Слезы стыли на моих глазах, пока я смотрела, как он тащит ее в хлев, как если бы она была просто мешком с мусором. Одно дело было слышать, как она говорит, что он бывает с ней груб. И совсем другое – увидеть это своими глазами. Ярость вскипела в моей крови.
Следующим утром, в канун Нового года, Адам Бейнбридж принес мне новогодний подарок. Он завернул в салфетку небольшой кусочек окорока.
– Еще кое-что, – сказал он, когда я поблагодарила его. – Сначала я зашел на ферму к Милбернам – вручить подарок. Понимаешь, Джон Милберн долгие годы снабжает нас мясом, и отец отправил меня отнести ему в знак нашей признательности перед Новым годом, – Адам помедлил, как будто это поручение вызывало у него неприязнь. Он знает, подумала я. Знает, как Джон обходится с Грейс.
– Джон был в поле, так что открыла госпожа Милберн. Грейс. Она спросила, планирую ли я сегодня еще кому-нибудь отнести подарок. И я ответил, что дальше подойду с подарком к тебе, за заботу о моем дедушке перед тем, как он ушел от нас в этом году. И она попросила меня передать тебе это.
Он вложил мне в руки сверток. Я не стала открывать его тут же и притворилась, что подарок вызвал у меня удивление, – ведь, насколько знали жители деревни, Грейс за семь лет не сказала мне даже доброго слова.
Он чуть помедлил, как будто хотел меня кое о чем спросить, но передумал.
– Что ж, с Новым годом, Альта, – сказал он. – Благослови тебя Господь.
Он прикоснулся к шапке и ушел.
Я смотрела ему вслед, пока он не исчез, а затем пошла в дом. Заперев за собой дверь, я тут же развернула сверток. Это был ароматный золотистый шар: я догадалась, что это апельсин. Я только слышала, как о них говорили, что это очень редкий и вкусный фрукт. Дорогой подарок. Его запах проникал в мои ноздри, смешиваясь с другим, более древесным ароматом. Гвоздика. Я потянула за веточку, чувствуя пальцами ее рельеф. Я обнаружила, что это была не просто палочка гвоздики, а фигурка, собранная из нескольких палочек и бечевки. Она выглядела довольно грубо, было видно, что ее сделали наспех, но все же я смогла понять замысел. Это была фигурка женщины с намотанной вокруг талии бечевкой. Ребенок.
Грейс снова была беременна. И она просила о помощи.
Той ночью мне снова снилась мама, на смертном одре. Черты ее лица расплывались, а бледные губы едва шевелились, когда она говорила.
– Альта, – сказала она, – помни о своем обещании… ты не можешь нарушить обещание… это опасно. Ты должна скрывать свой дар…
Я проснулась будто от толчка, и сон испарился. Я прогнала воспоминания о маме из головы. И тут я услышала снова. Тот звук, что, видимо, разбудил меня. Крик, взломавший тишину. Ворона. Я выглянула в окно. Ночь только-только начала покидать долину. Время пришло.
Я быстро оделась. В зеркале мои волосы блестели, как вороново крыло. С черным плащом на плечах я выглядела такой же черной и полной сил, будто сама была вороной.
49Вайолет
В замке повернулся ключ. Вайолет поспешно натянула на себя ночную рубашку, качаясь от слабости. Села обратно. Тьма все еще была там, на краю зрения. Она подумала, что, возможно, было бы легче просто уступить ей. Позволить ей забрать Вайолет, прежде чем это сделают Отец и доктор Рэдклифф.
Скрип входной двери, врывающийся в коттедж ветер. Голос Отца, перекрывший завывания бури.
– Грэм? Что ты здесь делаешь?
– Отец… Позволь объяснить…
– Где девочка? – Вайолет узнала холодный, бездушный голос доктора Рэдклиффа.
Они вошли в комнату, на их пальто блестел дождь. Вайолет посмотрела на пол с розовыми разводами от ее крови.
– Она потеряла ребенка, – тихо сказал Грэм.
Отец не спросил его, откуда он узнал о ребенке. Вайолет почувствовала, что он смотрит на нее, и подняла глаза. В его взгляде не было ни сочувствия, ни беспокойства. Рот кривился от отвращения.
– Мне нужно осмотреть ее, – сказал доктор Рэдклифф. – Уведите ее в спальню и уложите на кровать.
Грэм положил руку Вайолет себе на плечи и поднял ее на ноги. Ни Отец, ни доктор не шевельнулись, чтобы помочь. Вайолет закрыла глаза и представила, что она на своем буке, подставляет лицо летнему ветерку. Маленькое окошко в спальне то и дело освещалось вспышками молний, воздух потрескивал от электричества. Гроза. Няня Меткалф обычно говорила, что это Господь двигает мебель. Няня Меткалф. Вайолет знала, что ей было бы стыдно. Возможно, Господу тоже. Она совершила грех.
После того как ее уложили на кровать, доктор Рэдклифф попросил Грэма и Отца отвернуться, а потом поднял подол сорочки. Его ноздри трепетали от запаха крови. Этот запах, сладкий, с привкусом железа, пропитал воздух. Посмотрев вниз, Вайолет увидела на бедрах кровяные разводы, будто кольца на спиле дерева. Неожиданно она почувствовала себя очень старой, как будто прожила сотню лет, а не шестнадцать.
– Можешь объяснить мне, что случилось? – спросил доктор Рэдклифф. До этого вопроса он, как и ее Отец, не обращался к ней напрямую.
– С утра я почувствовала спазмы, – сказала она. – Похожие на те, что бывали во время ежемесячного проклятия, но сильнее…
– Я нашел ее, как раз когда все началось, – вмешался Грэм, по-прежнему глядя в стену. – Почти сразу после того, как я пришел, у нее началось кровотечение. И потом, с кровью… это…
– Ребенок, – сказал доктор Рэдклифф.
– Да, ребенок… он вышел… было так много крови… – Грэма чуть не стошнило, и Вайолет поняла, что он тоже думает об этом окровавленном комке плоти. Спора, гниль.
Вайолет почувствовала, что слезы застилают глаза, так что лицо доктора Рэдклиффа совершенно расплылось.
– Все так и случилось? – спросил он ее. – Ты ничего не делала, чтобы вызвать выкидыш? Ничего не принимала?
– Нет, – тихо сказала Вайолет; щеки намокли от слез. Темнота подступила снова, и Вайолет опрокинулась в нее; воздух устремился навстречу. Сквозь падение до нее доносились фрагменты беседы.
– Она потеряла много крови, – говорил доктор Рэдклифф. – Ей нужна по меньшей мере неделя постельного режима. И много жидкости.
– Вы уверены, доктор? – спросил Отец. – Вы точно уверены, что она не вызвала это сама?
– Нет, – сказал доктор Рэдклифф. – Мы знаем это только с ее слов. И со слов мальчика.
Теперь она уже летела, ветер свистел, обдувая кожу. Вайолет погрузилась в сон.
Когда она проснулась, Грэм сидел напротив и глядел на нее. Все было тихо и мирно. Свеча прогорела до основания. Она слышала, как жужжат мухи, пролетая мимо окна.
– Они ушли, – сообщил Грэм, увидев, что она проснулась. – Еще вчера вечером. Ты проспала все это время. Отец сказал, что я могу остаться с тобой. Полагаю, в присутствии доктора он был вынужден поддерживать видимость приличий.
Вайолет села. Тело казалось совершенно пустым и невесомым.
– Они вернутся через неделю, проверить, как ты поправляешься. Отец написал Фредерику. Полагаю, свадьбы не будет.
И снова ее охватило облегчение. Запела горихвостка, и Вайолет улыбнулась. Это был прекрасный звук.
– Я не думаю, что Отец нам поверил, – сказал Грэм.
Вайолет кивнула.
– Это неважно, – сказала она. – Главное, чтобы поверил доктор Рэдклифф.
– Полагаю, ты права, – сказал Грэм. – Отец вряд ли пойдет в полицию по своей воле. Такой был бы скандал.
Они помолчали. Вайолет смотрела на пляшущего по стене солнечного зайчика.
– Вайолет, ты знаешь, что это за место?
– Да. Это дом нашей мамы, – ответила Вайолет. – Ее звали Элизабет. Элизабет Вейворд.
Грэм молчал. Вайолет не сразу догадалась, что он плачет, спрятав лицо в ладонях; сгорбленные плечи мелко тряслись. Она не видела, чтобы он плакал, с тех пор как его отправили в пансион, столько лет назад.
– Грэм?
– Я думал… – он глубоко вдохнул, выравнивая дыхание. – Я думал, ты тоже умрешь. Как она. Наша… наша мама.
Они никогда раньше про нее не говорили.
– Ты поэтому меня ненавидишь, так ведь? – теперь Грэм поднял лицо и смотрел на нее. Бледная кожа блестела от слез. – Потому что я… я убил ее.
– Ты о чем?
– Она умерла, рожая меня.
– Нет.
– Не надо, Вайолет. Я знаю. Отец сказал мне много лет назад.
– Он солгал, – сказала она. И рассказала ему правду – от том, что Отец и доктор Рэдклифф сделали с их матерью. О бабушке, которая пыталась увидеться с ними – бабушке, которую они даже не знали.
– Поэтому даже не думай, что это твоя вина, – сказала она, закончив рассказ. – И даже не думай, что я тебя ненавижу. Ты мой брат. Мы – семья.
Во время своего рассказа она держалась за ожерелье. Медальон нагрелся под ее пальцами. Она чувствовала себя сильнее, зная, что внутри спрятан ключик. Она размышляла, стоит ли рассказать ему остальное: о рукописи Альты, запертой в ящике. В конце концов, Грэм тоже был Вейвордом.
Но еще Грэм был – или скоро станет – мужчиной. Хорошим человеком, но все же мужчиной. И она знала, что это будет неправильно.
– Откуда ты узнала о том, как использовать… что это было?
– Пижма, – она помедлила. – Просто прочитала где-то об этом.
Эту неделю Грэм оставался с ней. Он помог починить задвижку на окне в спальне, и теперь по ночам она могла дышать свежим воздухом. Вместе они отскребли от крови пол на кухне, и дерево вернуло благородный коричневый оттенок. Коттедж выглядел как новенький.
В саду обнаружилась грядка с морковью, заросшая дремликом, правда, несчастная морковь была бледная и непохожая на привычную. Еще был ревень: она аккуратно вынимала стебли из почвы, стараясь не побеспокоить живущих в ней червяков.
Они ели морковь с принесенными Отцом яйцами. Теперь, когда споры не было в ее теле, ее больше не выворачивало от их вида.
Грэм нашел на чердаке заржавевший топор. Он порубил на дрова ветки, которые нападали за время бури.
– Чтобы зимой тебе было тепло, – сказал он. Они оба знали, что она никогда больше не вернется в Ортон-холл. Не после всего, что случилось.
Грэм нашел подходящие куск