Грэм, прости, я была не лучшей сестрой тебе. Няня Меткалф, прости, если тебе было нелегко со мной. Миссис Киркби, простите меня за тот раз, когда я сказала, что ваш ростбиф напоминает подошву. Мисс Пул, простите за то, что смеялась над вашим голосом, когда вы пели.
Желаю вам всем всего наилучшего и еще раз приношу глубочайшие извинения,
Вайолет.
PS. Если вас это не слишком обременит, мне бы хотелось, чтобы меня похоронили в саду под буком. Возможно, вы могли бы попросить Динсдейла посадить цветы на моей могиле. Что – нибудь яркое и цветное, что будет привлекать пчел и других насекомых. Подойдут любые цветы, только пусть это будут не примулы.
Кейт перечитывает письмо.
Воспоминания об этом отравляют меня.
Закрыв глаза, Кейт касается своей руки в том месте, где кожа гладкая и розовая. Иногда Кейт просыпалась посреди ночи от настойчивых губ Саймона на шее, от ощущения, что он входит в нее. Как будто бы в тот день, когда они встретились, она потеряла права на собственное тело.
Ей кажется, она понимает, что случилось с тетей Вайолет.
Очевидно, самоубийство в итоге не состоялось, и Вайолет каким-то образом сумела покинуть дом и впоследствии нашла в себе силы жить полной приключений жизнью ученой. Нашла силы освободиться от прошлого.
Рассказала ли Вайолет кому-нибудь в конце концов? Кейт знает, каково это, когда ты хочешь рассказать, чтобы больше не быть один на один со своей ужасной тайной, которая отравляет твои клетки, будто зараза. Когда хочешь говорить, но не можешь вымолвить ни слова от удушливого стыда.
Пока Кейт перечитывает записку, ее внимание привлекает еще кое-что.
С зелеными глазами.
Она мысленно возвращается в Ортон-холл, к своей встрече со старым виконтом. У него тоже были зеленые глаза. Ей вспоминается нечистоплотная животная вонь, крючковатые желтые ногти – и ее позвоночник покалывает от отвращения.
Дрожащими пальцами она снимает телефон с блокировки и набирает в Гугле «Фредерик Эйрс».
Самый первый результат поиска – ссылка на статью пятилетней давности в местной газете.
Местным дезинфекторам не удается вывести тысячи поденок из Ортон – холла, резиденции виконта Кендалла.
По словам жителей близлежащей деревни Кроус – Бек, нашествие насекомых изводит Ортон десятилетиями, а в последние годы ситуация ухудшилась.
– Все компании по борьбе с вредителями в нашей долине пытались справиться с насекомыми, – сообщает источник. – Перепробовали все, что только можно: инсектициды, световые ловушки … Но без толку.
В большом количестве поденок можно встретить преимущественно летом, когда одна самка может отложить до трех тысяч яиц. Естественная среда обитания этих насекомых-вблизи воды, они редко оккупируют помещения.
Лорд Фредерик Эйрс, десятый виконт Кендалл, живет в Ортон – холле с тех пор, как в 1940- х унаследовал титул от своего дяди. Во время Второй мировой войны он служил офицером Восьмой армии и принимал участие в боевых действиях в Северной Африке.
Виконт Кендалл уже несколько лет не появляется в обществе, и связаться с ним для получения комментариев не удалось.
У Кейт сводит живот.
К статье прилагается фотография. Молодой человек в военной форме, красивые черты лица размыты от времени. Но, хотя и с трудом, она узнает его – по линии челюсти, по глубоко посаженным глазам. Это тот самый сгорбленный тщедушный мужчина, которого она встретила в Ортоне.
Фредерик – это виконт.
Каким должен быть отец, чтобы лишить наследства своих детей в пользу человека, который изнасиловал его дочь? Видимо, он не знал. Буквально на мгновение Кейт допускает мысль о худшем варианте: Вайолет рассказала отцу об изнасиловании, а он просто… не поверил ей.
За окном заунывно ухает сова. На Кейт накатывает волна грусти по двоюродной бабушке, по этой женщине, которую она едва помнит. Оказывается, у них гораздо больше общего, чем она думала.
Она идет к раковине за стаканом воды и большими глотками выпивает ее, будто вода может смыть воспоминания. Затем просто стоит там, глядя на заснеженный сад, пылающий в лучах заката. Сад Вайолет.
Ее двоюродная бабушка сумела построить свою собственную жизнь, несмотря на все, что с ней случилось. Да, она не вышла замуж, и у нее не было своей семьи, но у нее был свой дом, свой сад. Своя карьера.
Теперь и Кейт строит собственную жизнь.
И она никому не позволит забрать ее у себя.
34Альта
Мы с Грейс долго стояли и смотрели друг на друга, прежде чем она заговорила. В первый раз за семь лет она смотрела мне в глаза. С наших тринадцати лет я всегда видела ее только издалека: в церкви или на рынке. Она всегда смотрела мимо меня, как будто меня не было.
– Не пригласишь меня войти? – спросила она.
– Будь добра, подожди, – ответила я, закрыв перед ней дверь. Я спешно прогнала козу в огород: предупреждение матери звенело в моих ушах.
Только после этого я открыла дверь и отошла в сторону, пропуская Грейс. Я заметила, что она идет осторожно, как ходят старухи. Она тяжело села у стола. Она не стала снимать плащ, хотя он насквозь промок от дождя.
– Хочешь что-нибудь поесть? – спросила я.
Она кивнула, и я отрезала ей ломоть хлеба и кусочек сыра и села напротив. Пока она ела, чепец немного сдвинулся, и я увидела на ее щеке что-то темное. Я подумала, что, может быть, так легла тень от свечи на столе. Она ничего не говорила, пока не закончила есть.
– Я слышала о твоей матери, – сказала она. – Теперь мы обе сироты.
– У тебя есть отец, – возразила я.
– Мой отец, – сказала она, – не смотрел на меня как следует с моих тринадцати лет, хотя я вела все хозяйство и воспитывала братьев и сестер, пока не покинула дом.
– Что ж, у тебя есть муж.
Она рассмеялась. Это был скрипучий смех, будто треск поленьев в камине. Я подумала, что она не смеялась так раньше, когда мы были детьми. Тогда у нее был мелодичный смех, мелодичнее, чем гимны, которые мы пели в церкви, даже мелодичнее, чем пение птиц.
– Ты должна мне рассказать как-нибудь, каково это. Быть женой, – сказала я.
– Я пришла не для пустых разговоров, – резко сказала она. – Я здесь по делу. Мне нужно купить у тебя кое-что.
Маленькая белая ручка опустилась в карман платья, и я услышала звон монет.
– О, – сказала я, покраснев; в горле встал комок. Я сглупила, подумав, что она хочет, чтобы у нас все стало как прежде, после стольких лет. После всего, что случилось.
– Я ношу ребенка, – сообщила она, отвернувшись. Ее голос был едва слышен: лицо закрывал чепец.
– Какая радостная новость, – сказала я. Я вспомнила, как часто она говорила, когда мы были детьми, что хочет вырасти и завести собственного малыша. Когда я была еще совсем ребенком, я с ужасом рассказала ей о том, как рождался Дэниел Киркби. Его мать кряхтела и была вся мокрая от пота, а ребенок выскользнул из нее весь в слизи и крови. Грейс, которая видела, как рождаются ее братья и сестры, рассмеялась над моим невежеством. «Просто это так устроено, – сказала она. – Однажды сама узнаешь».
Через несколько месяцев после свадьбы по деревне прошли слухи о ее беременности, и когда я увидела ее в церкви, я заметила, что она слегка раздалась под платьем, а лицо округлилось. Но ребенок так и не появился. Я не знала, потеряла она малыша или его никогда не было. Я подумала, что, в любом случае, сейчас она должна быть очень счастлива, раз ей выпало такое благословение.
Несколько мгновений она ничего не говорила. А когда заговорила снова, я была уверена, что ослышалась.
– Мне нужно что-нибудь, – медленно сказала она, выдавливая из себя каждое слово, – что поможет мне избавиться от этого.
– Избавиться от этого? Ты имеешь в виду от утренней тошноты? Я знаю средство. Я могу сделать тоник с бальзамом, чтобы успокоить желудок…
– Ты не поняла меня, – сказала она. – Я имею в виду ребенка. Мне нужно… Мне нужно что-то, чтобы избавиться от ребенка.
Ее слова повисли в воздухе. Некоторое время мы обе молчали. Я слушала, как трещит огонь, как дождь барабанит по крыше. Эти звуки заполнили мои уши, как будто они могли вытеснить сказанное Грейс.
– Ребенок уже толкается? – спросила я.
– Да.
– Грейс, – сказала я. – Ты хорошо подумала? То, о чем ты меня просишь… это грех. И преступление. Если кто-нибудь узнает об этом…
– Он все равно умрет, – она сказала об этом так спокойно, будто обсуждала урожай или погоду. – Ты сделаешь доброе дело.
– Грейс, – сказала я. – Даже если бы я знала…
– Ты должна знать, – перебила она. – Твоя мать знала. Посмотри ее записи. Наверняка были деревенские девушки, которые обращались к ней за помощью после какого-нибудь неосмотрительного поступка. Кроме того… – Грейс помедлила. – Она умела забирать жизни, не так ли?
Воспоминания о той ужасной ночи пронеслись перед моими глазами. Анна, неподвижная и безжизненная, рыдающая Грейс.
– Грейс, твоя мама умерла бы в любом случае, даже если мы не пришли бы. Она была слишком больна… а лихорадка настолько сильна. И пиявки…
Она резко вскинула голову. Ее глаза сверкали, и я не знала – от слез или от ярости.
– Я не желаю об этом говорить, – сказала она. – Просто скажи, можешь ты мне помочь или нет. Если ты когда-нибудь любила меня, как свою подругу… просто сделай это ради меня. И больше не задавай мне вопросов.
Во рту у меня все пересохло. Голова закружилась, я почувствовала, что комната кренится и тянет меня за собой.
– Я попробую, – тихо сказала я. – Но не могу обещать, что это сработает.
– Хорошо. Я приду снова через неделю. Тебе хватит этого времени?
– Да.
Она встала из-за стола.
– Я должна идти. Джон спал, когда я уходила. Обычно он не просыпается до рассвета от такого количества эля. Но я не могу рисковать тем, что он проснется и обнаружит, что меня нет.