29Вайолет
После отъезда Фредерика Вайолет дни напролет проводила в своей комнате.
– Влюбилась, – однажды утром сказала няня Меткалф Грэму, который пришел к Вайолет спросить, не видела ли она его учебник по биологии.
– В кого бы? – зашипел Грэм. А затем громко добавил, чтобы Вайолет наверняка услышала: – Сто тысяч чертей, Вайолет, только не ты.
Позже в тот же день он просунул под ее дверь записку, которая гласила: «Забудь этого старого козла. Ты не лучше Отца, оба скучаете по этому подлизе».
Вайолет ничего не написала в ответ.
Она решила, что будет легче забыть все, что произошло в лесу, если она никогда никому об этом не расскажет. Но оказалось, что нет. По ночам ей снился Фредерик, он проникал в нее, а деревья шумели над ее головой, вращаясь по кругу. Как будто он оставил в ее мозгу спору самого себя, и теперь она размножалась и распространялась по ее нейронам. Она чувствовала себя инфицированной. Она вспомнила, как вытекала из нее липкая субстанция, оставленная Фредериком.
Именно о ней она хотела забыть больше всего. Но всякий раз при мысли об этой субстанции что-то царапало ее мозг, пытаясь сформировать связь. Это липкое вещество напомнило ей слово, которое она вычитала в учебнике Грэма по биологии. Сперматофор. Такая субстанция, с помощью которой самцы насекомых оплодотворяли яйца самок. Вайолет не хотела развивать эту мысль. Она не смогла заставить себя найти раздел учебника, в котором это излагалось: поэтому она спрятала учебник под матрас вместе с испачканным нижним бельем и колготками.
Большую часть времени Вайолет лежала, завернувшись в одеяла, и ей было довольно холодно, хотя уже миновал день летнего солнцестояния. Она чувствовала себя не в своей тарелке – комната продолжала кружиться, даже когда ей не снились кошмары, а руки и ноги, казалось, были налиты свинцом. Ей постоянно хотелось принять ванну, чтобы содрать с себя испорченную кожу в надежде найти под ней новый, чистый слой.
Она не перестала слышать по-настоящему: скворцов по утрам, стрекот сверчков по вечерам. Но в окружавших ее звуках звучала новая грань – боль, которой она раньше не замечала: совенок, потерявший маму, летучая мышь, оплакивающая сломанное крыло, пчела в предсмертной агонии.
Иногда все это казалось невыносимым: страдание, разлитое в воздухе, давило на нее, словно гравитация. Ей казалось, будто искра ушла из жизни, как будто сгнило раздавленное яблоко.
Поначалу Вайолет удавалось черпать утешение в маминых вещах. Пестрые шелковые пряди пера Морг, медальон с изящной буквой «В», крошечный ключик, который годами прятался в нем. Но что отпирал этот ключ? В Ортоне больше не было запертых комнат. Вайолет начала размышлять, не солгал ли Фредерик насчет ее мамы – насчет отчаявшейся женщины с бледным лицом, которую требовалось запирать. Она бы почти поверила в то, что он солгал, если бы не слово, выцарапанное на стене. Вейворд.
Однажды ночью, когда Ортон затих и только мыши шуршали в стенах, она присела рядом с надписью, размышляя, не этим ли ключом мама ее выцарапала? Ей было невыносимо горько представлять маму такой. И она отчаянно попыталась вызвать в памяти воспоминания, навеянные платочком: запах лаванды, водопад темных волос, уютные объятия… иногда Вайолет казалось, что она вспоминает Морг, оценивающую ее блестящей бусинкой глáза…
Она даже не знала, где похоронена ее мать. Когда Вайолет была младше, она вечерами бродила по парку рядом со старой часовней, которой больше не пользовались, внимательно изучая покосившиеся надгробия. Стоя на коленях на холодной земле, она аккуратно счищала зеленые нити лишайника, но безрезультатно. Все могилы принадлежали давно почившим Эйрсам: даже самые последние провели в земле уже больше века.
Наверное, ее похоронили на деревенском кладбище. Ведь она была оттуда родом? Вайолет думала сбежать, добраться до Кроус-Бек и поискать могилу мамы там. Но чем это поможет? Она все равно не оживет.
А Вайолет все равно останется одна. Один на один с тем, что случилось тогда в лесу.
Был только один способ избавиться от скверны Фредерика в ее душе, ее теле. Во всем ее существе.
Вайолет сама не знала, верила ли она в рай или ад (но она сомневалась, что ее бы пустили в первый после того, как Фредерик так запятнал ее). Кроме того, она любила науку. Она знала, что когда умрет, ее тело будет разлагаться – станет пищей для червяков и насекомых, а потом обеспечит питательными веществами растения над землей, поддерживающие всю жизнь. Она подумала о своем буке. Ей бы хотелось, чтобы ее похоронили под ним, и она послужила бы для него источником пищи. И пока дерево питалось бы от нее, она бы чувствовала… ничего она бы не чувствовала. Забвение. Она представила небытие – тяжелое и темное, как одеяло или как ночное небо. Ее тело и разум перестанут существовать, а с ними и оставленные в них споры Фредерика. Она будет свободна.
Вайолет потратила на планирование несколько длинных дней. Она выбрала сумерки, свое любимое время дня, когда поют сверчки и небо окрашивается в оттенки фиолетового – цвет ее имени. Она уйдет вместе со светом.
Здесь, в северных широтах, летом темнеет поздно, почти в полночь, поэтому к выбранному ею времени все спали. Она надела свое любимое зеленое платье и причесала волосы, глядясь в зеркало в последний раз. Укус на щеке побледнел и превратился в серебристо-розовый полукруг, напоминающий месяц.
Предзакатное солнце окрасило комнату в янтарный и золотой. Вайолет открыла окна и выглянула наружу, наслаждаясь последним взглядом на свою долину. Отсюда ей было видно лес – темный шрам среди нежно-зеленых холмов. Она посмотрела вниз. Было довольно высоко – около десяти метров, подумала она. Интересно, кто обнаружит ее утром? Она представила свое тело, смятое, как лепестки у примулы. На подоконнике Вайолет оставила записку, в которой просила похоронить ее под буком.
Она вскарабкалась на подоконник и встала в оконный проем; холодный вечерний воздух подул ей в лицо. Она глубоко вдохнула его в последний раз. И в тот момент, когда она уже была готова броситься вперед, к пустому горизонту, она почувствовала, как что-то коснулось ее руки. Это была стрекоза-красотка; в лучах заката ее прозрачные крылья сияли золотом. Такая же стрекозка, как та, которую подарил ей Грэм несколько недель назад.
Раздался стук в дверь, и в комнату ворвался Грэм – а Вайолет думала, что он уже спит.
– Ну правда, Вайолет, хватит брать мои вещи без разрешения… Господи, какого дьявола ты там делаешь? Одно неверное движение, и тебя придется соскребать по всему саду.
– Прости, – сказала Вайолет, сползая с подоконника и пряча записку в карман. – Я просто… любовалась окрестностями. Отсюда видно железную дорогу, ты знал?
Грэм любил поезда.
– Нет, Вайолет, проведя всю свою жизнь в этом доме, я, конечно же, не знал, что из окон второго этажа открывается вид на ветку Карлайл-Ланкастер. Ну правда, что на тебя нашло в последнее время? Я уже думал, мне придется для тебя посадить в банку еще одно чертово насекомое.
Его передернуло. Она посмотрела на руку, но красотка уже исчезла.
– Я в порядке. Просто… немного устала.
– Пожалуйста, скажи мне, что твое сердце не разбито этим проклятым кузеном Фредериком. Или, может, он для тебя уже Фредди, а? Дорогой Фредди. О чем вы говорили, когда гуляли вдвоем? Поди опять о том, какой он доблестный охотник? Должен сказать, я не ожидал, что ты влюбишься в такого отъявленного зануду.
– Это не имеет отношения к Фредерику, – поспешно сказала Вайолет.
Грэм скептичеки посмотрел на нее, подняв одну бледно-рыжую бровь.
– Ладно, если так. Лично я рад, что дорогой Фредди уехал. Он напомнил мне одного парня, который учился в Харроу классом старше. Такой же надменный тип. Его исключили прошлой осенью, потому что от него забеременела девушка. Одна из преподавательских дочек. Ей, бедняжке, пришлось рожать ребенка в монастыре.
– Да уж, – сказала Вайолет, притворяясь, что ей неинтересно. Внутри снова прозвучало слово «сперматофор». – Так ужасно для нее.
– Именно, – сказал Грэм. – Вообще, следует быть осторожнее, общаясь с такими парнями. Надеюсь, он ничего не пытался сделать с тобой? В тот день, когда мы играли в шары, мы с Отцом заснули, а когда проснулись, вас не было. Мне показалось, Отец был этим весьма доволен.
– Ничего не было, – ответила Вайолет. – Мы просто гуляли. Я показала ему лес.
– Хм. Надеюсь, это все, что ты ему показала. Слушай, на самом деле уже поздно. Я ждал, пока няня Меткалф уйдет к себе, чтобы я мог прийти к тебе и забрать свой учебник по биологии. Он ведь у тебя, не так ли? Мне бы разобраться к концу лета с подтипами антроподов. Времени в обрез.
– Имеешь в виду артроподов? Те, что с экзоскелетами.
– Угу. С ними. Так что – могу я забрать учебник?
Вайолет представила учебник, сунутый под матрас рядом с окровавленным нижним бельем.
– Я потеряла его. Прости.
– Потеряла? Как, черт побери, можно потерять учебник?
– Я уронила его в ручей.
– Ты можешь себе представить выражение лица преподавателя естественных наук, когда я ему скажу это? Простите, сэр, у меня нет учебника, потому что моя нерадивая сестра уронила его в ручей. Что ж, великолепнее некуда, Вайолет, спасибо. Теперь нужно посылать за другим. И, скорее всего, мне доставят его, когда я уже вернусь в чертов Харроу. Огромное спасибо.
Грэм вышел, хлопнув дверью.
Как только шаги Грэма затихли, Вайолет стала думать, что делать с запиской. Просто сжечь ее было нельзя. Няня Меткалф непременно учуяла бы запах дыма – нюх у нее был как у ищейки, – и тогда могли возникнуть вопросы. И, кроме того, она еще не решила: может, записка еще пригодится. Но тут она вспомнила про стрекозку, и желудок болезненно сжался от чувства вины перед Грэмом. Неужели она могла оставить его одного – с их Отцом?