На экстренном совещании, созванном в связи с предстоящей блокадой, первый секретарь подпольного обкома партии сообщил, что обстановка в лесах складывается весьма сложной и что придется покинуть обжитые места, а может быть, прорываться с боями.
— Я повторяю, товарищи, — сказал он, — занимаемую нами зону придется немедленно покинуть. Дело в том, что против нас враг сосредоточил втрое, вчетверо превосходящие силы. Отбить их нападение мы, конечно, не в силах. У противника — танки, артиллерия, самолеты, броневики. Да и ввязываться в затяжные бои нам нет никакого смысла. Погубим и бойцов, и местное население. Поэтому обком партии принял решение организованно отойти на юг — в леса, расположенные между Кличевом и Чечевичами. По размерам они не уступают нашим, здешним, и возможности для борьбы там такие же. Ну а конкретно, что и как, вам сейчас расскажет командир нашего головного отряда полковник Яхонтов.
С профессиональным знанием, подойдя к висевшей на стене карте лесного района Могилевщины, Яхонтов доложил обстановку. Из нее вытекало, что в ближайшие день-два начнется наступление оккупантов на могилевские леса, что противником развернуты силы до трех дивизий и наступление начнется с востока на запад с задачей вытеснить партизан и десантников из леса на чистое поле, к Березине, а там и уничтожить их. Шоссейная дорога Минск — Могилев, железная дорога Осиповичи — Могилев усиленно охраняются.
Полковник возвратился к столу и продолжал:
— Нам надо немедленно уходить или прорываться на юг. Я сказал «уходить» не случайно. Противник еще не успел закрепиться на железной дороге. Сегодня ночью, завтра утром мы еще сможем проскочить, но позже придется прорываться с боем, а это архисложно. Мы не одни, с нами раненые, местное население, обозы…
Яхонтов помолчал и заключил:
— Вот и все, товарищи. Ждем, что скажете вы.
— Мнение у нас одно: уходить!
— Если что, будем прорываться, — раздались голоса в землянке.
— А как думают товарищи десантники? — обратился к сидевшим в центре землянки секретарь обкома.
— Разрешите нам подумать…
— Как долго ждать?
— Доложим сразу после совещания.
— Хорошо, — кивнул секретарь. — Но мы за то, чтобы и вы шли с нами.
Совещание продолжалось не более сорока минут. И едва кончилось, Огнивцев подошел к секретарю обкома и полковнику Яхонтову.
— Разрешите нам, товарищи, остаться здесь?
— Вы это серьезно?..
— Да. Во-первых, мы сможем собраться в дорогу только к вечеру завтрашнего дня. Нам нужно спрятать в надежное место дорогостоящую новую радиоаппаратуру узла связи. Во-вторых, мы будем далеко удалены от вражеских объектов на магистрали Минск — Смоленск и не сможем выполнить боевую задачу. Когда мы были в Москве осенью прошлого года, кое-кто в штабе фронта еще тогда счел, что мы далеко подались на юг.
— Но ведь на вас одних обрушатся большие силы врага! — встревожился секретарь обкома.
— Ничего. Мы — народ бывалый. Мы хорошо вооружены, маневренны. Да и лес велик, мы его теперь хорошо знаем. Думаю, что найдем выход из любого положения, сумеем провести фашистов. Если уж будет очень туго, будем прорываться на север через шоссе Минск — Могилев.
— Что ж… Довод весомый, — сказал секретарь обкома. — Пусть будет так. Оставайтесь.
Учитывая боевую дружбу, неоднократные слаженные совместные действия партизан отряда Ероцкого и десантников, обком партии, по просьбе подполковника Огнивцева, разрешил остаться в Усакинском лесу и отряду Ероцкого.
Партизанские отряды по приказу подпольного обкома партии в тот же день с наступлением темноты двинулись на юг. А командир оперативной группы, вернувшись в лагерь, довел до всех подчиненных командиров сложившуюся обстановку, а также принятое обкомом и им решение. Начальник штаба Алексеев отдал необходимые распоряжения.
В короткие сроки специалисты демонтировали радиоузел и спрятали радиоаппаратуру. Десантники закопали в надежные места запасы продовольствия, взрывчатки и боеприпасов. Личный состав отрядов получил четырехсуточный сухой паек.
Оценив обстановку, командир решил оставить обжитой лагерь и углубиться в труднопроходимые леса на 10—12 километров в восточном направлении, выйти и затаиться на западном берегу небольшой заболоченной речки Цераболь. Там же внимательно изучить местность и выбрать подходящий рубеж на случай отражения удара гитлеровцев.
Лесная речка Цераболь, захмыженная поваленным валежником, текла с севера на юг и впадала в реку Ольса — левый приток Березины. Западный берег речки был высоким. А восточный, откуда ожидался враг, утопал в болотах, шумевших сухой крапивой. Молодые ее побеги еще только пробивались, и потому обзор противоположного берега был хорошим. На подходах к речке и через нее лежали старые, обросшие мхом валежники. Только по ним и можно было перейти речку.
— Братцы! Да этот рубеж нам сам бог послал, — воскликнул Сорока. — Пока господа фрицы будут подходить и перебираться по скользким кладкам через речку, мы их, как куропаток, пощелкаем.
— Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь, — охладил Сороку Алексеев. — Они могут появиться и с другого направления.
— Какого другого? Недавно разведка точно установила, что наступать будут со стороны реки Друть на запад, то есть через наш лесной массив. Разве что еще сил подбросят и попрут со стороны Жабовки. Тогда, конечно, придется туго.
Командир слышал разговор Алексеева и Сороки и подошел к ним со словами:
— Девиз у солдата один: бить противника на всех направлениях! Откуда бы он ни появился. Но поскольку мы имеем некоторые данные о вероятных его действиях, то будем готовить позицию здесь, на Цераболи, и немедленно! Стрелковые окопы растянуть по берегу реки. Пулеметы поставить у мест перехода, используя пни, толстые деревья. На флангах окопать два тяжелых пулемета. Все это тщательно замаскировать. Вперед и в тыл выслать разведку. Это будет наша основная позиция. Подумаем и о запасной, а также путях маневра, а на всякий случай, и путях отхода.
Огнивцев вынул карманные часы, щелкнул крышкой.
— Полная боевая готовность к пяти утра завтра. Еще раз предупреждаю о маскировке, особенно от воздушного наблюдения. Костры не разводить, разговоры вполголоса, деревья не рубить, лишние хождения прекратить.
— Как быть с ранеными? — спросил военврач Дидора.
— Брать с собой. Укрыть где-нибудь в лесу — у нас не будет времени, а в деревнях — фашисты. Считаю не лишним напомнить вам, как это важно для каждого воина — позаботиться о раненых. Они будут знать, что если кого ранят, то все равно не бросят, унесут с собой. Все понятно?
— Все!
— Тогда по местам. Повторяю: готовность — пять часов утра.
Командиры, откозыряв, ушли. На урочище надвигалась странно тихая майская ночь. Даже птицы почему-то не пели.
Огнивцев встал задолго до пяти. Заря с трудом продиралась сквозь туман и деревья. Было еще сумеречно, но бойцы не спали. Кто углублял, улучшал свой окопчик, кто еще и еще раз чистил, проверял оружие, а кто просто сидел на бруствере и занимался невесть каким делом — лишь бы чем-то себя отвлечь. Так всегда бывает перед боем. Люди даже подшивают к гимнастеркам чистые белые подворотнички, хотя наперед знают, что через какой-то час все это будет черным-черно.
Подошел с мылом и полотенцем ординарец.
— Умываться будете, товарищ подполковник?
— Почему же нет?
— Да кто его знает. Утро какое-то грустное и зябкое. Бр-р…
— Экий ты нетерпеливый! Вот сейчас развеется туман, и все заговорит, заиграет… Природа, она, браток, не подчиняется войне. У нее свои законы. Пойдем умоемся. Авось и ты повеселеешь.
— Да нет… Что-то с каждой минутой все тяжелее становится на сердце. Не тянет на хорошее настроение.
— А ты сам тяни его к себе. Не идет — бунтуй! Требуй! Помнишь, как Чапаев бодрил себя? Пули свистят, смерть рядом, а он: «Врешь, не возьмешь!»
— И пошел ко дну…
— Да. Но он так и умер с этой верой в победу. Недаром он говорил бойцам: «Коль убьют — то вперед падай».
По топкой тропинке подошли к реке. В старом и свежем дроме, в корчах и корягах ворчливо журчала угрюмая, шириной метров в шесть-семь, местами все же глубокая речка. Кусты черемухи и ивняка клонились к еще не отстоявшейся после половодья воде. Где-то вниз по течению ухал к заре удод. В сухом бору, откуда они только что спустились к реке, кому-то считала годы кукушка.
Пока умывались, завтракали, обходили позицию, туман рассеялся и сквозь густой лес проглянуло солнце. Чей-то отточенный слух уловил гул самолета.
— Летит… И как есть «рама».
— Откуда тебе известно? Может, бомбер али «мессер»?
— Я ее, эту «раму», за семь верст чую. Она мне еще с границы нервы трепала. Ох и въедливая же, зараза! Ты по ней палишь, палишь — и бронебойными, и зажигательными, а ни хрена. Только желтым брюхом переваливается, как гадюка-медянка.
Гул приближался. Команда: «Воздух!» Десантники спрятались под соснами и елями. А «рама», переваливаясь с крыла на крыло, описывая круги, с ревом на довольно большой высоте носилась над лесом.
Десантники надежно укрылись под кронами вековых деревьев, а «рама» между тем все кружила, кружила, но снизиться боялась. Тем не менее было заметно, как на желтом фюзеляже ее и на крыльях могильно чернела свастика. Но вот она сделала разворот к речке и сыпанула, как снегом, листовками. Ветер-утренник погнал белую метель на северо-запад.
Одна из листовок упала прямо в окопчик, где находились командир, переводчик Юферев и ординарец Хамченков.
— Ба! Вот это новость! — подняв листок, воскликнул Юферев. — Вот это трюк! Читайте, товарищ командир, это про вас.
Подполковник взял листовку, заглянул в нее и не поверил глазам своим. В листовке говорилось:
«Болотные солдаты! Десантники! Вы все еще партизаните? А знаете ли вы, что вы окружены? Кто ваш командир? Да это же сын крупного украинского кулака — майор Гора. Отца его большевики расстреляли. Ему тоже грозила смерть. Так вот он — сынок богатых родителей — решил кровью искупить свою вину, вымолить себе пощаду. Но чьей кровью? Конечно же, вашей — солдатской. Что ему ваша кровь, ваши лесные страдания? Он спасает свою шкуру, создает себе перед большевиками репутацию. Схватите его и расстреляйте или выдайте его немецким властям. Того, кто сделает это, ждет высокая награда немецкого командования и большая будущность в вашей жизни: деньги, земельный надел с хутором, с живностью, любимыми женщинами».