— Влад…
Очнулась уже в больнице. Вокруг суетились медсёстры, и едва не гарцевал высокий седой врач. А всё потому, что рядом с кушеткой стоял Алексей Береговой. Я схватила его за руку:
— Что с Владом? Где он? Он… жив?!
— Варя, — мужчина наклонился и обжёг меня взволнованным взглядом. — Как ты?
— Где мой муж? — едва выговорила я.
— Да жив Серый, жив, — как-то нехорошо скривился он. — Здесь он, недалеко. В этой же больнице. Доктора его, можно сказать, с того света вытащили…
— Могу я его увидеть?
— Кого? — прищурился Алексей. — Человека, который по приказу Чеха похитил тебя, принудил к сожительству и обрюхатил?..
Он осёкся и, отвернувшись, бросил:
— Прости. Думай о себе и ребёнке.
И ушёл.
«Жив, — я облегчённо откинулась на спину и закрыла глаза. — Он жив! Слава Богу!»
Дни тянулись мучительно медленно, мне не позволяли подниматься с постели, говорили про угрозу преждевременных родов, и что сейчас это очень опасно — для меня и ребёнка. Только из-за малыша я не настаивала, хотя сердце болело за Влада. Стоило закрыть глаза, я видела его окровавленным. Разбитые губы шевелились…
«Я не заслужил… тебя».
У меня душа разрывалась на части. Умом я понимала, что Береговой прав. Всё, что было между мной и Владом — ложь. Мы даже не женаты, ведь Владислав Жарких — выдуманная личность. Как и сказал Алексей, этот человек меня похитил… И всё остальное.
Но сердце ныло и болело.
Я снова и снова расспрашивала врача и сестёр о мужчине из реанимации, но в ответ слышала лишь то, что мне нельзя волноваться и нужно думать о себе. Я злилась — побыли бы на моём месте! И подозревала, что Алексей запугал медперсонал, и те боятся даже заикнуться о Владе.
Проходили дни, а моя тревога только росла. Береговой приходил часто, но ненадолго. Оберегал меня так, что казалось, едва не пылинки сдувал. У входа в мою палату круглосуточно дежурили два амбала, и не впускали никого, перед этим тщательно не проверив. Однажды приходила женщина из полиции, но через пять минут ворвался взбешённый Алексей, а она успела задать лишь пару вопросов…
Так я узнала, что идёт следствие, и в деле Чеха замешаны очень влиятельные люди и большие деньги. Женщина намекнула, что многие потеряют должности, а некоторые и свободу. Чех отправится в тюрьму с большой свитой.
Мне не хотелось ни слышать об этом монстре, ни думать о нём. Я была рада, что всё закончилось. И теперь Владу не придётся выполнять прихоти этого чудовища. Единственное, что было интересно…
Почему?
Должна быть веская причина, по которой Влад сделал со мной это.
Этот вопрос я и собиралась задать лже-мужу.
Лишь через месяц мне чудом удалось уговорить нянечку, которая ежедневно убиралась в палате. Бабулька шёпотом пообещала всё узнать и, если тот человек в сознании, передать записку. Она спрятала бумажку и ушла. Прошёл час… Перевалило за полдень. Подкрался вечер, и я уже места себе не находила. То на одном боку лежала, то на другом, а ребёнок пинался всё сильнее, будто тоже переживал.
Когда дверь тихонько приоткрылась, я едва не подскочила, желая поскорее выслушать новости, но на пороге стоял Тёма. За месяцы, которые он провёл в реабилитационном центре, мальчик вытянулся и даже немного поправился. Так изменился! Лишь взгляд был таким же, слишком серьёзным для ребёнка.
— Сынок, — пролепетала я и потянулась к нему. — Ты здесь…
Он молча кинулся ко мне, и я, обняв Тёму, испуганно шепнула:
— Тебе же нельзя бегать!
— Теперь можно, — возразил Алексей, который вошёл следом за ребёнком. Рядом с ним была Ангелина. Она держала мужа под руку и приветливо улыбалась мне. — С небольшими ограничениями. Как тебе мой сюрприз, сестрёнка?
Это слово царапнуло меня, прозвучало так странно… Но не фальшиво. Казалось, что этот человек искренне считал меня своей семьёй.
— А… Влад? — вырвалось в ответ.
Алексей тут же помрачнел, как туча.
— Ты о себе и ребенке думай.
Его жена осуждающе покачала головой.
— Лёш, так нельзя. Он отец ребёнка.
— Ты слышала врача? Ей вредно волноваться! — сурово отрезал Береговой. — Моей сестре столько пришлось пережить из-за… этого…
Он оборвал себя и, заложив руки за спину, отошёл к окну. Ангелина подошла и обняла нас с Тёмной. Мы втроём немного поболтали, а потом Алексей утянул жену к выходу.
— Варе нужно хорошо высыпаться. О Тёмке не беспокойся, сестрёнка. Пока ты тут, он поживёт с нами.
— У дяди Лёши весело, — тут же доложил сын и помахал мне на прощание.
Он действительно выглядел счастливым. В груди кольнуло при мысли о биологическом отце этого мальчика, но я помотала головой. Береговой прав. Нужно думать о хорошем. Ради малыша…
В приоткрытую дверь просочилась нянечка.
— Ой, забыла тряпку! — громко запричитала она и, сунув мне в руку сложенную бумажку, быстро покинула палату.
Я же дождалась, пока дверь закроется, и нетерпеливо развернула записку…
Два листа, исписанных мелким почерком вывернули мне сердце. Слёзы полились по щекам, дыхание сбилось. Каждая строчка прожигала меня, навеки оставаясь в памяти.
Влад не просил прощения.
Это была исповедь.
Ночью у меня отошли воды.
Бешеный
Сначала была темнота, пустота и тишина. Затем издали стали проникать гудящие звуки. Ритмичная вибрация. Или пульсация.
Слабые голоса.
Скрипы.
Шаги.
В темени было просто и легко. Ничего не болело и не давило. Я словно увяз в густом тумане, что обволакивал и прятал мои шрамы.
Казалось, что я тут даже счастлив.
Но было нечто такое… необъяснимое… нужное. К чему тянулась мое эстетство. Это не свет, нет, это что-то весомое и тяжелое. То, от чего болит душа, то, отчего воет сердце.
Сердце… билось.
Наверное, мое сердце.
Оно ритмично и натужно стучало в висках, приподнимало грудь, причиняя боль, будто выплескивало из меня последнюю кровь.
Долгое время я не мог открыть глаз. Тяжесть накрыла веки и, как голодный зверь, держала меня в плену сновидений.
В одном из них я видел Варю. В нежно-персиковом сарафане с округлым животиком. Она стояла на краю пристани и, опустив голову, поглаживала малыша.
Моя девочка улыбалась.
И я улыбался.
Хотя улыбка причиняла немыслимую боль. Эта боль втаскивала меня назад, в забвение и туман.
Глаза я открыл на седьмой день после случившегося. Врачи долго пытали меня, проверяли показатели, говорить я не мог, лишь моргал и почему-то плакал. Дикий Волчара заливался слезами, потому что ему никто так и не сказал, жива ли его пара.
Варя… Моя жена.
Когда я в конец ослаб от экзекуций, капельниц и тестов, комиссия ушла, и я надолго остался один на один со своими темными мыслями.
Я лежал тихой амебой, смаргивал слезы, что обжигали старые шрамы, и не понимал, почему жив. Боже, за что ты меня вернул с того света?
Чтобы дальше мучить?
Прибегали медсестрички, технички, кто-то еще.
Прошло еще время. Сколько — не представляю. Все смешалось в сплошную кашу. Солнце за окном, в которое я пялился часами, неумолимо медленно бродило по небу, сначала вверх, вдоль, снова вниз. Никто из прошлой жизни ко мне не пришел. Да у меня никого и нет. Я понимал, что Варя не станет иметь со мной дело, но я хотел знать, что она в порядке, что жива… что жив мой ребенок.
Когда я смог говорить, я все-таки поймал за руку медсестру, что делала мне по часам капельницы, и умоляюще выдавил:
— Моя жена жива? Жарких Варвара… Пожалуйста.
— Я узнаю, — девушка осторожно отошла от меня и, выбежав в коридор, прибилась к высокому парню снаружи. Так испугалась моей рожи, что даже дверь не закрыла. Я услышал, как она порывисто говорит: — Просит Варвару…
— Понял.
Каблучки застучали, а низкий голос охранника, видимо, приставленного ко мне, чтобы не сбежал, отчитался в трубку:
— Он пришел в себя.
Чуть позже ко мне пришла старушечка техничка, принесла мне записку без подписи.
Я развернул клочок бумаги и похолодел всем телом.
«Почему?»
И все. Ни подписи. Ни имени. Ни-че-го.
Женщина уже хотела уйти, но я остановил.
— Найдете мне ручку и пару листов бумаги?
Через час, когда у меня уже отнялась рука, чтобы выводить одно и тоже, я все-таки сложил помятые клочки и попросил техничку отнести ответ. Она мягко заулыбалась, подмигнула мне и скрылась за дверями.
Я знаю, что это не поможет, но так хотелось помечтать.
«Не могу без тебя жить»…
Единственное, что я смог написать. Бесконечно много-много раз. Люблю, обожаю, ценю, помню и прочую ваниль я оставил между строк. Надеюсь, что Варя услышит.
Не простит, но хотя бы поймет, что мной двигало последнее время.
На следующее утро после процедур мне позволили встать и самому сходить в уборную.
Душ пока не разрешили, но обещали, что через пару дней уже можно будет, а пока посоветовали делать меньше резких движений и не мочить швы.
Швов было много. Если бы я не видел себя в отражении зеркала, живого, хоть и сильно похудевшего, я бы сказал, что человек с таким количеством отверстий в груди — точно труп и призраком бродит среди белых стен больницы.
Когда выполз из уборной, наконец оценил, что лежу не в тюремной, задрипанной каморке, как несколько лет назад, когда раны от грязи и антисанитарии только сильнее гноились, а в довольно приличной больнице. У меня одноместная комната с теликом, столом для обедов и даже небольшим диванчиком в углу.
За какие заслуги?
Кто постарался?
Лешка?
Неосознанно скрипнул зубами и с трудом повернул голову, когда открылась дверь.
Береговой и Звонарёв. Позади них топтался невысокий лысоватый мужичок.
Лютый мазнул по моему лицу холодным взглядом и, обратившись к Стасу, сказал, что позже зайдет.
Опираясь на трость, что мне принесла техничка, добрая бабулечка, что послужила на короткий миг моим посыльным, я с трудом дошел до кровати, но так и остался стоять. Пусть уже приговаривают, мне пофиг. Даже если расстрел или пожизненное. Поднакопилось у меня грехов.