Спасибо, коллеги. Ночь – самое доброе время суток, потому что все спят, и можно не притворяться. А ночь может быть всегда, нужно просто закрыть шторы и открыть коньяк. Допустим, был еще коньяк за еще одну тысячу, но тогда где еще пять? Кажется, я все понял. Тогда, в новогоднюю ночь, я потратил не десять, а пять тысяч, а вторые пять я отдал мошенникам из агентства знакомств, в котором не было девушек для знакомств. Но тогда где я взял еще пять, ведь мошенникам я точно отдал десять? Нет, я опять ничего не понял. Зато я понял кое-что поважнее: порно без мужиков – это мой ответ знакомствам без девушек.
Вам кажется, что я протестую? Да нет, я молча и даже с радостью принимаю ваш непонятный мир, просто иногда я устаю бесконечно от необходимости притворяться и врать, чтобы ходить за едой в магазины с бухлом, и тогда мне нужно немного побыть одному. Сходить за бухлом в магазины с едой, закрыть шторы, выключить свет и сидеть, просто сидеть, в темноте, одному, с милфами и машинами. Про порно с машинами вы не знали, дипсоманию я объяснил, но что такое дромомания, вы же в курсе? Это когда человека тянет уйти из дома и бродить где-то без цели и смысла. У меня если есть какая-то мания, то противоположная: я иногда так сильно не хочу выходить из дома, что кажется, что из-за этого ко мне приедет полиция. Полиция же не приезжает просто так, а только если есть общественная опасность: например, человек, как нам кажется, заболел ковидом, или не хочет выходить из дома, не хочет никуда идти, никуда ехать, ни с кем разговаривать. Смотрит на мир в глазок, и мир ему непонятен.
Звонят и просят прийти. Я говорю, что не смогу сейчас прийти. Они не понимают, начинают доказывать, что нужно прийти. Я объясняю: я не смогу сейчас прийти. Я не смогу сейчас прийти. Я не смогу сейчас прийти. Нужно много-много раз повторить, чтобы поняли. Тогда, возможно, отстанут.
У меня же все получается с третьего раза. Соню только жалко, что из-за меня у нее теперь тоже так. Тогда, в сентябре, я закрыл шторы и выключил свет не из-за того, что случилось. Я просто устал от этих бесконечных уральских дорог. Соня меня простила, потому что во второй раз я уже был с ней в больнице и подкладывал ей конфеты, халву в шоколаде, и она удивлялась, что они не кончаются, и непонятно было со стороны, кто к кому приехал в больницу. Через пять лет я вижу себя тем, кто качает коляску, платит за домик и пишет нормальный, понятный роман, как у Льва Николаевича. Про Ясную Поляну напомните, потом расскажу, про нее надо отдельно и долго рассказывать.
Соня как я, только лучше: она тоже всех раздражает, но как-то умеет оборачивать это на пользу себе. Я смотрю на это ее волшебство и радуюсь. Соня же фея не только справедливости, но и колясок, домиков и романов. С ней люди перестали выгонять меня, когда я их раздражаю, потому что они наконец поняли, что ничего плохого я никому не делаю, и отстали. Я просто иногда устаю притворяться и врать. Я просто совру, я просто совру. Люди могут что-то, чего ты не можешь. Я зато умею разговаривать сам с собой и могу давать интервью себе же. Я учился этому с самого первого класса и, пожалуй, достиг в этом некоторых высот. Пусть это прозвучит немного нескромно. Пусть это прозвучит, а потом давайте послушаем тишину.
21:55 Дромомания
– Иван, просыпайся. Да вставай ты!
– Что случилось?!
– Много всего. Но ты все проспал.
– Что??? Где мы?
– Мы опять в лесу.
– Так мы же и были в лесу?
– Да, но у нас был костер, палатка и немного еды. А теперь опять ничего нет. И мы опять заблудились.
– Мы же и так…
– Ты можешь встать со снега? Замерзнешь же.
– Кажется, я незаметно допил коньяк и уснул. Прости!
– Да ладно, проехали.
– А почему ты не злишься?
– Потому что, кажется, то, что ты ушел с коньяком, нас спасло.
– От чего?!
– Это главный, как ты говоришь, вопрос – от чего…
– Ничего не понимаю…
– Мы пошли собирать дрова. У тебя был коньяк. В какой-то момент я понял, что не слышу тебя. Пошел искать, долго искал и нашел тебя здесь. А потом услышал вертолет.
– Это же были спасатели!!!
– Нет.
– А кто?!
– Не знаю.
– Военные?
– Нет. Они опять были в белых накидках. То есть, я не знаю, «опять» ли, и «они» ли.
– Блин…
– Да. Я все хорошо слышал и, кажется, даже видел. Хотя как я мог видеть? – я, пока искал тебя, ушел далеко от нашего лагеря. Но я все равно видел через кусты: прилетел вертолет, из него вышли люди в белых накидках и в респираторах.
– Блин…
– Да.
– А те тоже были в респираторах, ты не помнишь?
– Кто «те»?
– Которые были в начале!
– В начале была полиция, ты же сам говорил.
– Это не могла быть полиция.
– А это не могли быть спасатели. Тебе неинтересно, что было дальше?
– Они увидели, что нас нет, и стали искать?
– Да. Но найти нас они не смогли, потому что мы заблудились. Палатку они сожгли, а костер, наоборот, потушили.
– И улетели?
– И улетели.
– Ну, слава богу. Нам опять повезло. Пойдем посмотрим.
– На что?!
– На то, что осталось.
– Там ничего не осталось. И мы уже далеко от того места.
– Тогда откуда ты знаешь? Как ты мог это видеть?
– Я уже не уверен, что я это видел. Но я точно слышал вертолет.
– Мало ли вертолетов над Уралом летает.
– Каким Уралом?!
– Бесконечным.
– Ты напугал меня своими белыми тенями, и может, мне вообще все привиделось. А потом ты ушел в темноту с коньяком. Почему ты ушел в темноту с коньяком?
– Потому что я что-то почувствовал, нехорошее. Но если бы я стал тебе объяснять, ты не поверил бы. Но я знал, что ты будешь меня искать, если я заблужусь отдельно от тебя. В общем, непонятная интуиция опять завела меня непонятно куда, но отвела нас от чего-то еще более непонятного…
– Да ладно?
– Я дозвонился до кого-то, это я помню точно, и звучало все вроде нормально. Что пришлют вертолет и спасут нас. Но потом я почувствовал страх и тревогу.
– Да ладно?! А до этого что ты чувствовал?
– У меня странная интуиция, которая работает редко и странно! Но работает же? Ты же сам говоришь, что это спасло нас!
– Да, но от чего?
– От тюрьмы.
– Не думаю… Возможно, от чего-то похуже.
– Что может быть хуже тюрьмы?
– Например, то, что мы заблудились даже относительно того, как мы заблудились до этого.
– Но все-таки это свобода.
– Да, но мы отъезжали от МГУ в летних сумерках. Потом на Лосе настал осенний вечер. А теперь мы где-то, как ты говоришь, на Урале, и сейчас зимняя ночь!!! То есть день, но все равно ночь, потому что зима!
– Это не так страшно, как кажется, потому что логично, а значит, не абсурдно, а значит, не страшно…
– Да ладно???
– Значит, скоро будет весеннее утро. Я его уже потихоньку чувствую, хотя его пока еще нет. Пойдем посмотрим, что осталось от нашего лагеря.
– Ничего не осталось.
– И коньяка тоже… Слушай, я, кажется, все понял.
– Что ты понял?
– Всё! Пока мы тут бродим, там же у них много всего произошло, правильно?
– У кого «у них»?
– У тех, кто остался.
– А мы кто?
– Мы теперь странники, божьи люди.
– Я уже не человек, я зверь!
– Вот. Самое страшное – не белые тени, а зверь в человеке. Хотя, может быть, белые тени это и есть зверь в человеке. И мы не заблудились. Мы спрятались. У меня есть теория.
– Какая?!
– Шаткая, как всегда. Все-таки, почему ты игнорируешь главный вопрос: почему мы всю дорогу находим закладки с бухлом?
– Мы не находим. Их.
– А где мы берем коньяк?
– У тебя с собой запас на всю дорогу был.
– Да, это очень страшный вопрос, но у меня созрел на него ответ. Пока мы тут бродим и прячемся, у них там много всего произошло того, чего не может произойти, правильно?
– Допустим.
– Во-от. И вот среди прочего запретили бухло. Теперь за него сажают в тюрьму. А черный рынок уже подсуетился. И мы находим чужие закладки. С одной стороны, нехорошо брать чужое. Но с другой стороны, мы же за этим и ехали.
– Мы не за этим ехали!
– Хочешь, докажу? Видишь, кора поцарапанная. И снега под деревом меньше, как будто утоптано и сверху опять присыпано. И вот смотри. Пожалуйста. Блин, да опять этот «Коктебе́ль», сколько можно…
– «Кокте́бель». И что теперь делать-то?
– Возвращаться назад. Ну делай опять лицо, я же тоже боюсь. Назад – это не вперед. Тихо… Вперед – это дальше на восток, уже в сторону моего дома. Но туда я пока не готов, я еще не созрел. Может быть, лет через пять мы туда съездим нормально с Соней втроем, и я напишу нормальный, понятный роман о детстве и доме. Лёнич, ну не садись на снег, сам же говоришь, замерзнешь! Сейчас надо идти обратно, к своему дому, на запад, в Москву.
– Как туда идти?
– Идти нужно туда, где светлее.
– Туда?
– Нет, не туда, там ничего не осталось, там пепелище и белые тени, их не видно в снегу, но мы же знаем, что они еще там. Давай глотнем коньяка и прислушаемся к своим ощущениям. И пойдем, куда они нам подскажут.
– Ты думаешь, правда запретили бухло?
– Почему нет?
– Значит, то, за чем мы шли изначально, разрешили?
– У тебя странная, конечно, логика. Еще говорят, что я наивный. То запретили еще сильнее. Но благодаря этому мы здесь. То есть, не там.
– Ладно, пошли. Дай коньяка. Холодный коньяк – отвратительно…
– А мне кажется, пикантно. Я тебе рассказывал про лудоманию?
– Нет.
– Но и не надо, мне повезло, что ее у меня нет. Есть еще дромомания, мания бомжевания, но ее у меня тоже нет. Хотя то, чем мы с тобой тут занимаемся, очень похоже на это. Зато у меня есть дипсомания, и это сложный вопрос – есть она вообще или нет, но у меня она точно есть.
– Это когда человек в целом не алкоголик, но иногда прячется ото всех с бухлом?
– Да! И как бы проговаривает свои страхи в диалоге с бухлом! Откуда ты знаешь?!