Джон Милберн был на хорошем счету в деревне. К тому же он был красив. На свадьбе они прекрасно смотрелись вместе: она – красивая и бледная – и Милберн, с темными волосами, отливавшими золотом.
Меня, конечно, не пригласили. Но я нашла место в тенистом переулке, откуда можно было видеть вход в церковь, оставаясь в тени. Было летнее утро. Когда молодые пересекали неф, деревенские осыпали их лепестками полевых цветов. В рыжие волосы Грейс были вплетены цветы боярышника. Мое горло запершило от боли, когда я вспомнила венки, что мы плели девчонками. Она любила воображать, что выходит замуж, и описывала лицо своего будущего мужа, как будто ее речь могла иметь силу заклинания. В такие моменты я молчала. Если я и надеялась на будущее с кем-то, то только с ней.
Она казалась счастливой, идя рука об руку со своим мужем. Возможно, так и было, тогда. Или, возможно, я стояла слишком далеко. Великое множество вещей выглядят иными на расстоянии. Истина подобна уродству: чтобы ее разглядеть, нужно быть рядом.
Той ночью в темнице я решила, что объясню все это маме, когда встречусь с ней в следующей жизни. Я расскажу ей об уродстве. Об истине.
На следующий день обвинитель вызвал Уильяма Меткалфа. Время не пощадило человека, который шел по проходу к месту свидетеля. Время и горе избороздили его лицо. Пряди волос падали на лоб. Я чувствовала, как он смотрел на меня, когда приносил присягу: он будто клеймил меня своей ненавистью.
Прежде чем приступить к допросу, обвинитель разгладил мантию. Был ли это последний свидетель? Последний шанс доказать мою вину.
– Господин Меткалф, – сказал обвинитель. – Можете ли вы рассказать суду, кто первый выдвинул обвинение в колдовстве против обвиняемой?
– Это сделал я.
– Почему?
– Потому что она убила моего зятя, сэр.
– Вы были свидетелем смерти вашего зятя, господин Меткалф?
– Нет.
– Тогда почему вы так уверены, что она виновна?
– Из-за того, что случилось раньше.
– Что случилось раньше?
– Она убила мою жену.
Я нашла среди зрителей Грейс. Мне хотелось, чтобы ее белый чепец повернулся, чтобы я могла увидеть ее лицо. Мне важно было увидеть хоть какой-то признак того, что она не верит своему отцу после всех этих лет. После всего.
– Господин Меткалф, не могли бы вы рассказать суду о смерти вашей жены и о причастности к этому обвиняемой?
Когда Меткалф снова заговорил, его голос изменился. Огонь исчез, в словах отдавалась застарелая боль.
– Моя жена, Анна, заболела скарлатиной. Это случилось восемь лет назад. Грейс было всего тринадцать. Пришел доктор Смитсон и приложил пиявок. Но моей Анне не стало лучше. Я хотел было послать за доктором снова, но однажды ночью Грейс ускользнула из дома. Она вернулась с обвиняемой и ее матерью. Тогда Грейс… дружила с обвиняемой.
Он остановился. Я не хотела смотреть на него. Я смотрела в зал суда в поисках чего-нибудь, на чем можно было бы остановить взгляд. От паутины на скамье подсудимых ничего не осталось. Может быть, кто-то смахнул ее.
Над зрителями летала муха. И пока Уильям Меткалф говорил, я смотрела на нее.
– Мать Альты Дженнет, в то время была известна в Кроус-Бек своими способностями к целительству. И так как девочки были близки… можно понять, почему Грейс решила их позвать. Она просто пыталась спасти свою мать. Первое, что сделала Дженнет, когда они пришли, – сняла пиявок с моей Анны. И пообещала, что спасет ее. Но потом она что-то дала ей, какой-то ядовитый отвар, и моя Анна…
Вздрогнув, Меткалф замолчал. Его рука потянулась к горлу, и я вспомнила бусы, зажатые в его кулаке в ту ночь, когда умерла его жена. Только потом я догадалась, что это были четки: Меткалфы были папистами.
Я вспомнила страх в его глазах, когда мы застали его за молитвой. Возможно, он боялся, что мы его разоблачим. А может быть, я искала причину его ненависти к нам с матерью не там, а истина была проста: он считал нас убийцами.
– Мою Анну всю затрясло, – продолжил он. – Это было… это не описать словами. А затем она умерла. Дженнет убила ее.
– И где была обвиняемая все это время? Была ли она возле вашей жены, когда ее не стало?
– Нет. Она стояла рядом с моей дочерью. Но… Я знаю, что она помогла матери. А даже если нет, посмотрите на нее: она как две капли воды похожа на Дженнет. – Огонь вернулся в его голос, когда он продолжил, все громче и громче: – Как две капли воды. И внешностью, и поведением: это передается, вся эта гниль, словно зараза, от матери к дочери… Они не похожи на остальных женщин. Они живут без мужчины – это против природы. Держу пари, что мать взяла в любовники самого дьявола, чтобы понести дитя… и теперь это дитя исполняет его волю. Вы должны вырезать ее, как гниющую плоть! Вы должны повесить ее!
Потрясенные заявлениями Меткалфа, зрители молчали. Дитя, рожденное от дьявола. Я хотела отмыться дочиста, соскрести с кожи время и вернуться туда, где я не слышала этих слов обо мне и маме.
Меткалф перестал кричать. Он упал грудью на трибуну и безудержно зарыдал – я никогда не слышала, чтобы так рыдали мужчины.
Подошел стражник, чтобы увести его. В дверях Меткалф обернулся ко мне:
– Будь ты проклята! Желаю тебе гореть в аду, как и твоей матери-шлюхе!
Тяжелые двери закрылись, и он ушел.
Во время суда я старалась не поддаваться эмоциям, но слышать, что подобное говорят о моей маме, было слишком для меня. Глаза обожгло солеными слезами, они потекли по моему лицу. По залу суда побежали шепотки. Краем глаза я увидела, что многие показывают на меня и мои слезы.
Я спрятала лицо в ладонях и заплакала. И держала ладони у лица, пока говорил обвинитель. Он сказал, что из показаний Грейс Милберн, Дэниела Киркби и Уильяма Меткалфа совершенно ясно, что я распутничала с дьяволом и использовала свое дьявольское влияние, чтобы побудить невинных животных затоптать своего хозяина до смерти. Меня должно удалить из общества, будто раковую опухоль, вычистить с лица земли, будто гниль из дерева. Я лишила свою деревню хорошего честного человека. Я лишила женщину любящего мужа. Защитника.
На этих словах я подняла голову и смотрела на него, не мигая, пока в глазах не защипало. Я больше не прятала лицо в ладонях.
26Вайолет
– Так что, – сказал Фредерик. – Куда ты меня ведешь? Надеюсь, куда-нибудь в тенек – я совершенно зажарился.
Они шли по лугу на холме у самого края парка. С вершины открывался вид на зеленую долину. Вайолет чувствовала странную легкость, как будто ее кости наполнились воздухом. Солнце жарило затылок. Надо было взять с собой шляпу. Ей попадет от няни Меткалф, если она обгорит.
– Можно пойти в тот лес внизу, у старой железнодорожной ветки, – ответила Вайолет, показывая на темную полосу деревьев, тянущуюся вдоль полей. Технически это была общественная земля, а не часть парка, и Вайолет подумала, что Отцу наверняка не понравилось бы, что она пошла туда. Но также она решила, что он вряд ли найдет что возразить, если она пойдет туда в сопровождении. Тем более в сопровождении Фредерика. Фредди.
Неожиданно показалось, что лимонад выпит давным-давно.
– Умираю от жажды, – пожаловалась она и закрыла глаза. Ее рука лежала на плечах Фредерика, и он уже практически нес Вайолет к лесу. Собственное тело казалось ей очень тяжелым, но Фредерик шел уверенно, как будто она ничего не весила. Она почувствовала холодный металл фляжки у своих губ и глотнула еще бренди, хотя на самом деле страстно желала воды. Если не считать жажды, она чувствовала себя очень даже приятно. Так вот что значит быть пьяной?
Вайолет почувствовала насыщенный влажный аромат древесины. Открыв глаза, она увидела блики солнца на плотной стене вековых деревьев. Фредерик наклонился и, сорвав цветок примулы, заложил его ей за ухо. Она не знала, как объяснить ему, что ей не нравится срывать цветы. С ветки взлетела бабочка с оранжевыми кругами на крыльях, напоминающими глаза.
– Чернушка-эфиопка, – пробормотала Вайолет.
– Что?
– Бабочка. Так она называется.
Все становилось более смутным. Вайолет открыла глаза и увидела, что они пришли на полянку, поросшую наперстянкой и пролесником. За деревьями Вайолет увидела голубые ирисы и подумала о мисс Пул. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как они ушли с лужайки перед домом? Возможно, кто-то придет за ними.
Фредерик уложил ее на землю. Она подумала, что, наверное, очень пьяна. Что она слишком тяжелая, и он устал нести ее, и собирается вернуться в Ортон за помощью. Отец будет в ярости. Может быть, они просто оставят ее здесь? Она не против. Здесь так красиво. Слышно, как поет птица – горихвостка.
Фредерик все еще был рядом. Интересно, почему он еще не на пути в Ортон? Он опустился на землю рядом с ней: может быть, он тоже не слишком хорошо себя чувствует? Она ощутила его запах – густой одеколон, смешанный с животным запахом пота. Слишком сильный запах. Укус на щеке больно жгло.
Он лег сверху. Она хотела спросить, что он делает, но язык был слишком неповоротливым, чтобы суметь что-то произнести, а потом он накрыл ее рот своим. Фредерик давил на нее своим весом, и ее легкие горели от нехватки воздуха. Она попыталась положить руки ему на плечи, чтобы оттолкнуть его, но не смогла поднять их.
Вайолет почувствовала его руку на своем бедре, под юбкой, а затем – что он сдирает с нее колготки. Она почувствовала, как они рвутся. Это были ее единственные шелковые колготки. Он раздвинул ей ноги, и на мгновение, пока он расстегивал ремень и брюки, она почувствовала, что может дышать свободно. Она набрала воздуха, попыталась заговорить, но он снова оказался сверху, зажав ей рот рукой, а затем между ног вспыхнула острая обжигающая боль. Он двигался, снова и снова: она чувствовала, как земля все сильнее впивается в спину. Боль не утихала, как будто он вскрывал рану внутри нее.
Она чувствовала вкус пота и грязи на его руке. На глаза навернулись слезы. Она подняла взгляд и попыталась сосчитать заслонявшие солнечный свет листья, но их оказалось слишком много, так что она сбилась со счета. Спустя некоторое время – ей показалось, что прошла целая жизнь, годы которой тянулись безжалостно долго, но много позже она поняла, что это заняло не более пяти минут, – он застонал и перестал двигаться. Это – чем бы ни был этот ужас – закончилось.