Я ухожу прочь, ощущая на себе его пронзительный взгляд.
Когда я присоединяюсь к остальным, отец спрашивает:
– Кто это был?
– Один коп.
– Чего он хотел?
– Поделиться своими подозрениями о том, что наша семья, возможно, в какой-то степени замешана в незаконной деятельности. Похоже, в полиции такое не одобряют.
Отец не разделяет моего веселья. Он хмурится, и его кустистые седые брови сходятся вместе над широким носом.
– Прошлой ночью что-то случилось? – требовательно спрашивает он.
Черт, он хуже, чем Аида.
Они как две ищейки, способные учуять малейшую слабость.
– Нет, – не моргнув и глазом, лгу я.
– Выясни, кто он и чего хочет на самом деле, – велит мне отец.
– Выясню.
После этого мы возвращаемся к обсуждению собственности сталелитейного завода. Фергус Гриффин признается, что и сам уже какое-то время назад положил на нее глаз.
– Это потребует баснословных вложений. И придется потрясти всех, с кого нам причитается, – говорит он.
– Будь я мэром, проблем бы не возникло, – говорит Кэллам.
– Через восемь месяцев Уильямс собирается переизбираться, – отмечает papa.
– Сложно противостоять действующему мэру, – добавляет Фергус.
– Но не невозможно, – отвечает Аида.
– Я всего год как олдермен. – Кэллам складывает руки домиком. – Это большой скачок.
– Кампания обойдется дорого, – хмурится Фергус. – Русские обчистили наши запасы наличных.
– Мы тоже ограничены в финансах. Башня на Оук-стрит обошлась нам недешево. И она не окупится, пока все помещения не будут сданы в аренду, – говорит papa.
– Возможно, нам стоит подключить третью сторону, – предлагает Фергус.
– «Братерство»? – спрашивает Кэллам.
Фергуса передергивает. Он до сих пор не свыкся с мыслью, что Миколай Вильк, глава «Братерства», похитил и взял в жены его младшую дочь.
– Возможно, – сухо отвечает ирландец.
– Мы рассмотрим все варианты, – говорит papa.
Встреча быстро завершается.
Когда я везу отца домой, он говорит:
– Посвяти своего брата во все, что мы обсуждали.
Данте занимается всеми теми проектами, что уже запущены, пока мы планируем, как добавить ему еще больше работы.
Я кратко перескажу встречу брату. И затем спрошу, что он думает по поводу моей идеи, как нам раздобыть средства.
Мне не нужны другие инвесторы. Если мы хотим больше денег, можно получить их старым-добрым способом – украсть.
Как напомнил мне тот коп, мы все-таки гангстеры.
Камилла
Утром я просыпаюсь пораньше, чтобы успеть сделать как можно больше работы, прежде чем отправиться исполнять свои новые обязанности ублюдочного драгдилера.
Меня это так злит, что я едва могу сконцентрироваться. Я меняю кислородный датчик в старом «Шевроле», и на это уходит в два раза больше времени, чем обычно.
Папа до сих пор спит. Беспокойство о его здоровье добавляет еще больше стресса в мою и без того нелегкую жизнь. Так что, если в ближайшее время он не взбодрится, я собственноручно потащу его в клинику. Если придется, закину на плечо, как тот придурок Неро.
Надо полагать, он действительно спас меня от штрафа, а то и чего похуже.
Но затем парню, разумеется, надо было заморочить мне голову. От Неро поблажек не жди. У него всегда есть вторая сторона медали.
Я знаю его много лет, хоть и не близко. Но достаточно, чтобы понимать, что влюбиться в Неро Гало – это самое идиотское, что только можно придумать. Гиблое дело.
Да, он прекрасен. Да, он пахнет чистым сексом и грехом. Да, порой, если ему ударит в голову, он может чутка прийти на помощь.
Но он черная дыра эгоизма, с неумеренным аппетитом поглощающая женское внимание, ничего и никогда не давая взамен.
Мне это не нужно. Я и сама неплохо разрушаю собственное будущее.
Черт, мне же еще надо забрать свою тачку. Значит, мне предстоит либо дорогущая поездка на такси, либо длиннющее путешествие на общественном транспорте.
Я заканчиваю с «Шевроле» и могу выдвигаться. Я снимаю спецовку, хотя с удовольствием осталась бы в рабочей форме – так мне комфортнее всего. Но я хочу, чтобы Ливай воспринимал меня всерьез. Мне нужно накопать на него компромата, иначе Шульц никогда не оставит меня в покое.
Я еду на метро, затем на автобусе, а потом прохожу еще пару кварталов пешком, чтобы добраться до Уокер-драйв. Моя машина на месте и даже не разобрана, и, к счастью, стоит в тени, так что у нее было время остыть. Когда я поворачиваю ключ в зажигании, двигатель немного тарахтит, но затем заводится. Мотор работает не слишком плавно, но до Ливая я доберусь.
Я осторожно трогаюсь с места и, удостоверившись, что двигатель не собирается взрываться, увеличиваю скорость, направляясь к викторианскому особняку в упадке, который Ливай зовет своим домом.
При свете дня он выглядит еще более плачевно. На лужайке разбросан мусор и пустые пивные банки, тут же валяется перевернутый диван и висит гамак, в котором кто-то спит. Смена сезонов и таянье льда не пощадили ступени, которые теперь больше похожи на отлогую горку. Краска на дереве облупилась настолько, что напоминает отслаивающуюся кожу.
Забравшись на крыльцо, я энергично стучу в дверь. Долгое время ничего не происходит, а затем дверь открывает огромный полинезиец.
– Что надо? – приветствует он меня.
– Я к Ливаю, – говорю я.
С минуту он молча таращится на меня, а затем потесняется в дверях, давая мне возможность прошмыгнуть.
Внутри витает аромат, который бывает, когда куча людей спит в одном месте и не меняет постельное белье. В гостиной Ливая насчитывается по меньшей мере пять человек различной степени бессознательности. Они располагаются на старой пыльной мебели, которую его бабушка, должно быть, купила в семидесятых годах, – длинных низких диванах, а также откидных креслах горчичного и багрового оттенков.
Журнальные столики заставлены пивными бутылками, пепельницами и причиндалами для употребления наркотиков. Включен телик, но никто не обращает на него внимания.
Сам Ливай сидит, закинув ноги в мохнатых тапках, похожих на медвежьи лапы, на кофейный столик, и курит косяк. На нем распахнутый халат, демонстрирующий обнаженную грудь, и полосатые боксерские шорты.
– Новенькая! – объявляет он. – Народ, это Камилла. Камилла, это народ.
Неплохо бы узнать их настоящие имена. Вряд ли Шульц будет впечатлен «народом».
Я киваю тем, кто предпринял усилие посмотреть в мою сторону.
Ливай делает большую затяжку. Его глаза уже выглядят воспаленными и остекленевшими.
– Вот, – говорю я, швыряя ему пачку купюр – все, что я заработала вчера в гонках. – Это за таблетки, которые были у моего брата.
Ливай кивает здоровяку-полинезийцу, тот поднимает деньги и прячет их.
– Это тебе Белла дала? – хмыкает он.
– Ее парень, – отвечаю я.
– Он ей не парень. Просто любит ее трахать, – смеется Ливай.
– Кто он?
– Гриша Лукин.
– Что это за имя такое?
– Русское, – отвечает Ливай. Его взгляд становится напряженнее. – А ты любопытная, да?
– Не особо, – пожимаю плечами я. – Просто думала, что знаю большинство жителей Олд-Тауна. Я живу здесь всю свою жизнь.
– Да, но ты никогда не выходишь из своей мастерской, – смеется Ливай. – Мне кажется, я даже ни разу не видел тебя пьяной во время учебы. Но теперь-то ты оттянешься.
Он протягивает мне косяк.
– Нет, спасибо, – говорю я.
– Это не предложение, – резко говорит он. – Садись.
Я сажусь на диван рядом с парнем, пытаясь сохранять дистанцию, но так, чтобы это не было слишком заметно. Ливай сует самокрутку мне в руку.
Я делаю малюсенькую жалкую затяжку, но даже этого мне хватает, чтобы закашляться. Густой, вонючий дым наполняет мой рот, и у меня кружится голова. Я не люблю травку. Я не люблю состояния, в которых не могу себя контролировать.
– Ну вот, – смеется Ливай. – Теперь можешь расслабиться на хрен.
Я действительно расслабляюсь – по крайней мере, физически. Я откидываюсь на подушки, чувствуя себя слегка обескураженной, и уже не так спешу поскорее убраться отсюда.
Я узнаю девушку, сидящую по другую сторону от меня. Ее зовут Эли Браун, она училась на три года старше. Брауны владеют цветочным магазином на Седжвик-стрит.
– Привет, – говорю я.
– Привет, – отвечает она.
У девушки пшеничного цвета волосы и веснушки. Она одета в кроп-топ без лифчика и мужские семейники, украшенные логотипами Супермена. Кажется, Эли еще не до конца проснулась.
После долгой паузы она говорит:
– Я тебя знаю.
– Да, – отвечаю я. – Мы учились вместе в Окмонте.
– Нет, – говорит она. – Я видела твою фотку.
Эли явно накурилась сильнее, чем я думала. Но, чтобы поддержать беседу, я спрашиваю:
– Какую фотку?
Она снова замолкает и быстро дышит. Затем отвечает:
– Ту, на которой ты ешь мороженое на пирсе.
Я каменею. У моего отца есть такое фото. Он сделал его, когда мне было четырнадцать.
– О чем ты? – спрашиваю я.
– Ага, – вздыхает девушка. – Она висела в гримерке на зеркале. Наверное, твоя мать прикрепила.
Теперь мое лицо пылает. Она говорит про «Экзотику». Должно быть, работала там танцовщицей или распорядительницей.
– А кто твоя мать? – спрашивает парень, развалившийся в кресле-груше.
– Шлюха, – фыркает другой чувак.
– Заткни пасть, – рявкаю я и пытаюсь вскочить с дивана, но Ливай опускает меня назад.
– Расслабься, – говорит он. – Польчик, не будь скотом. Мы зовем их эскортницами.
– Моя мать не была эскортницей, – гневно бросаю я. – Она просто работала танцовщицей.
– Стриптизершей, – смеется Пол. – Она научила тебя парочке движений? Тут наверху есть пилон. Почему бы тебе не показать нам, как отрывалась мамуля?
– Почему бы мне не оторвать тебе голову! – реву я, изо всех сил пытаясь подняться с заниженного дивана, обессилев от травки. Ливаю не составляет труда усадить меня обратно.