Медленно пройдя по всей лодке, палач оказался на корме. Прислонившись к перилам, он вглядывался в темноту ночи и мысленно представлял себе сестру Марию. Он помнил каждую минуту из тех недолгих часов, которые они провели вместе. Помнил, как отчаянно она защищалась, помнил ее откровенную чувственность и даже то, как она спала, свернувшись калачиком. Теперь он осознал, что она — настоящая красавица. Именно такую женщину он давно искал по всему Китаю.
Он выбросил за борт мешок с опиумом. С шумом ударившись о воду, тот начал медленно опускаться на дно Великого канала. Задумавшись, Чжи-Ган снял очки и вновь увидел перед глазами прекрасную сестру Марию. Она тонула вместе со своим мешком опиума.
— И ты здесь жил? — презрительно поморщившись, спросил Цзин-Ли. — Да это просто грязная дыра!
Двое слуг, тащившихся позади них по дороге, по которой обычно перегоняют скотину, закивали в знак согласия. Чжи-Ган продолжал хранить молчание. Цзин-Ли наконец-то начал приходить в себя после наркотического дурмана, а это значит, что целый день он будет раздраженным и придирчивым. Поскольку они, как правительственные чиновники, приехали в деревню Хуай-ань провинции Цзянсу с официальным визитом, высокомерное поведение Цзин-Ли только способствовало тому, что их легенда казалась более правдоподобной. Однако, несмотря на это, Чжи-Ган пребывал в довольно мрачном расположении духа.
Хуай-ань — действительно грязная дыра. Чжи-Гану даже без очков было понятно, что это и в самом деле так. Здесь повсюду пахло навозом, а чумазые крестьяне пялились на них, открыв от удивления рты и показывая свои гнилые, прокуренные зубы. Эти люди были глупы и невежественны, а их дети ходили нагишом. Он все еще не мог поверить в то, что родился в этом захолустье и до сих пор жил бы здесь, если бы его отец не совершил ужасный грех. Мысль об этом всегда приводила Чжи-Гана в дурное расположение духа.
— Итак, именно здесь ты жил?
Чжи-Ган махнул рукой в сторону севера. Когда-то, очень давно, во времена его деда, а может, и еще раньше, это была богатая деревня. До того, как реки повернулись вспять и Господь лишил местных жителей своего покровительства. Для Цзин-Ли эта деревня была грязной дырой, а для Чжи-Гана местом его ночных кошмаров.
— Чайный дом находится там. — Палач жестом указал в сторону небольшой группки домов. Он вспомнил, что когда-то это место казалось ему загадочным и прекрасным. Стены двухэтажного, построенного из гладкого дерева дома были украшены затейливыми рисунками. Там всегда очень вкусно пахло. До тех пор пока он не увидел Запретный город, этот дом был для него самым красивым домом на свете.
Именно там Чжи-Ган хотел отпраздновать свое славное возвращение. Он стал богатым мандарином, императорским палачом и человеком, которого уважают и боятся все жители Китая. И он собирался похвастаться своими достижениями перед людьми, которые издевались над ним в детстве.
— Вонючая дыра, — пробормотал Цзин-Ли, когда они повернули за угол и увидели чайный дом.
Чжи-Ган не мог не согласиться с ним. И почему раньше это строение казалось ему таким красивым? Что может быть красивого в потрескавшихся бревнах и нелепых полудетских рисунках, на которых были изображены драконы? Он думал, что, когда они подойдут поближе, дом не будет выглядеть таким ужасным. Но вскоре понял, что горько заблуждался. Сам дом находился еще довольно далеко, однако они уже ощутили жуткое, невыносимое зловоние. Пахло прогорклым маслом, дешевым чаем и мочой. И что это там шевелится на полу? Входя в дом, он прищурился. По полу неспешно расхаживала курица. Похоже, ей удалось вылезти из клетки. Чжи-Ган поддел ее ногой, отшвырнув в сторону, и прошел дальше, внимательно глядя под ноги.
— Нет, я тебе не верю, — медленно произнес Цзин-Ли, сопровождавший его.
Чжи-Ган снова не ответил ему. Он быстро поднялся по лестнице, с детства помня каждую ее ступеньку, и подошел к самому красивому в этом доме креслу. В детстве ему казалось, что это кресло, стоявшее на втором этаже, по красоте ничем не уступает Трону Дракона. Потом ему довелось увидеть Трон Дракона собственными глазами. Это зрелище вызвало у него какой-то благоговейный, почти детский восторг, и он даже посмел прикоснуться к нему. Теперь он понял, что деревянное кресло, огромное, наспех сработанное, было всего лишь жалкой пародией на него.
Палач презрительно скривился и, отбросив ногой подставку для ног, уселся в кресло. Он понимал, что ему не следует выражать столь откровенное презрение ко всему, что его окружает. Это самое лучшее из того, чем владеют несчастные люди, и все эти вещи кажутся им сказочно прекрасными. И если бы мастера Тао попросили назвать самого большого мошенника в округе, то он бы назвал не хозяина этого чайного дома, а Чжи-Гана собственной персоной, потому что тот смог достичь своего высокого положения благодаря преступлению. Что же касается вопроса о богатстве, то у Чжи-Гана не было ни буйвола, ни лошади, на которой он мог бы ездить, поэтому выходило, что местные крестьяне гораздо богаче императорского палача.
И все-таки это был момент его триумфа, его славное возвращение. Он сполна насладится своим торжеством, невзирая на то, что это всего лишь видимость, не имеющая ничего общего с реальным положением вещей. Итак, Чжи-Ган уселся в кресло, широко расставив ноги. Так обычно сидят воины. Его знаменитые ножи с рукоятками из оленьего рога, привязанные к поясу, довершали общую картину, придавая палачу более внушительный вид. Цзин-Ли тоже был вооружен. У него был меч его отца. Когда он занял место позади Чжи-Гана, этот клинок с тихим звоном ударился о стену. Двое слуг, которые пришли вместе с ними, встали по обе стороны от кресла. Казалось, что они настоящие телохранители, а не простые моряки, к тому же плохо вооруженные. Чжи-Гана удивило, что к ним так до сих пор никто и не вышел. Он не мог понять, куда подевались жители деревни. По дороге сюда они не встретили ни одного человека.
И тут на лестнице появилась чья-то фигура. Чжи-Ган подождал, пока эта фигура приняла ясные очертания. Оказалось, что это женщина. У нее была большая грудь, а во рту не хватало нескольких зубов. Судя по всему, она очень спешила и поэтому не успела тщательно вытереть лицо и пригладить волосы. Через всю ее левую щеку тянулась грязная полоса, а на волосах блестели капельки свиного жира.
— Благородный господин! Какая огромная честь видеть вас здесь! — прохрипела она.
Цзин-Ли кивнул, а потом повернулся к своему так называемому господину и прошептал ему на ухо:
— Помнится, ты говорил, что все здешние женщины просто красавицы.
Чжи-Ган пожал плечами.
— Восьмилетнему мальчику любая грудь кажется красивой.
Цзин-Ли в ужасе отшатнулся от него.
— Это полная ерунда, — сказал он и обратился к женщине: — Чай для мандарина!
— Чай для мандарина! — закричала женщина визгливым голосом.
— Чай для мандарина! — повторил еще чей-то голос, доносившийся с нижнего этажа. — Чай для мандарина! Чай для… — Эти слова эхом разнеслись по всему дому.
— А может быть, еще клецки? У нас великолепные клецки, ваша честь. Лучше, чем в Запретном городе.
Чжи-Ган, честно говоря, очень сомневался в этом. К тому же ему сейчас хотелось совсем другого, чего-нибудь попроще, того, что напомнило бы его бедное детство. Он посмотрел на Цзин-Ли и тихо передал ему свою просьбу. Его друг-слуга широко раскрыл от ужаса глаза, однако не посмел перечить. Чуть помедлив, Цзин-Ли громко застонал и повернулся к женщине.
— Мандарин просит подать ему рисовый отвар… — сказал он и, собравшись с духом, продолжил: — И творог.
— Нет! Нет! — потрясенно пробормотала женщина. — Все это недостойно его превосходительства! У нас есть прекрасные клецки! Такие горячие…
Чжи-Ган улыбнулся. Он решил, что настало время раскрыть инкогнито.
— Признаться, я хорошо помню вашу овсяную кашу, мадам Суй. Я даже рассказывал Цзин-Ли о том, как вы прекрасно готовите. Ему не терпится попробовать вашу стряпню, — добавил он. — Неужели вы не помните маленького Тау Чжи-Гана, который часто воровал у вас клецки?
Мадам Суй бросила на него неодобрительно взгляд, и ее круглое лицо в одно мгновение как-то сжалось. И все же она осмелилась подойти к гостю поближе, чтобы рассмотреть его более внимательно. Чжи-Ган ждал, затаив дыхание. Вот и наступил тот самый долгожданный момент, о котором он так долго мечтал, момент его славного возвращения в родные места.
На лице хозяйки появилось какое-то странное выражение. Она натянуто засмеялась, а затем, явно смутившись, пробормотала:
— Конечно, конечно… — Ее голос звучал неуверенно. — Маленький Жу…
— Чжи-Ган. Еще у меня были два брата и сестра. Мы жили немного севернее…
— К северу от нашей деревни находятся только какие-то развалины и…
— Да, да, развалины. Это наш дом. Мы продали его, когда мне было десять лет.
— Сильный ураган разрушил этот дом. Теперь там остались только развалины, — произнесла мадам Суй и, улыбнувшись, хлопнула в ладоши. — Я сейчас принесу вам клецки, достойные самого Сына Небес! Горячие клецки для мандарина! — закричала она.
— Горячие клецки для мандарина! — повторил ее слова чей-то голос.
Чжи-Ган смотрел на удаляющуюся женщину и чувствовал, что у него от злости все просто закипает внутри. И тут он услышал смех Цзин-Ли.
— Она даже не помнит тебя! — воскликнул он, давясь от смеха. — Интересно, как долго ты мечтал об этом? Наверное, все ночи напролет думал о том, как вернешься домой, в свою маленькую деревушку, и будешь…
— Молчать! — в гневе закричал Чжи-Ган и, видя, что друг не собирается подчиняться приказу, схватил его за воротник и встряхнул. — Найди мне работорговца, — злобно прошипел он. — И больше не упоминай ни о каком возвращении домой.
Цзин-Ли перестал смеяться, но в его глазах все еще горели озорные огоньки.
— Ты сказал, что в этот чайный дом приходят все.
— Да, — подтвердил Чжи-Ган и отпустил друга. Он снова сел на это забавное кресло — его трон.