ами нет пропасти в несколько лет, ядом отравляющий мою душу. — Варя — часть нашей семьи. Если ты ее любишь…
Я дернулся, поджал губы и отвернулся. В душу решил заглянуть?
— Любишь, — добавил Лютый с легкой улыбкой. — Я знаю, что такое любить свою жертву.
Я заглянул в черные глаза так резко, словно хотел испепелить врага на месте. Но он, сука, покладисто улыбался.
— Ты можешь упираться, молчать, драться, но прочитать твои чувства несложно, а значит, безопасность моей сестры для тебя важнее всего.
Я потянул воздух сквозь зубы.
— Чего ты добиваешься? — просвистел, щурясь.
— С кем мы воюем? Ты можешь меня ненавидеть, но за всем этим стоит кто-то крупнее, кто-то, кто держит тебя… за горло и угрожает всем, кто тебе дорог.
— Пошел ты…
— Та без проблем. Я соберу семью, Варю и Настю тоже, потому что они дороги для меня, и уеду из страны, а ты оставайся. Борись со своими демонами сам, Волков.
Он поднялся на крепкие ноги и, развернувшись, пошел к выходу.
Я захлебнулся ужасом. Остаться наедине с болью и страхами — хуже, чем умереть на поле боя.
— Чех… — пролепетал я Лютому вслед.
Он замер. По широкой спине пошла сильная судорога.
Схватившись за перила лестницы, что вела на второй этаж, Береговой тихо выругался.
Глава 64
Бешеный
Мне позволили принять душ и переодеться. Даже эластичные бинты дали, перекись, чтобы обработал царапины, и лед, приложить к синякам. Благодетели. Такой цирк, аж в горле от этого горько.
В ванной я избавился от линз, они больше не нужны, и тихо вышел в гостиную, где меня ждала внушительная охрана из трех амбалов.
Будто я собирался бежать.
Хватит. Набегался.
Ангелина, убедившись, что мы не перегрызли с Лютым друг другу глотки, ушла наверх и больше не спускалась. Только отчиталась перед Береговым, что сестру уложила в гостевой, дала ей успокоительное и убедилась, что та уснула. Настя же закрылась в своей комнате и попросила не тревожить, но возле ее комнаты остался дежурить Звонарёв. Тоже мне цербер. Влюбился, что ли?
На минутку, зная, что мои женщины в безопасности, стало легче, хотя я понимал, что это не конец, и Чех всегда рядом — мрачной удушающей тенью. Просто он еще не выпустил своих шакалов, чтобы нас всех добить. Скорее всего, этот сумасшедший продумал и тот вариант, когда я вынужден буду скооперироваться с врагом.
Откуда ждать его выход, никто знать не может, остается только навострить уши и подставить пуле грудь.
Ребра слегка ныли, но не сломаны, а разбитая губа — меньшее, что меня сейчас волновало.
Мне нужна была Варя.
Как воздух.
Ее запах. Ее кожа под пальцами.
Ее объятия.
Я понимал, что никто не разрешит мне с ней увидеться, даже если в последний раз.
И она не подпустит к себе сейчас. После всего, что узнала. А Лина, уверен, постаралась расписать в красках, каким могу быть подонком, ведь я Ангелочка прилично выводил на эмоции, когда Лютый ее обрабатывал. Его поступки забылись, а мои… нет.
Я лишь оглядывался на лестницу в надежде, что жена, хотя и не жена вовсе, потому что все фальшь и обман, сама придет, что поймет…
Перед смертью не надышишься — чистая правда, но если моя смерть убережет Варю и нерожденного ребенка от беды — я пойду на все. И даже больше.
Леша был в кабинете, ждал меня. С ним Макс Орлов и его близкий друг Леонов. Был еще посетитель: с палочкой, на вид моложавый, подтянутый, но взгляд цепкий, слишком даже. Чем-то на Звонарёва смахивал, только лицо более миловидное и глаза ясные, голубые, и ресницы, как у девки — крученые. Но я таких нутром чую. За милым видом явно скрывался настоящий хищник.
Меня не представляли, не пригласили сесть.
Молча провели осуждающими взглядами и все, как по сигналу, поморщились, оценив мое изуродованное лицо.
Я даже не моргнул — давно привык к такому отношению. Когда тебя считают мертвым, пустотой и неприятным прошлым, ты свыкаешься со своим местом, смиряешься, что тебя из жизни вычеркнули.
Встав в центре кабинета, я посмотрел Лешке прямо в глаза.
— И какой вердикт? — решительно. — Застрелишь меня?
Он не отводил черных глаз. Долго. Мучительно. А затем прибил жестким тоном:
— Нет. Отдам тебя Чеху, как наживку.
— Как не оригинально, — прыснул я. — Он, думаешь, не вкурит, что ты ему порченый подарочек отправил?
— Ничего он не поймет, если ты правильно будешь себя вести. А ты умеешь играть лучше других, — он всмотрелся в мои глаза и, заметив настоящий цвет радужек, дернул уголком губ. — Я думал, что это просто схожесть с моим… покойным другом, что это память подкидывает, тревожит, что пора… сходить…
— Леш, не стоит, — оборвал Макс и завел мощные руки за спину. — Этот… — Орлов сильно скривился, зыркнув на меня, как будто перед ним мешок с гнилой капустой, — все равно ничего не поймет.
Я опустил голову и потер кулаком грудь. Не пойму, конечно, потому что простить такое предательство невозможно.
— Еще скажи, что скучал, — я усмехнулся, полоснув Лютого справедливой ненавистью.
Он сжал зубы до скрипа, шагнул ко мне, но тут же отступил, отмахнувшись.
— Так и тогда, когда на меня повесили убийство Милы, ты отмахнулся. Поверил в эту ложь, зацепился за нее.
Лютый повел плечом. Леонов спрятал руки в карманы брюк, и я прекрасно понимал, что под полами пиджака наготове пистолеты. Стоит только шевельнутся в сторону Берегового — меня кокнут.
Макс показал Димке, чтобы не вмешивался, и они оба отступили.
— Я не верил, — прогудел Леша.
— О, как… — я даже засмеялся. — Какого хуя я тогда гнил в тюрьме? Почему ты не там, за изнасилование? А?! Ангелочек отмазала? Простила? Такую мразь простила, а меня, значит, ни за что растоптали?
— Сука-а-а… — Лютый сжал переносицу пальцами, шрамы налились кровью. — Да что ты знаешь?
— Все знаю, Ле-ха… Как вы жили с Кирсановой дальше, облегченно вздохнув, когда услышали о моей гибели. Как же было просто избавиться от обузы, всего лишь забыв о ней.
— Ты не был обузой!
— Не гони. Ты знал, что я любил Милу без памяти. Видел это. Знал, что мучаюсь, когда вы вместе. И это первое, о чем ты подумал, когда мне выставили обвинения.
— Нет же! — Лешка покраснел, ноздри раздулись, но он сбавил обороты. — Да, я знал о твоих чувствах…
— И потому ты легко признал мою вину!
— Признал, но не легко, — он сжался, а меня взорвало от ненависти.
Я бросился вперед и вбил его в стену, сжал горло. Лютый, слабо отпихнувшись, заорал:
— Не трогайте его! Не приближайтесь!
— Еще сделай вид, что ты раскаиваешься, — гаркнул я. — Не ты ли час назад мне ребра разбивал?
— Серый… — он захрипел, опустив руки, словно сдался. — Ты ведь лишь притворяешься. Ты ведь всегда был верным.
— Что ты обо мне знаешь, ублюдок?! — еще толкнул его, рубашка затрещала под пальцами, а затылок Берегового гулко стукнулся о стену. Он вяло вцепился в мои руки, но не отталкивал и не запрещал давить себя, хотя мог.
— Ничего не знаю, — шепотом, — но ты под пули прыгал ради меня и Ангелины… Я ничего не забыл.
— Урод! Решил меня на эмоции вывести? Первопричину отрыть? Это было тогда, сейчас я и пальцем ради тебя не пошевелю.
— Но ради Вари и Насти ты вывернешься наизнанку.
— Не приплетай их.
— Ты сам их впутал.
— Не я! — хотелось вбить кулак в его челюсть, чтобы, наконец, дошло, но я ограничился только встряской его подлой душенки, рванул за грудки, пуговицы нафиг поотрывались с рубашки. После чего отпустил мразь и встряхнул руки, словно замарался.
Сама мысль прикасаться к Лютому была противной. Я слишком пропитался ненавистью к этому человеку, слишком долго ждал возмездия и расправы. А сейчас, когда он позволил себя бить, почему-то стало неинтересно.
— Серж, — заговорил Лютый.
Меня перекосило. И хватает же наглости называть меня, как раньше. Не Волчара, не Сергей, будто ножом по сердцу, козел!
— Лучше не делай так больше, не называй меня так, потому что пуля не успеет догнать меня, как я сломаю тебе шею, Лютик.
— Ты козырь в этой войне, — вдруг признался Леша, не обратив внимания на издевательское прозвище, ближе подошел, шею подставил, — и я готов вручить в твои руки наши жизни.
Я шокировано попятился.
— Ты свихнулся? Решил отыграться до конца? Выставить меня идиотом?
Лютый покачал головой.
— Если Чех пробрался через тебя в семью, значит, его лапы в любой момент доберутся до всех. До сына и дочки, до сестры и ее детей, до Насти. До всех, кто мне дорог. Я хочу его уничтожить навсегда.
— Моими руками? — я сверкнул зубами. — Чудненько придумали.
— Если я пойду буром, он спрячется, затаится, но все равно через время выползет, уж скользкий. Ты ведь хочешь этого не меньше меня? Навсегда отрубить этой змее голову.
— Ты не знаешь, чего я хочу, — я выставил указательный палец и качнул им из стороны в сторону.
Леша примирительно вскинул ладони.
— Ты прав. Тогда предлагай.
И я понял, что стоит объединиться с меньшим злом, чтобы победить большую опасность. Другого выхода нет.
Рассвет мы пропустили. Обед нам принесли в кабинет. Обсуждения были бурными, сотни вариантов отметались, прилетали новые, но придумать план, который вывел бы всех к нужной точке, мы смогли, когда солнце завернуло к западу.
Я стоял у окна и, выглянув во двор, подумал, что пережил несколько часов в этой компании и не чувствую себя лишним. Словно мы поспорили с друзьями на почве какой-то мелочи и уже выяснили отношения. Это было странное, новое чувство, которое я старался прогнать. Я не собираюсь привязываться и тешить себя надеждами. Эта вся наигранная ваниль не для меня.
Сделаем дело — разойдемся по разным берегам.
Захочет Варя со мной быть, отлично, нет — уйду и не оглянусь. Значит, так правильно.
Если я выйду из этой истории живым.
Ангелина зашла в кабинет и тихо позвала всех к столу. Теперь не перекус, а нормальный ужин. Все потянулись в гостиную, а я так и остался стоять у окна.