Прямое сходство ряда моментов в двух исповедях — последний знак генетического родства героев поэмы и романа в стихах. Продолжение параллелей невозможно: исповедь Пленника — кульминационный финал, за которым следует быстрая развязка, и это типично для романтической поэмы. Вопрос: «Что сталось с Пленником потом?» — сугубо умозрительный, это не предмет повествования (в поэме нет опоры и для читательского прогноза). Развитие Онегина продолжается — и идет непроторенными путями. Нет полного совпадения и в основах исповедей. Оба героя отравлены первыми уроками любви-сладострастья. Но Пленник не может вырваться из тесных рамок этого опыта, воспоминаниями героя повелевает «тайный призрак» — и добивает его душу окончательно. Тяжким оказывается груз первого опыта и для Онегина, но герой предстает более жизнестойким, его душа не очерствела окончательно, не потеряла способности к возрождению. Исповедь Пленника сбивчива и мало объясняет импульсы его поведения. Исповедь Онегина психологически мотивирована. Кроме того, сам внутренний мир Онегина неизмеримо более широк, кроме интересов любви он вбирает в себя и иные ценности.
Зато Пушкин уже в первой главе делает попытку обрисовать характер сложный, неоднозначный. И если романтическая «загадочность» является компонентом этого характера, то для изображения Онегина (в отличие от романтического Пленника) это не доминанта. Сопоставим две сцены, в романе находящиеся в близком соседстве. Вот Онегин вместе с поэтом погружен в воспоминания: оба «чувствительны». Вскоре герой попадет в деревню и отнесется к ней весьма прозаически. Все-таки есть основание воспринимать данную подвижку не столько как противоречие, сколько как пусть еще не вполне органично явленное многообразие души, что можно рассматривать как важный аванс именно реалистического изображения героя. Такая тенденция в последующем повествовании будет крепнуть, что и позволяет воспринимать роман флагманом реализма.
Для понимания Онегина становится важным не столько событийный ряд его жизни, сколько содержание его внутреннего мира; возникает необходимость продолжить установление этапов его духовной эволюции.
На переходе к «деревенским» главам «Евгения Онегина» весьма существенно изменяется сама повествовательная манера Пушкина. Меняется художественное пространство. В первой главе оно постоянно ограничено — сетками городских улиц и набережных, интерьерами кабинета, ресторана, театра, дворцовых зал. Теперь пространство раздвигается безмерно: пред нашими глазами раздолье лесов, полей и дорог. Меняется сам ракурс восприятия. Раньше мы постоянно видели крупным планом героя и то, что его окружает. Конечно, и тогда точка зрения была подвижной. «Онегин полетел к театру…» Хоть герой движется стремительно, но мысль поэта вообще неудержима. Пока Онегин доберется («долетит»!) до театра, мы вместе с поэтом уже оказываемся там и до появления героя успеваем выслушать взволнованный авторский монолог о театре, и погрузиться в атмосферу ожидания театрального действа, и увидеть волшебный танец Истоминой. Лишь после этого явится (долетит) Онегин: мы будем наблюдать героя и вместе с тем то, что только что видели глазами поэта, продолжаем видеть — глазами героя. «Сопереживательный» ракурс не исчезнет в «деревенских» главах, но он потеснится в масштабах своего применения, уступая место контрастному, «эпическому» ракурсу восприятия.
Обращение к широкому, раздольному пространству вносит коррективы в движение времени. Летят годы и в первой главе: на наших глазах резвый и милый ребенок превращается в юношу, начинающего самостоятельную светскую жизнь, заканчиваются жизненные пути его отца и дяди. Но ход лет фактически не заметен; для движения времени первой главы более существен суточный звон онегинского брегета. Понятно, что дней, подобных описанному, было много, и все-таки удельный вес одного дня онегинской жизни в первой главе исключителен. В «деревенских» главах продолжает развертываться последовательное повествовательное время, синхронизированное с естественным хронологическим актом жизни героев, но счет времени разнообразнее. Поэт не отказывается от суточного измерения, поскольку оно входит в естественный цикл (причем не упускает случая поиронизировать над брегетом).
Люблю я час
Определять обедом, чаем
И ужином. Мы время знаем
В деревне без больших сует:
Желудок — верный наш брегет…
Но поступательный ход времени здесь ощутимее. Суточный ритм органично переходит в ритм времен года. Полет времени воспринимается стремительным. В сущности, при описании быта Лариных дается описание их дня, в параллель описанию дня Онегина, но сходство практически незаметно, важнее становится различие: ларинские дни нечувствительно мелькают, и акцент переносится именно на динамику и повторяемость. Чай, ужин, сон; потужить, позлословить, посмеяться с соседями; блины на масленице, посты, ежедневный квас, качели, хоровод, молебен; вся жизнь, как размеренные качели.
Но повествование регулярно отмечает завихрения циклического времени, где счет отнюдь не на сутки и даже не на года:
Увы! на жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной воле провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им вослед идут…
С какой космической высоты надо обозревать происходящее, чтобы мгновениям уподоблялись жизни поколений!
Вторая глава раздвигает круг героев: в повествование входят Ленский и Ларины, в том числе Татьяна. «Линия Онегина отделяется от линии автора-поэта, возрастает роль эпического начала произведения»[78]. Образ Онегина оттесняется и новыми героями: в плане-оглавлении (1830) вторая глава названа (в честь Ленского) «Поэт», третья (в честь Татьяны) — «Барышня».
Примечательное явление: Ленский и Татьяна — герои с характерным романтическим мировосприятием. Не очередной ли парадокс: для реалистического произведения — не слишком ли много романтиков? Но, во-первых, реалистическому изображению подвластно все, что встречается в жизни, а романтический стиль поведения знаков не только для литературных героев, он бытует в жизни, во-вторых, романтики не на одно лицо, каждый индивидуален.
К слову, отметим такую деталь. Когда на возвратном пути после визита к Лариным Онегин, обмолвившись, спросил: «Скажи: которая Татьяна?» (надо было спросить, которая Ольга или, в своей стилистике, Филлида: он же ее ездил посмотреть), Ленский озадачен: «Да та…» Тут смысл: нашел о ком спрашивать. Это значит, что Татьяна в его сознании не живет, он ее совсем не замечает. А Татьяна в сознании своем жениха сестры уже полагает братом. Ладно, спишем на любовь: влюбленный возле своей Оленьки в упор никого не видит. Все равно: просто Татьяна душой добрее.
А почему бы Ленскому не дружить с Татьяной: пусть они не успели породниться, но ведь они — «родня» душой, оба — романтики!
Дружба не состоялась, наверное, потому, что сам романтизм разнообразен, многогранен (иначе зачем бы Пушкину понадобилось удваивать тип романтика?).
И Ленский и Татьяна — оба книжники. Конечно, Ленский ориентирован на немецкую философскую литературу (он «с душою прямо геттингенской» и «поклонник Канта»), а Татьяна — на французские сентиментальные книги; эту-то разницу, признавая ее, можно не преувеличивать; в конце концов, и Ленский читает Ольге вслух нравоучительные романы, вероятно, те же самые, которые читаны Татьяной.
Главное различие — в соотнесенности чтения и жизни. Книжный мир Ленского с жизнью сопрягается плохо. Этот мир чист, возвышен, благороден, что и рождает читательскую симпатию к герою. Но каждый раз, как только этот мир соприкасается с жизнью, герой попадает в комическое положение.
Другое дело — Татьяна. Сильный ум Татьяны осознает опасность отрыва мечты от реальности, вследствие чего Татьяна остается хозяйкой положения. Народная основа характера героини, которую нет основания идеализировать, тем не менее обнаруживает свои достоинства и несомненное преимущество в сравнении с отвлеченно-книжной мечтательностью Ленского.
Метафора: Ленский и Татьяна — брат и сестра — в глазах Татьяны содержит истину. Однако в конечном счете обнаружится: эти брат и сестра по духу — не родные.
Ленский
В системе образов «Евгения Онегина» главенствующее положение занимает образ автора: духовная эволюция Пушкина предопределяет принципиальные основы содержания романа. В центре внимания поэта — четверо главных героев, связанных любовными, дружескими, семейными отношениями. Герои первого плана — Онегин и Татьяна. Образы Ленского и Ольги занимают явно аккомпанирующее положение и прежде всего выполняют сопоставительную функцию, давая выразительное боковое освещение при изображении главных героев. Вместе с тем в них вложено особое, собственное содержание, не заменимое ничем: это необходимое добавление в широко развернутую панораму жизни в пушкинском романе.
Да, есть в романе и такой парадокс: идейные разговоры с главным героем ведет не столько автор, сколько юноша Ленский. Но этот парадокс может найти своеобразное обоснование. У автора для подобных целей есть другой «партнер» — читатель, и автор отнюдь не упускает своей возможности. Ленский тянется к Онегину, потому что тот единственный, кто «в пустыне» «мог оценить его дары». У автора и Онегина подчеркнута внутренняя близость и сосредоточенность на одном, общем состоянии, только времени на общение им выделено немного. Онегин и Ленский во всем «различны меж собой», широко и показано это «все».
Характеристика Ленского по контрасту «дорисовывает» Онегина; Ленский — второй по значению из мужских (вымышленных) образов романа. Художественная структура изображения этого героя состоит, в общем виде, из двукратных авторских характеристик (при первом представлении героя и при расставании с ним) и — между ними — непосредственного изображения с дополнительным авторским комментарием к нему.