Два военных фельдшера быстро обрабатывали раны, бинтовали ноги, плечо, растирали спиртом виски, потом они сунули под нос почти бездыханного тела нашатырный спирт. Не помогло. Пленный лишь тяжело простонал.
— Не очнется, — сказал один фельдшер.
— Отойдет на время, — добавил другой. — Но потом умрет.
Офицер набросился на горе-лекарей с кулаками:
— Лечить! Заставить его очнуться!! Я требую!!!
Лекари принялись бить пленного по щекам, трясти его за уши. Под нос снова потянули ватку, смоченную в нашатыре. Раненый открыл глаза, растянул слова:
— А-а-а… Это вы, фрицы!
Офицер радостно захлопал:
— Браво! Он ожил! Мы будем с ним говорить по-свойски. Немец с немцем всегда находит общий язык.
— Вы лжете, обер-лейтенант, — ответил тихо, тяжело дыша, пленный. — Немец немцу рознь. Есть немцы Гитлера и его шайки и есть немцы Эрнста Тельмана.
— Не будем заводить долгих политических споров на пороге у смерти. У нас мало времени. Вам остались считанные минуты, а нам надо о многом у вас спросить. Начнем же.
Офицер сел за стол, раскрыл перед собой записную книжку:
— Итак, вопрос первый. Кто вы?
— Я советский военный разведчик.
— Вы? Разведчик? Это вздор. Немец не может быть советским разведчиком. Это моему уму непостижимо. Это позор Германии!
— Позор Германии… Это… Это… Подойдите поближе… мне тяжело говорить.
— Яволь! Слушаю вас…
Озол поднял голову, глянул на офицера с испепеляющим проклятием:
— Позор Германии — это вы! — и плюнул кровью офицеру в лицо.
Офицер отшатнулся. Неслыханное оскорбление! Ему влепили плевок в лицо. Часть плевка попала в глаза, и он долго брезгливо протирал их носовым платком. Другая рука его судорожно тащила из кобуры пистолет, который за что-то зацепился и никак не поддавался. От ярости у обер-лейтенанта дрожала рука. Хотелось заставить его ползать у ног, молить о пощаде, хотелось упиваться его страхом и унижением. Однако этого не случилось. Наградив врага плевком, пленный скончался от потери крови. Он принял смерть совсем спокойно, будто исполнил давно задуманное.
— Куда его? — спросили лекари офицера.
— В Прудках не закапывать. Могила этого проклятого красного диверсанта должна остаться неизвестной.
Тело Юрия Карловича Озола оккупанты бросили в лесу. Но советские патриоты похоронили его в деревне Чернявка в саду крестьянина Федора Науменко.
Забегая вперед скажем, что Юрий Карлович посмертно был награжден орденом Отечественной войны II степени, а тело воина-героя в 1944 году по решению ЦК ВЛКСМ было перевезено с Березины в Москву, на Новодевичье кладбище. И встал над могильным холмом во весь рост гранитный солдат-десантник в развевающейся на ветру плащ-палатке.
Решение на выход из ловушки
В штабе оперативной группы командира ждали важные новости. Разведчики привели с шоссе Минск — Могилев, что протянулось южнее гуменских лесов, пленного ефрейтора.
— Допрашивали? — спросил командир.
— Нет. Ждали вас, — ответил Алексеев, разворачивая карту на столе у землянки.
— Где его взяли?
— Вот здесь, — указал карандашом на карте Алексеев, — где кончаются леса и начинается поле. Короче говоря, вблизи местечка Погост. Гусь подвел ефрейтора — гусятинки захотелось сердешному…
— Какой гусь?
— Разведчик прокричал в кустах на лугу гусем, и ефрейтор кинулся на крик, как хорошо натасканный пес. Инстинкт…
— Молодцы разведчики! Надо поощрить их за находчивость. Ефрейтора — на допрос! Переводчик Юферев здесь?
— Здесь. На месте. Сейчас позовем.
Ефрейтор появился в сопровождении разведчика Буташина. Это был грузный немец, которому наверняка не хватало солдатского пайка и до зарезу нужна была дополнительная подкормка. Гусятина оказалась роковой иллюзией, и теперь он грыз кем-то щедро преподнесенный сухарь.
— Куда они направлялись?
— Все туда же — на Восточный фронт. Служил при штабе дивизии в охране. Это пока все, что я узнал по пути к вам. Разговорчив.
— Прекрасно! Приступайте к допросу.
После уточнения места рождения, даты мобилизации на военную службу, выяснения семейного положения пошли вопросы командира и начальника штаба.
— Где высадили вашу дивизию и ее номер?
— 39-я пехотная дивизия. Высадили в Минске.
— Причина?
— Нам сказали, что нужно денька три-четыре размяться, помочь минскому гарнизону навести в лесах «новый порядок».
— Ну и как? Навели?
— Да… Наших там много погибло. Но леса восточнее Минска все-таки мы очистили? Правда, вместо трех дней провозились восемь. Никто не думал, что в лесах так много партизан.
— И много вы уничтожили и взяли в плен партизан?
— Очень немного. Пока мы собирались их уничтожить, они вовремя ушли в другие леса, ловко применяя засады и минируя пути подхода к ним.
— Как вы оказались на шоссе Минск — Могилев?
— Мы получили приказ занять здесь оборону и не пропустить ни одного русского с севера на юг через это шоссе.
Переводчик Юферев повернулся к примолкшему на минуту командиру.
— О чем спрашивать дальше?
— Спросите, на сколько дней рассчитаны действия против партизан на шоссе?
Юферев перевел вопрос Огнивцева. Немец тут же ответил:
— Нам срок не указали. Но я слышал от офицеров, что тут в лесу очень много партизан и десантников и что за три-четыре дня нам не справиться.
— Когда ожидаются боевые действия на шоссе?
— Из разговоров мне известно, что партизаны и десантники будут на шоссе через три дня.
— Какие потери в лесах восточнее Минска понесла дивизия?
— Техники мы потеряли мало. А вот живой силы много. В некоторых ротах осталась всего половина солдат. Сказались умелые действия партизан и отсутствие боевого опыта у наших пехотинцев. Дивизия-то не воевала, а сидела в виноградниках на юге Франции. О! Там мы хорошо жили. Вино, сигареты, виноград, жареные цесарки… Если бы не ужасный Сталинград, мы бы и до сих пор загорали меж виноградных лоз.
— Спросите у него, какая техника прибыла и размещена на шоссе?
Ефрейтор, попросив разрешения закурить, охотно, как давним приятелям, отвечал на все вопросы. Сопоставив его ответы с прежними разведданными, десантники пришли к заключению, что фашисты заняли все шоссе от Березины до реки Друть. Танки, бронемашины вкапываются в землю. Через каждые сто — двести метров — пулемет. На перекрестках — орудия. «Считаю своим долгом заметить, что мало кухонь, и вообще готовят пищу отвратительно. Вместо натуральных жиров — эрзац-жир, да и тот пахнет рыбой», — заключил пленный.
— Прервите его разглагольствование насчет жиров, — сказал Алексеев. — Спросите у него, где штаб дивизии, штабы полков? Какова их охрана — днем, ночью?
— Дайте мне вспомнить названия населенных пунктов. Я все расскажу.
— И вы не боитесь нарушить присягу? — спросил Юферев.
— А чего бояться? Мои сведения никакого вреда фюреру, рейху все равно не принесут. Вас разобьют. Что вы можете сделать против целой дивизии? Генерал так и сказал: из нашей клетки не выпорхнет ни одна лесная пташка. Большевикам капут.
— Но все же, где штабы? Уточните!
— Я знаю только одно. Штаб дивизии — на восточной окраине города Березино. Штабы полков тоже расположились было в деревнях, но генерал их выгнал в лес, ближе к солдатам.
— Еще вопрос. Ваш генерал имеет боевой опыт?
— Да. Нам говорили, что на линии Мажино он взорвал каземат с французскими солдатами. А в России, под Минском, спалил две деревни.
— Значит, он храбр?
— Да, но только днем.
— Почему днем?
— Ночью он очень боится. Всё партизаны мерещатся…
— Назовите нам время работы штаба, смены часовых?
— Офицеры штаба больше всего работают ночью. Так приказал господин генерал. Он боится ночных диверсий партизан. Часовые и днем и ночью сменяются через каждые два часа.
— Показания пленного весьма ценны, — резюмировал командир. — Особенно о дислокации штабов, расположении войск, распорядке дня… Надо все это довести до партизанских командиров нашей зоны.
Показания пленного ефрейтора окончательно убедили, что не сегодня-завтра немцы начнут карательные действия по варианту номер один, выработанному генералом Штернеке. Для обсуждения сложившейся обстановки в лесу, близ Гумны, собрались командиры партизанских и десантных отрядов, расположенных в лесах южнее Крупки.
— Товарищи командиры! Обстановка в наших лесах сложилась такова, что нам надо немедленно уходить. Я говорю это на основании данных разведки и сведений, имеющихся у меня лично. Сопоставление их с показаниями пленного ефрейтора из пехотной дивизии, переброшенной на шоссе Минск — Могилев, подтверждает намерение гитлеровцев. Наши леса, товарищи, практически окружены, — сказал Огнивцев.
— Откуда же у карателей нашлось столько сил? — спросил Сорока. — Ведь лесок-то наш не мал: сорок километров на шестьдесят!
— Командование группы армий «Центр» и гауляйтер Белоруссии не пожалели ничего для уничтожения нас. С колес сняты даже две боевые дивизии. Одна будет наступать с севера, а другая обороняться на шоссе на участке Березино — Белыничи. На реках Березина и Друть занимают оборону войска местных гарнизонов с полицейскими. Преднамеренно оставлено лишь одно окно — на восток, в районе Белыничи, но туда мы не пойдем. Там, за рекой Друть, почти до самого Смоленска нет лесных массивов. Там нас перебьют. Это западня.
— Где же выход? Куда идти? — спросил обеспокоенно командир партизанского отряда Семен Ероцкий.
— Вот за этим мы и собрались здесь. Надо посоветоваться, как выходить.
— И куда уходить, — добавил Сорока.
— Вопрос о том, куда уходить, не стои́т, — сказал командир. — Новый район действий десантников нам указан Центром. Я оставляю его пока в тайне для всех вас без исключения. Речь будем вести пока что о выходе из сети, расставленной фашистами. Прошу высказаться по этому вопросу.
— Разрешите мне? — начал Семен Ероцкий.