– Вы про Беллу? – надтреснутым голосом уточняю я.
– Разумеется. Про кого же еще?
– Не знала, что они встречаются. Молодцы.
Это жалкая ложь. Шульц даже качает головой оттого, как же глупо это звучит.
– Говорят, они то сходятся, то расходятся еще со времен старших классов, – продолжает коп, глядя мне прямо в глаза. – Должно быть, она настоящая тигрица в постели. Такое часто бывает с девочками, недополучившими отцовскую любовь…
– Я уже сказала, – шепчу я. – Я с ними не общаюсь.
– Точно, – медленно кивает Шульц. – Ты одиночка. Неудачница. Верно, Камилла?
Боже, как же я ненавижу его. Мужчина продолжает прижимать салфетки к моему лицу, сильно надавливая большим пальцем на рану. Нарочно делая мне больно.
– Ага, – отвечаю я. – Думаю, в этом мы с вами похожи. Учитывая, что мы ходили в одну школу, но ваше имя ни разу не всплывало в разговорах.
Я вижу, как заходили желваки у него на лице. Да уж, полицейскому такое не по нраву. Задевать других куда приятнее, чем получать самому.
– Вы, кажется, спортсмен, – продолжаю я. – Дайте угадаю – вас взяли в команду младшеклассников, но в основную вы так и не попали. Не довелось носить командную куртку школы.
– Не довелось, – тихо говорит Шульц. – Но с тех пор я получил немало наград. Упрятал за решетку разный чикагский сброд. Гребаных крыс, разносящих грязь по этому городу.
Я отвожу его руку и встаю со скамейки.
– Знаете, – говорю я. – Не все хотят быть крысами. Некоторым просто не повезло родиться в канаве.
Шульц встает следом. Полицейскому не нравится, что я возвышаюсь над ним, – это он должен смотреть на меня сверху вниз.
– Избавь меня от рассказов о твоей печальной судьбе, Камилла, – говорит он. – Ты делаешь выбор каждый день. Так же, как и все.
– Вы действительно видите героя, когда смотритесь в зеркало? – спрашиваю я.
– Меня вполне устраивает то, что я там вижу, – отвечает мужчина. – Я знаю, что ты близка с Неро. Не может быть совпадением, чтобы вы каждый раз оказывались в одно время в одном месте. Ты будешь следить за ним и докладывать мне. Больше никакой чепухи, Камилла. Это последнее предупреждение.
Он сует руки в карманы, задирая подол своей идиотской гавайской рубашки. Я вижу блеск пистолета, заткнутого за пояс. Беззвучная угроза.
– Не возвращайтесь сюда, – говорю я.
– А ты не вынуждай меня, – резко бросает он. – Здесь воняет.
Полицейский разворачивается и решительно удаляется.
Ноги подкашиваются, и я падаю обратно на скамью.
Шульц гребаный идиот.
Нет ничего такого в запахе бензина и машинного масла.
Что воняет, так это его дыхание, пробивающееся сквозь запах мяты.
Неро
Я планирую ограбление хранилища в «Альянс-банке».
Если бы я расписывал все по пунктам, набралось бы тысяч восемь позиций.
Ограбление удается или проваливается еще на стадии подготовки. Раньше наши нападения на инкассаторские машины планировал Данте. Мой брат умен. Но я умнее.
Вот именно. Я не просто смазливый пацан. Я гребаный скрытый Мориарти. Так что это ограбление будет спланировано до малейших деталей, с учетом всех вероятностей и вероятностей вероятностей. В конечном итоге я выйду из этого банка с восьмизначной суммой, не оставив позади ни единой зацепки. И, надеюсь, обойдется без стрельбы.
Я вовсе не против насилия. Наоборот, я большой фанат. Но в грабительском налете нет никакой изысканности. Не говоря уже о том, что это значительно увеличивает шансы получить пулю самому.
Я хочу ограбить Рэймонда так чисто, чтобы у него не возникло ни малейшего подозрения, кто украл деньги и куда они делись.
Для того, чтобы разработать стратегию, нужен ясный ум. Я даже бросил пить и курить и сплю теперь по восемь часов в день.
И все же… я далеко не так сосредоточен, как хотелось бы.
И причиной тому Камилла.
Я знаю эту девушку почти всю свою жизнь. Я не думал о ней вовсе, пока она не попадалась мне на глаза. Так какого же хрена ее образ всплывает у меня в голове по двадцать раз на дню?
Каждый раз, когда я сажусь изучать украденные чертежи банка или составлять список необходимого оборудования, у меня перед глазами встает лицо Камиллы.
Каждый раз, когда я беру телефон, чтобы позвонить своим будущим подельникам, я борюсь с желанием набрать ей.
Я все вспоминаю ее руки на своем лице, нежные прикосновения, которые я ощущал, приходя в сознание. Я думаю об этих огромных темных глазах, которые говорили со мной, когда она сама не произносила ни слова.
Я раньше никогда не считал Камиллу красивой.
Теперь я не понимаю, как мог быть так слеп.
Все в этой девушке очаровательно, особенно когда смотришь вблизи. Розовый цвет ее ногтей, маленькие круглые ушки, выглядывающие из-под растрепанных кудрей. Морщинка между бровей, когда Камилла хмурится. Естественное сияние ее кожи, без всех этих блесток и макияжа. Румянец на смуглых щеках. Выразительные глаза, такие темные, но такие сияющие. И иногда, лишь иногда показывающие что-то еще… Грусть. Страх. Тревогу. Или томление…
Все это можно рассмотреть лишь вблизи.
Но после этого ты уже не можешь воспринимать других девушек иначе, чем надутых пустышек. Даже вчера в банке, когда Белла была при полном параде, в платье, которое обошлось ей, вероятно, в пятизначную сумму, я мог думать лишь о том, какая же она дешевка и фальшивка на фоне Камиллы. Накрашенные ногти, высоко поднятая грудь, обесцвеченные волосы, новая блестящая сумочка размером с лист формата А4… все это было чересчур. Я хотел смотреть лишь на одинокую кудряшку, упавшую Камилле на лицо, и на движение маленькой ручки, убирающей назад волосы.
Боже, я говорю как полный псих.
Я не понимаю, что со мной творится.
Я даже не нравлюсь Камилле. С чего бы? Я вел себя как настоящая скотина по отношению к ней. Ничего личного – такой уж я уродился. Но я не из хороших парней. И не гожусь на роль бойфренда – я всегда это знал. Я эгоистичен, импульсивен, обидчив. Я маниакально преследую желаемое, но разочаровываюсь в ту же секунду, как получаю его.
Сомневаюсь, что люди способны меняться. И быть другим я не умею.
И все же…
Впервые в жизни я хотел бы измениться.
Когда мы лежали рядом и целовались, я на секунду почувствовал себя по-настоящему счастливым. Почувствовал связь между нами. Почувствовал, как мы слегка приоткрыли наши панцири, не опасаясь удара в самое уязвимое место.
Но магия закончилась, и теперь я не знаю, как вернуться в то состояние, потому что не понимаю даже, как все случилось.
Я снова беру телефон и ищу номер Камиллы. Мне дал его Мейсон, а он спросил Патришу.
Я мог бы набрать ей. Мог бы пригласить на свидание.
Но представив себя с ней за столом, я тут же вспомнил о своем идиотском ланче с Беллой. Это было отвратительно. Сплошное притворство.
Нахмурившись, я опускаю телефон.
В столовую входит Данте. Мои бумаги разложены по всей поверхности древнего дубового стола. Мы больше за ним не едим. Раньше, когда Аида и Себ жили с нами, мы частенько собирались за семейными ужинами. Теперь мы едим в основном за маленьким кухонным столом, чтобы не гонять далеко Грету с подносами. Большую часть времени мы даже не пересекаемся – экономка просто не дает еде остывать на плите.
Я слегка скучаю по этим семейным ужинам. Думаю, последний раз мы все вместе собирались за столом в ночь, когда Несса Гриффин справляла свой день рождения. Мы ели на веранде, увитой виноградной лозой, и смотрели на фейерверк, взмывающий над бухтой.
Та ночь изменила многое. Аида захотела вломиться на вечеринку Гриффинов. Я поддержал. Мы понятия не имели, какая цепь событий последует за этим порывом: спортивная звезда Себа закатилась, Аида вышла замуж против своей воли, а мы заключили союз с Гриффинами и объявили войну «Братерству».
Не то чтобы я хотел повернуть время вспять. Но порой хотелось бы знать, какой момент изменит твою жизнь навсегда. Мне жаль, что я не наслаждался тем ужином подольше и так спешил выйти из-за стола.
– Что это значит? – спрашивает Данте своим утробным голосом.
Брат только вернулся с пробежки, и с него ручьем стекает пот.
Он был детиной уже в свои шестнадцать и с тех пор становился только больше. Думаю, львиную часть службы в Ираке брат провел в качалке. Домой Данте вернулся размером с половину взрослого быка. Теперь он не уступает в габаритах крупному медведю.
Я постоянно слышу, как он кряхтит и пыжится в подвале нашего дома, – там у нас хранится древний набор ржавых штанг. Данте надевает себе на шею пару гигантских цепей и затем отжимается, подтягивается и приседает до тех пор, пока его мышцы не начинают выпирать в тех местах, где у людей вообще не должно быть мышц.
– Ты похож на выжатый лимон. Лучше бы нашел себе девушку, – говорю ему я.
– Кто бы говорил, – отвечает Данте. – У меня она хотя бы была.
О да. Только мы о ней не говорим. Если, конечно, не хотим, чтобы Данте оторвал смельчаку руку и скормил ему же.
– У меня была куча девушек, – говорю я. – На часок-другой.
Данте хмыкает.
– Mama бы не оценила твои манеры, – отвечает он.
Теперь моя очередь напрягаться. Это та женщина, о которой не хочу говорить я.
– Мы не знаем, что бы она оценила, – говорю я. – Потому что ее здесь нет.
Данте молча смотрит на меня, раздумывая, стоит ли что-то добавить. Но решает вернуться к разложенным бумагам.
– Это что, хранилище? – спрашивает он, указывая на верхний чертеж.
– Разумеется.
– Зачем тебе схема хранилища?
– Сегодня день очевидных вопросов? – спрашиваю я.
Данте издает протяжный вздох. Так как его легкие объемом с кузнечные меха, пару листов сдувает со стола.
– Papa знает об этом?
– Нет. Доктор Бернелли говорит, что ему вреден стресс. Так что я расскажу уже после.
В данный момент отец играет в гольф с Анджело Марино, главой второй крупнейшей итальянской семьи в Чикаго.