал по электронке, собственно, ничего интересного. С Валуевым и Головановой Долинин ни в каких родственных связях не состоит, и других точек соприкосновения я не нашел. Мать его работает нормировщицей в типографии. Не женат, не привлекался… — Вениамин хихикнул. — Вот только одно, не знаю, заинтересует тебя или нет: шесть лет назад или, если точнее, шесть лет и три месяца в автомобильной катастрофе погиб отец Долинина. В машине находилась еще его сестра, она получила очень тяжелые увечья, но выжила. Сейчас ей двенадцать, и… в общем, выжить-то выжила, но из-за травмы позвоночника не может ходить. Тебе это чем-то поможет?
— Возможно, возможно… — Андрей задумчиво покивал. — Спасибо, Вениаминчик!
— Ладно, чего там. Читай мое послание.
— Прочитаю. Как вообще поживаешь? — Ему хотелось растянуть разговор, не отпускать так сразу Вениамина.
— Что ты, Андрюха? — Балаклав усмехнулся. — Мы же расстались каких-нибудь три часа назад, что за это время могло измениться в моей жизни?
Ну, изменения в жизни могут произойти и за гораздо меньший срок, уж ему-то, Андрею, это известно.
— Ладно, пока. — Вениамин явно хотел поскорее свернуть разговор.
— Подожди! — попытался снова Андрей его задержать, но тот уже отключился.
Все это время он медленно ехал по улице, благо дорога была пуста, а к моменту, когда Балаклав стал прощаться, подъехал к тридцать седьмому дому. Действительно особняк, небольшой, но с виду очень уютный. Совсем не городской. Как его здесь оставили, не снесли, когда строились офисы, непонятно. Он должен был очень мешать. Не заключается ли в этом причина смерти, а Долинин совсем ни при чем? Кто такой этот Валуев? Директор филармонии. Не такая уж большая величина, чтобы смочь отстоять свою землю… Надо будет навести справки с этой стороны. Но это потом, а сейчас… Пора. Пора делать то, за чем приехал: опровергнуть или найти подтверждения рассказу Ефима.
Был ли он вообще в доме, или все это лишь плод его больного воображения?
Андрей вышел из машины, тихонько, чтобы не производить шума (мало ли что, сторож в каком-нибудь офисе услышит), захлопнул дверцу, на сигнализацию (все из тех же конспиративных соображений) ставить не стал. Неслышно подошел к дому. Прислушался — ни единого звука: никто на фортепьяно не играл, собака не лаяла, ребенок и его отец не подавали признаков жизни. Свет в окнах не горел. Позвонил, подождал. Открыть ему не поспешили — просто потому, что никого в доме не было. Ну что ж, теперь остается шаг за шагом повторить путь Ефима. Отыскать незапертое окно на первом этаже, проникнуть в дом… Наверняка никакого такого окна не окажется, а дом на сигнализации.
Окно оказалось. Окно даже не было до конца закрыто — виднелась довольно значительная щель. Андрей толкнул раму — никакого звона не последовало, да он уже и сам понял, что не последует. Подпрыгнул, подтянулся на руках и, перевалившись через подоконник, проник внутрь. Темнота, нежилой запах. Он посветил фонариком — стулья в ряд у стены, стол, небольшой диван, шкаф — все как описывал Ефим. Музыка здесь была не слышна, он подумал тогда, что в доме прекрасная звукоизоляция, открыл дверь и вышел в коридор. Пора и Андрею за ним последовать.
Коридор. Там, дальше, должна быть лестница на второй этаж. Так и есть, вот она. Надо подняться. Шаги раздаются отчетливо в этом пустом доме. Отчетливо и оттого зловеще. Музыка не заиграет — играть некому, собака не залает — нет здесь никакой собаки. Лишь шаги раздаются зловеще… Нужно быть абсолютным безумцем, чтобы забраться сюда, чтобы бродить по этому жуткому дому. Он, Андрей, абсолютный безумец. Единица безумной программы, составляющая ее часть, не человек, а число. Но шаги раздаются.
Комната с фортепьяно. Кремовые шторы на окнах. Ефим включил свет. Может, и ему можно? Свет фонарика раздражает, не дает увидеть картину в полном объеме, суживает рамки. Эх, была не была, если следовать за своим проводником, если повторять его путь шаг за шагом, можно допускать некоторые вольности в смысле безопасности — в той, рациональной, жизни было бы нельзя, а в этой можно.
Андрей щелкнул выключателем. С наслаждением осмотрелся — словно пелена спала с глаз. Нелегко, наверное, приходится шахтерам. Бедняги! А там, на пианино, что-то лежит. Ну да, так и есть — ноты. П. И. Чайковский, «Времена года». Все правильно, пока ни одной ошибки в сценарии.
А ведь Ефим вчера здесь был в это же самое время!
Спальня супругов. Незаправленная кровать. В библиотеке на диване должен лежать собачий поводок. Вот он, лежит. Детская. Какая безвкусица — мячик. Не стали особенно заморачиваться — современный зритель (участник игры) все проглотит. Ладно, с этим все ясно, пора в кабинет Валуева навстречу грому и молнии.
Компьютерный стол у окна. Монитор упирается задней своей стенкой в подоконник. На столе лежат письма, оставленные (вернее, доставленные) курьером Ефимом Долининым. И здесь включить свет — полумрак убивает. Щелк. Так-то лучше! Подойти, изъять, прочитать на досуге и завтра с утра… Да ведь это не письма! Это…
На столе, возле компьютера, лежали диски в бумажных конвертиках. А сверху была записка: «Частному детективу Андрею Никитину. Лично».
Записка не укладывалась в голове, завораживала и пугала — наводила мистический ужас. Как могла она здесь оказаться, когда он сам еще пару часов назад не знал, что поедет сюда и настолько поддастся безумию, что проникнет в дом, повторит путь Ефима, продвигаясь за ним шаг за шагом? Никак не могла. И все же — вот она, эта немыслимая записка. Вернее, не записка, приписка — адресация дисков: их записали для него, доставили сюда для него. Лично. Но почему адресующий был уверен, что он, Андрей, их получит? Ведь это же чистая случайность! Необъяснимо! В голове не укладывается!
И не уложится. Потому что никаких рациональных объяснений быть не может, не найти их, как ни бейся. Этот дом отталкивает рациональность, не принимает ее, не подпускает к себе, сам являясь иррациональным. И напрасно он не верил Ефиму — сумасшедшим не верить нельзя, они знают истину. А истина сейчас состоит в том… Для того чтобы ее найти и понять, надо самому стать сумасшедшим, Ефимом Долининым стать, а не просто повторять путь, проверяя его рассудочность. Сойти с пьедестала разума и погрузиться в иррациональную суть.
Ефим Долинин принес письмо по адресу Ильина, 37 — он, Андрей Никитин, явился сюда со своей миссией частного детектива. Ефим Долинин позвонил в дверь — ему не открыли, он, Андрей Никитин, позвонил в дверь — ему не открыли. Ефим и Андрей влезли в окно — специально незакрытое, чтобы дать им возможность влезть. Ефим и Андрей обошли дом, включая повсюду свет — в этой ситуации они спокойно, вполне безнаказанно могли это делать. Оба вошли в кабинет Валуева. Ефим положил на компьютерный стол — доставил — письма, адресованные хозяину кабинета, Андрей взял с компьютерного стола диски, адресованные ему лично. Кем адресованные? По логике иррационального мира, хозяином, то есть Валуевым, погибшим пять месяцев назад от удара молнии. Не будем пока об этом особо задумываться, не будем критиковать. Что было дальше с Ефимом? Он стал свидетелем смерти, произошедшей пять месяцев назад. Что стало дальше с Андреем? Ничего не стало. Вот он стоит и пытается понять, разобраться. Молния не сверкнет за окном, грома не будет, это совершенно очевидно. Остается забрать диски и спокойно покинуть дом.
Можно через дверь — в этой реальности ему ничто не угрожает: никакой сторож соседнего офиса не заинтересуется им, никакой случайно проезжающий милицейский патруль его не остановит. Но он повторит путь Ефима — выберется через окно на первом этаже, через которое и проник в дом. И поспешит в своей машине, чтобы поскорее просмотреть диски на своем ноутбуке. Можно, конечно, включить этот, хозяйский компьютер, но Ефим удержался, не включил, значит, и он не станет. Что же еще, ничего не забыл? Нет, можно идти, осуществлять задуманное по задуманному плану.