Кейт сминает снимок, а затем рвет его на мелкие кусочки. Они усеивают пол, будто снег.
На следующий день, выйдя на прогулку, Кейт хмурится. Приходится застегнуть дождевик: день душный, но пасмурный, над головой набухшие фиолетовые тучи. Начинает накрапывать.
На изгородях уже блестит вода; крошечные капельки дрожат на полевых цветах, будто кристаллы. Некоторые цветы она уже узнает: напоминающие белую пену зонтики земляного каштана, золотистые колокольчики марьянника. Она узнает названия местных растений из большого ботанического справочника тети Вайолет.
Чтобы добраться до Ортон-холла, ей нужно пересечь холмы. По мере того как она отдаляется от привычных уютных тропинок с живыми изгородями к открытым полям, дорога становится более крутой. Серое небо неожиданно кажется одновременно огромным и слишком близким.
Икры горят, кроссовки скользят по каменистой тропе. Сердце головокружительно бьется, во рту пересохло. Ей никогда не нравилась высота и открытые пространства. Для храбрости она дотрагивается до своей броши, а затем, повинуясь порыву, достает ее из кармана и прикрепляет к лацкану как амулет.
На гребне холма она останавливается, согнувшись, чтобы перевести дыхание. Впереди виднеется темный участок леса, рядом со старой железнодорожной веткой. Согласно расплывчатой карте на «Мотороле», Ортон-холл – сразу за деревьями.
Она испытывает облегчение, оказавшись у подножия холма. По обе стороны от Кейт вырастают стены; каменная кладка позеленела от возраста и мха. К моменту, когда Кейт входит в лес, дождик припустил уже вполне серьезно. Деревья стоят так плотно и тесно, что из-за ветвей практически не видно неба. Извилистая тропинка местами совсем заросла: зелень шуршит под ногами Кейт, и бледный кролик удирает прочь в подлесок.
Дождь становится еще сильнее, и вскоре листья и стволы деревьев блестят от влаги. Кейт натягивает капюшон. Смотрит в телефон: она должна быть уже на краю леса. Она ускоряет шаг. Что-то в этом лесу заставляет ее тревожиться: приторный запах сырой земли, треск веток. Краем глаза она замечает мелькнувший силуэт, темную тень, взмахи крыльев на фоне листьев.
Она оборачивается, всматриваясь в густой полог над головой. Ничего, только оранжево-коричневая бабочка трепещет на листе. Кейт делает глубокий вдох, выравнивая дыхание, и продолжает идти.
Лес настолько густой, что Кейт видит Ортон-холл, только когда уже почти вышла из него. Здание вырастает перед ней так неожиданно, что у нее перехватывает дыхание. Она представляла его по-другому. Может, Эмили ошиблась, утверждая, что здесь кто-то живет: поместье выглядит так, будто его покинули много лет назад. Стены потускнели и выцвели, во многих местах облупилась и отпала штукатурка. По башням карабкаются толстые канаты плюща. Какая-то живность двигается по крыше, и присмотревшись, она понимает, что водосточные трубы усеяны птичьими гнездами. Приближаясь к дому, она не может избавиться от ощущения, что за ней наблюдают, – но, возможно, это просто огромные темные окна уставились на нее, будто глаза.
Она проходит через заросший сорняками парк и видит перед собой внушительную дверь. Дверного звонка нет. Поэтому она стучит тяжелой железной ручкой и ждет.
Ничего. Кейт переступает с ноги на ногу. Камень покрыт старой слежавшейся листвой; балюстрады испещрены трещинами. Здесь все проникнуто запустением и унынием, и Кейт уже собирается уйти, когда слышит скрежет и щелчок отодвигаемого засова. Дверь медленно, со скрипом открывается, и вот уже она и хилого вида старик в клетчатом домашнем халате уставились друг на друга с одинаковым удивлением. Виконт. Должен быть он.
– Да? – говорит он тонким пронзительным голосом. – Что вам нужно?
Он щурит глаза за мутными линзами очков, и несколько первых мгновений Кейт не знает, что сказать.
– Привет, – начинает она. – Надеюсь, я вас не сильно побеспокоила… М-м-м… Меня зовут Кейт. Я недавно переехала в дом здесь неподалеку. Я пытаюсь восстановить историю своей семьи, и, кажется, здесь раньше жили некоторые мои родственники…
Она неловко замолкает. Мужчина моргает, и поначалу она сомневается, что он ее услышал: вдруг он глухой. Белки его зеленых глаз пожелтели, а веки розовые, без ресниц.
Он открывает дверь шире и, отвернувшись, исчезает в бездонной темноте дома. Кейт не сразу догадывается, что это означает, что она может войти.
Она идет за ним в сумрачную прихожую, наблюдая, как истрепанный подол халата бьет по его ногам. Единственный источник света – пыльная лампа на большом приставном столике. В ее желтом свете видно, что столик завален почтой: в глубине – старые, кажется, погрызенные конверты, наверху – цветные рекламные буклеты. Стопка почты шуршит, когда они проходят мимо, и Кейт замечает, что покореженные конверты покрыты странной мерцающей пленкой, будто крошечными осколками разбитого стекла.
Остальная мебель в комнате покрыта хлопьями пыли, как и большая картина на стене над глубоким камином. На каминной полке что-то блестит – это старинные каретные часы, затянутые паутиной. Стрелки остановились: застыли навсегда на шести часах.
Следуя за мужчиной по широкой лестнице, Кейт удивляется: неужели он что-то видит? Большие окна над лестницей почернели от грязи, и лишь местами пробивается лучик света. Чтобы разглядеть этого маленького человечка, поднимающегося впереди, Кейт прищуривается. В какой-то момент она спотыкается и хватается за перила, чувствуя под рукой что-то вроде песка. Осмотрев руку, она понимает, что это та же мерцающая субстанция, что и на почте. И это не пыль, с ужасом осознает она. На ладонь налипли кристаллические чешуйки крыльев. Крыльев насекомых.
Передернувшись, Кейт понимает, что потеряла хозяина из вида. Где-то слышен скрип открывающейся двери. Она поднимается до лестничного пролета и, следуя на звук, поворачивает налево, в коридор.
Впереди мелькает луч оранжевого света, и, присмотревшись, она различает фигуру старика: он стоит снаружи у слегка приоткрытой двери и ждет ее. Когда до двери остается несколько шагов, он входит внутрь, а она – за ним. То, что она видит, переступив порог, поражает ее гораздо больше всего, что она уже увидела: ей становится ужасно не по себе.
В этой комнате, которая когда-то наверняка была впечатляющей, крыльев нет. Здесь доминирует прекрасный письменный стол из красного дерева. Значительную часть стены за столом занимает окно – от пола до потолка, почти полностью занавешенное тяжелыми заплесневелыми шторами. Остальную часть стены скрывает мрачный портрет лысого мужчины с сердитым выражением лица.
Стол завален странными вещами: зеркальные шкатулки, старый компас. Глобус, у которого сгнила половина сферы. Больше всего поражает огромный бивень слона, который она поначалу приняла в сумраке за пожелтевшую человеческую кость.
Здесь стоит кислая вонь человеческой плоти, и Кейт быстро отводит взгляд от подобия гнезда в углу комнаты, сооруженного из одеял, тряпок и даже предметов одежды. В ноздри резко бьет и другой запах: химический, тошнотворно сладкий. Это репеллент. На полу горит керосиновая лампа – такие Кейт видела только в старых фильмах и антикварных магазинах; комната словно погружена в туманное сияние. Кейт вдруг понимает, что он живет в этой комнате. Только в этой комнате.
– Они не могут – не смогли бы – проникнуть внутрь, – говорит старичок, как будто читая ее мысли. – Я все сделал для этого.
Он показывает на дверь, и Кейт, обернувшись, видит, что над ней прибит рулон ткани, еще один натянут на петли. Повернувшись обратно, она неожиданно понимает, почему в комнате так темно: окна за изношенными заплесневелыми шторами заколочены.
Старичок садится за стол, медленно погружая себя в кресло с высокой спинкой; кожа на кресле покрыта плесенью.
– Присаживайтесь, – говорит он, показывая на небольшое кресло напротив стола. Кейт садится, поднимая вокруг облако пыли. Она подавляет кашель.
– Как, вы сказали, вас зовут? – спрашивает мужчина. Его четкий классический прононс неприятно контрастирует с потрепанным внешним видом и даже настораживает. Кейт замечает, что руки у него трясутся, а взгляд без конца обшаривает комнату. «Он выискивает их», – догадывается она. Насекомых. Волосы у нее на затылке встают дыбом.
– Кейт, – говорит она с нарастающим беспокойством. Ей хочется уйти отсюда, подальше от этого человечка с его пустым взглядом и животным запахом. – Кейт Эйрс.
Он подается вперед, тонкая кожа на лбу собирается в складки.
– Вы сказали Эйрс?
– Да, моего дедушку звали Грэм Эйрс, – объясняет она. – По-моему, он жил здесь, когда был ребенком. Со своей сестрой Вайолет. Вы… мы… родственники?
Кейт не уверена, на самом деле или ей только кажется, но при упоминании ее двоюродной бабушки его руки затряслись еще сильнее, костяшки пальцев побелели.
– Их было так много, – он облизывает бледные потрескавшиеся губы. Он говорит так тихо, что до нее не сразу доходят его слова. Сейчас он смотрит куда-то мимо нее, глаза будто остекленели. – А потом рой…
О чем он говорит?
– Рой?
– Самцы берут самок… а потом эти яйца, повсюду… слоями, на всех поверхностях…
Кейт охватывает сомнение. Этот человек – кем бы он ни был – явно болен. То, как он говорит, то, как он живет… ему нужна помощь, нельзя приставать к нему с вопросами. У него явно… расшатана психика.
Но как только она поднимается, собираясь уйти, его взгляд фиксируется на ней с удивительной ясностью.
– У вас есть ко мне вопросы?
Возможно, он не настолько лишился рассудка, как она подумала. Конечно, она понимает, что ей лучше уйти… но она приложила усилия, чтобы добраться сюда: через эти головокружительные холмы, через лес. От пары вопросов наверняка не будет такого уж вреда…
Она делает глубокий вдох, стараясь не думать о затхлости воздуха.
– На самом деле мне бы хотелось спросить – можете ли вы мне рассказать что-нибудь о дедушке и его сестре? Они оба умерли, и мне не кого расспросить о них. Мой папа тоже умер… и я… в общем, я надеялась, вы можете рассказать мне о них.