Через некоторое время у нее возникает страстное желание снять перчатки, ощутить почву кожей. Она погружает пальцы глубоко в землю, наслаждаясь ее мягкостью. Ее запах пьянит Кейт; минеральный привкус напоминает ей тот самый вкус, который она до сих пор ощущает на языке по утрам, когда просыпается.
Она чувствует, как что-то касается ее шрама на предплечье. Повернув голову, она видит стрекозу-красотку: то самое насекомое, которое встретила в первый день у ручья. Пару мгновений стрекозка просто трепещет крылышками, а потом на глазах у Кейт планирует к ее животу.
Внутри нее поднимается волна – бурлящая теплота пробегает по внутренностям, сквозь вены. Поднимается по пищеводу.
У нее мелькает мысль, что это утренняя тошнота; она боится, что сейчас ее вырвет или она упадет в обморок. Тогда она встает на четвереньки, прямо на землю, и наклоняется, чтобы кровь прилила к голове.
Что-то щекочет ее руку – и это ощущение не похоже на шелковистое прикосновение почвы. Посмотрев вниз, она видит, как рядом с рукой мелькает розовым земляной червяк, и еще один, и еще… Она завороженно наблюдает, как из земли появляются другие насекомые, сверкая в лучах летнего солнца, как драгоценные камни. Вот жук с медным панцирем. Вот бледные сегментированные тельца личинок. В ушах Кейт гудит: то ли это отдается пульс, то ли это пчелы, которые внезапно начали виться около нее.
Насекомые подбираются все ближе. Как будто бы что-то – как будто бы Кейт – притягивает их. Жук взбирается на ее запястье, червяк трется о голое колено, пчела садится на мочку уха. Кейт ловит ртом воздух, ее переполняет жар, расцветает у нее в груди и подступает к горлу. Ее зрение тает, будто снег, и наступает темнота.
Когда она приходит в себя, солнце уже спряталось за облаками, стало прохладнее. Во рту у нее привкус земли, а распростертое тело кажется тяжелым и изможденным. Она отстраненно наблюдает, как с платана взлетает ворона, заслонив крыльями солнце. Травинки щекочут кожу, и Кейт вздрагивает, вспомнив о насекомых. Она вскакивает на ноги, смахивая грязь с одежды, пытаясь нащупать тварей, которые явно ползают по ее шее и волосам.
Но их там нет.
Посмотрев вниз, она видит, что в земле ничего не шевелится: просто бархатный, взрыхленный ее пальцами пятачок почвы. Ни червяков, ни жуков, ни личинок. Даже пчел не слышно.
Ей все это привиделось? У нее была галлюцинация?
Но тут она замечает кое-что краем глаза: блеск крылышек. Это та самая стрекозка, которую она видела до того, как погрузиться в темноту. Кейт смотрит, как стрекозка летит к платану, танцует возле шишковатого ствола, маленького деревянного креста, а потом исчезает из вида.
В этот момент Кейт точно знает. Ей не привиделось. Это было по-настоящему.
В памяти всплывает воспоминание, расплывчатое и неясное, как когда видишь что-то издалека. Раннее детство. Солнце на лице, прикосновение крыльев к ладони, то самое чувство в груди… Она крепко сжимает веки, пытаясь увидеть это воспоминание поближе, но никак не может сфокусироваться на нем. Отчего-то ее не покидает странное чувство, что это уже случалось раньше.
В сознании возникают подслушанные деревенские сплетни. И одно слово выделяется сильнее прочих.
Ведьма.
Она должна узнать правду.
О Вейвордах. О себе.
На следующий день Кейт отправляется в Ланкастер. Она за рулем, и это напоминает ей ту ночь, когда она сбежала из Лондона. Дорога змеится среди холмов, ей нет ни конца ни края. Она чувствует знакомый росток страха в районе желудка, когда вливается в поток мчащихся машин. Кровь ощутимо пульсирует в венах. Ее кровь, и кровь малышки тоже – кровь Вейвордов, – и от этой мысли Кейт чувствует прилив сил и крепче сжимает руль. Она справится.
Она не бывала в Ланкастере. Это красивый, своеобычный город, с аккуратными белыми зданиями и мощеными улицами. Но что-то в скоплении народа – ее почти заглотила толпа туристов – настораживает ее. Во рту появляется резкий кислый привкус – верный признак приближающейся панической атаки. Но тут краем глаза она замечает поблескивающие вдалеке воды реки Лун и туманные горы за ней, и сама удивляется, насколько ей стало легче от этого вида.
Кейт достаточно легко находит офис местного самоуправления: большое внушительное здание, возвышающееся на главной улице города.
Внутри прохладно и свежо, и Кейт, собравшись с силами, встает в извилистую очередь к человеку за столом. Ей назначено на два часа. Она думала, что найдет какую-нибудь информацию в Архивах графства Камбрия, но женщина, с которой она разговаривала по телефону, сухо объяснила, что записи о местных процессах над ведьмами хранятся в Архивах Ланкашира, потому что суды проходили в Ланкастере.
В конце концов ее отводят в еще одну приемную, а затем приглашают в кабинет, где она садится напротив худощавого мужчины средних лет, плечи которого усеяны перхотью.
На столе перед ним лежит папка для хранения документов. При мысли о том, что может быть внутри этой папки, по нервам Кейт словно пробегает разряд. На миг она закрывает глаза, вспоминая, сколько она потратила на бензин, чтобы добраться до сюда… Пожалуйста, пусть это стоило того. Пусть он что – то нашел.
Мужчина коротко здоровается, а затем приступает к изложению результатов. Он облизывает губы, прежде чем приступить к рассказу, и Кейт приходит на ум лягушка, которая ловит мух.
– Мне удалось найти только четыре упоминания фамилии Вейворд, – сообщает мужчина. – Три из них мне пришлось извлечь из Архивов Камбрии. Давайте начнем с них.
Он открывает папку и достает два документа.
– Эти документы касаются Элизабет Эйрс, урожденной Вейворд.
Кейт кивает:
– Да, думаю, это моя прабабушка.
– У нас есть запись о ее браке с Рупертом Эйрсом в августе 1925 года.
Кейт снова кивает. Это ей уже известно.
– И свидетельство о смерти. Сентябрь 1927 года.
Кейт подается вперед, сердце гулко стучит.
– Что в нем сказано? Как она умерла?
– Причина смерти указана довольно расплывчато: «шок и потеря крови». Может быть, при родах? В то время такое часто случалось, хотя довольно необычно, что на это нет прямого указания. Свидетельство выдано доктором Рэдклиффом, место смерти обозначено как Ортон-холл, вблизи Кроус-Бек.
– Кажется, в том году родился мой дедушка. Может быть, она умерла при его родах?
Что-то еще из сказанного цепляется за ее мозг.
Доктор Рэдклифф.
Вздрогнув, она вспоминает о докторе в деревне, который делал ей первое УЗИ. Его покрытые печеночными пятнами руки, холодные прикосновения к ее коже. Он упомянул, что практика досталась ему в наследство от отца, не так ли?
Странно представить, что его отец мог присутствовать при смерти Элизабет. И при рождении дедушки Кейт. Хотя, наверное, это естественно для маленьких деревень, для сельской жизни. Она вспоминает старые надгробия на кладбище. Одни и те же фамилии, снова и снова. И ни одной «Вейворд». Если бы не этот коттедж, легко было бы представить, что их вовсе не существовало, что женщины Вейворд – лишь одна из местных легенд.
Она снова сосредотачивается на мужчине напротив. Почему было найдено лишь четыре записи? Неужели это все?
– Далее, имеется свидетельство о смерти Элинор Вейворд. Умерла в возрасте шестидесяти трех лет, в 1938 году. Рак печени. Похороны для бедняков.
– Похороны для бедняков? Что это значит?
Мужчина хмурится.
– Это значит, что некому было оплатить расходы на похороны. Так что ее похоронили в безымянной могиле.
Кейт чувствует боль за эту женщину – свою родственницу, за то, что ею так пренебрегли после смерти. Ведь всего в паре миль, в Ортон-холле, жили ее родственники.
Мужчина достает из папки последний лист бумаги. Она замечает, что руки у него влажные, с перламутровой паутинкой между пальцами. Она снова думает о лягушках.
– Последний документ намного старше, – сообщает он. – Фамилия Вейворд упоминается в записях ассиз Северного округа от 1619 года. Альту Вейворд, двадцати одного года, обвинили в колдовстве и судили в Ланкастерском замке.
Сердце Кейт сбивается с ритма. По коже бегут мурашки, словно лапки фантомных насекомых.
Значит, слухи правдивы.
– И ее признали виновной? – спрашивает она с пересохшим горлом. – И казнили?
Мужчина хмурится.
– Боюсь, у нас нет этой информации, – говорит он. – У нас имеется только запись о предъявлении обвинения, но не результаты судебного процесса. Простите, здесь я ничем не могу помочь.
– А вы знаете, – начинает Кейт, вспоминая крест под платаном, – где бы ее похоронили? Если… я хочу сказать, если бы ее казнили.
– И снова… Мы этого не знаем. Таких записей нет. По крайней мере, больше нет.
– И… неужели действительно больше ничего? Никаких упоминаний Вейвордов между 1619 и 1925 годом? Целых триста лет?
Мужчина качает головой:
– Это все, что мне удалось найти. Но официальная регистрация рождений, смертей и браков ведется только с 1837 года. И большая часть приходских записей не сохранилась. Так что было довольно легко не попасть в систему, особенно если семья была бедная.
Кейт благодарит его, стараясь прогнать от себя горечь разочарования. На самом деле она сама не знает, чего ожидала. Что так же легко извлечет историю семьи из мрака прошлого, как извлекла насекомых из земли? Что эти знания помогут ей понять саму себя?
Но по крайней мере она уходит не с пустыми руками.
По пути к выходу она снова и снова прокручивает в голове этот фрагмент беседы, как будто рассматривая ценную реликвию.
Альта Вейворд. 21 год. 1619 год. Судили за колдовство.
Альта. Странное имя. Мягкое и в то же время сильное. Как заклинание.
Она едет домой; вечернее солнце окрашивает холмы в розовый. Века проходят, а пейзаж все тот же: раздольные луга, скалистые утесы. Озера сланцевого цвета. Альта Вейворд – кем бы она ни была – тоже когда-то смотрела на эти холмы.
Кейт воображает молодую женщину с бледным лицом, которую на рассвете тащат на костер или виселицу… Вздрогнув, Кейт выбрасывает этот образ из головы.