Внимание к таким разночтениям — психологический урок самопознания и познания души человеческой.
И все-таки крайне незначительный опыт непосредственного общения героев вынуждает поставить вопросы. Какова в отношениях Онегина и Татьяны степень знания героев друг о друге? Есть ли в этих отношениях элемент ошибки?
Татьяна очень мало знает своего героя. Неоткуда взяться знанию: одна мимолетная встреча да окольные слухи — вот, до поры, и все источники этого знания. И в письме своем она почти с равным вероятием спрашивает: «Кто ты, мой ангел ли хранитель, / Или коварный искуситель…» Конечно, она очень надеется на первое и гонит саму мысль о втором, но она действительно не знает, кто он. Но там, где не хватает определенного знания, безошибочно действует интуиция, и вот где обнаруживаются достоинства «стихийной» жизни Татьяны. В письме Татьяны «сердце говорит», и оно — не ошибается.
Почему Онегин не ответил на любовь Татьяны?
Мы вторгаемся в область, где много интуитивного и нет места рационализму. Любовь (мы говорили об этом) — это не брак по расчету, а чувство, оно проявляется непроизвольно. Вот если вызревает конфликтность отношений, наступает и пора размышлений; они могут распространяться во всю ширь, им нет запрета задним числом выходить и в область зарождения чувств.
В своей отповеди Татьяна, по-женски упирая на первую причину, ситуацию явно упрощает: «Я вам не нравилась…» Героиня ошибается (или нарочита, поскольку это не признание, а отповедь). Нравилась, и не слегка, а в высокой степени![158].
И вдруг — письмо! Оно воспринимается как событие:
«…получив посланье Тани, / Онегин живо тронут был…», «в сладостный, безгрешный сон / Душою погрузился он». Воображение Онегина в сильной степени задето Татьяной. В «минуты две» молчания на свидании вместилось не только смятение Татьяны, но и волнение Онегина. Подмечает Р. М. Миркина: «Евгений говорит свое „нет“, но он отнюдь не равнодушен». «Через весь монолог Онегина проступает признание, что встреча и для него серьезна и значительна» (с. 21). Онегин не мог удержаться и от сердечных признаний:
Когда б семейственной картиной
Пленился я хоть миг единой, —
То верно б, кроме вас одной,
Невесты не искал иной.
<…>
Нашед мой прежний идеал,
Я верно б вас одну избрал
В подруги дней моих печальных…
Его слова: «Я вас люблю любовью брата / И, может быть, еще нежней», — вряд ли кокетство перед влюбленной девушкой. Гораздо вероятнее, что это не приготовленное заранее, а невольно, под влиянием обстановки свидания и обаяния Татьяны вырвавшееся признание (которое противоречит его же максиме «учитесь властвовать собою»)[159]. И чуть позже, на именинах, «девы томный вид, / Ее смущение, усталость / В его душе родили жалость…»
Не хватило самой малости: «Привычке милой не дал ходу…», а то бы тлеющий огонек заполыхал жарким пламенем. Но ходу привычке не было дано — самым категорическим образом. Сладостный сон души развеялся.
Здесь хочется в параллель привести творческий эпизод из лирики Пушкина в пору, когда он душой уже склонился к семейному образу жизни, но еще не определился с избранницей. В альбомной записи «Ек. Н. Ушаковой» (1827) вспоминается детское заклинание, прогонявшее бесов, — и применяется по неожиданному адресу:
Но ты, мой злой иль добрый гений,
Когда я вижу пред собой
Твой профиль, и глаза, и кудри золотые,
Когда я слышу голос твой
И речи резвые, живые,
Я очарован, я горю
И содрогаюсь пред тобою
И сердца пылкого мечтою
«Аминь, аминь, рассыпься» говорю.
Почему же заклинанием потребовалось прогонять не наваждение, а живое, искреннее очарование? Но его было более чем достаточно для любовной игры — и (для нас остается неясным — почему) чего-то не хватало, чтобы чувству дать разгон. Тогда поэт становится ответственным за свое поведение и считает за благо отступить.
Не прописано, какими словами сдерживал себя Онегин, но автор в своей жизни поступает аналогично тому, как, опережая его, поступил его герой.
Неожиданно и странно, что «следствие свиданья» существенно и для Онегина, хотя Татьяне он говорит решительное «нет». Понять это позволяет «противоречие», включенное у нас в список таковых и заключающееся в двойном ответе на вопрос, кому принадлежит «автограф» письма Татьяны? Онегин хранит не нужное ему письмо! Деталь помогает понять позднюю влюбленность Онегина, которая, оказывается, не вдруг, нечаянно-негаданно охватывает героя. И выявляет нарочитость предположения Татьяны, что ухаживанием за дамой высокого положения Онегин добивается «соблазнительной чести».
Фактов расположения Онегина к Татьяне так много, к тому же они весьма значительны, что вполне закономерен наш вопрос: почему Онегин «привычке милой не дал ходу»? Ведь, по преобладающему мнению, он скучает, хандрит, а тут судьба посылает ему такой редкостный подарок — любовь явно незаурядной девушки, обаяние которой ему ведомо. «…Осуществившийся между героями драматический сюжет, в котором они потеряли друг друга, как бы взят в кольцо неосуществившимся идеальным возможным сюжетом их отношений»[160].
Перед Онегиным стояла нелегкая необходимость объяснить свою холодность на свидании с Татьяной, да еще и не обижая девушку. Первоначально (в черновике) герой был откровенен до цинизма; былая беспринципность привела к полному разочарованию в каких бы то ни было отношениях с женщинами. Но уже на стадии черновика монолог создается заново. Теперь Онегин сдержан, сух, только излагает факты, констатация преобладает над объяснением: я не таков, кого вы искали; я ни на миг не пленяюсь семейственной картиной; я не создан для блаженства; он больше отрицает, чем утверждает. А кто же он такой? Над этим вопросом еще предстоит мучиться Татьяне.
Почему Онегин, — будучи с Татьяной правдивым, честным, — не пожелал развеять вокруг себя ореол таинственности? Не объяснил, почему он не создан для блаженства? Вроде как стремление к блаженству происходит само собой, возникает самым естественным образом; у всех по-своему, но у всех! Онегин отчасти вынужденно лукавит. А как сказать правду, что-то вроде «Я жертва разврата»? В черновике подобное даже пробовалось, но вымолвить такое перед влюбленной девушкой немыслимо. И Онегин остается загадкой для Татьяны. Но прибавим еще неожиданное предположение: сам Онегин пока не знает, как именуется то состояние, которое он реально переживает. Не знает потому, что и для поэта еще не настал момент, когда будет «слово найдено».
Второй этап духовного обновления героя
Четвертая глава предстала весьма насыщенной и сюжетными эпизодами, и авторскими размышлениями. Начинается она этюдом о женщинах: в основном тексте сразу дается его итог, пропущенные строфы печатаются в приложении. К этюду примыкает вторичное изложение предыстории героя с важной поправкой: Онегин внезапно повзрослел на восемь лет. Далее поэт приглашает читателей в сад, где уже (в концовке третьей главы) герои встретились. Следует исповедь, в трактовке героя, или проповедь, в трактовке автора (да и героини). Паузу между описаниями встречи героев и следствием свидания уместно заполняет авторское размышление на тему «Кого ж любить?» — о трудностях встретить человека, родного по душе. Картина сердечных страданий героини подталкивает поэта к описанию «счастливой любви». Но любовь Ленского к сестрице-пустышке, равно как и его творчество, не покидающее страниц альбома Ольги, обретает едва ли не пародийные черты. Однако само обращение к стихам персонажа позволяет Пушкину откликнуться на статью Кюхельбекера о лирических жанрах.
Тут поэт как будто спохватывается: что-то он своего приятеля совсем забыл.
А что ж Онегин? Кстати, братья!
Терпенья вашего прошу:
Его вседневные занятья
Я вам подробно опишу.
Повторяется прием, опробованный в первой главе: описывается один взятый на выбор день, но сюда помещается то, что позволяет судить о его вседневных занятиях. Добавлю: и настроение этого дня надо понимать как устойчивое состояние героя.
Я приведу пушкинское описание, а к моим читателям (буде такие найдутся) обращусь с просьбой. Хоть я не сомневаюсь, что поэтический текст вами читан-перечитан, но попытайтесь прочитать его снова со всем вниманием, как будто в первый раз.
Онегин жил анахоретом;
В седьмом часу вставал он летом
И отправлялся налегке
К бегущей под рекой реке;
Певцу Гюльнары подражая,
Сей Геллеспонт переплывал,
Потом свой кофе выпивал,
Плохой журнал перебирая,
И одевался…
Прогулки, чтенье, сон глубокий,
Лесная тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцелуй,
Узде послушный конь ретивый,
Обед довольно прихотливый,
Бутылка светлого вина,
Уединенье, тишина:
Вот жизнь Онегина святая;
И нечувствительно он ей
Предался, красных летних дней
В беспечной неге не считая,
Забыв и город, и друзей,
И скуку праздничных затей.
Когда описание завершается обобщением, как тут не споткнуться о совершенно неожиданные заявления: жизнь Онегина — «святая» (не в религиозном значении, имеется в виду достойный земной смысл), он предается ей «нечувствительно», «в беспечной неге» (т. е. хандра не томит). Очень интересно замечание насчет скуки праздничных затей. Будни — постоянные, праздники — изредка. На фоне однообразных будней праздники и воспринимаются как нечто яркое. Тут это яркое зачеркнуто как несущественное. О тусклых буднях и речи нет. Но это означает, что найдено что-то такое, что превосходит редкие примитивные праздничные радости и, отменяя праздники, наполняет будни чем-то высоким, придающим жизни смысл.